Я в шоке слушала это. Злость и ненависть начали волнами захлестывать меня, когда я поняла зачем он это делал. Он хотел показать видео Марату. Не знаю зачем, но я была уверена, что именно для этого. Как была уверена и в том, что это видео бы сломало его.

Ещё тогда, сидя на полу в тёмной комнате, я была уверена, что Марат не любил меня. Я помню с какой уверенностью говорила эти слова, будто совсем не было провала в памяти, вычеркнувшего всё хорошее о нём. А может просто ничего хорошего и не было.

— На Вадима завели несколько дел. Его сестра сейчас находится в психиатрической клинике и не может дать показания, но он сам признал свою вину. Арина готова дать показания.

Меня удивили оба обстоятельства, но первое я почти пропустила мимо ушей.

— Арина? — удивилась я.

Какое-то неприятно чувство поселилось в моём животе, будто было бы лучше, если бы она не делала этого.

Женщина кивнула, глядя на меня дольше чем нужно, а потом спросила:

— Ты злишься на Арину?

Я непонимающе уставилась на неё.

— Ты считаешь, что она виновата? — переформулировала свой вопрос женщина.

Я отчаянно покачала головой. В этом были виноваты только два человека. Вадим и я.

Женщина слегка улыбнулась, но улыбка была далеко не счастливой.

— Ты винишь её в том, что она раньше не написала заявление на Вадима, — сначала это показалось мне вопросом, на который бы я ответила отрицательно, но потом поняла, что для неё это факт. — Ты винишь её в том, что она снова начала общаться с ним и ничего тебе не сказала. Ты винишь её в том, что ты оказалась в том месте и в том, что ты сейчас здесь.

— Она не виновата в том, что Вадим так поступил, — уверено сказала я, но сама не могла убедить себя. — Она не виновата в том, кем он является.

— Но тем ни менее ты её винишь, — просто сказала женщина.

Я не стала качать головой, то-ли от того, что устала спорить, то-ли от того, что признала эти слова. Но в первое я верила охотнее.

Возможно ещё и от того, что какие-то неведомые силы и голоса в моей голове заставляли винить другого человека.

Но это Марат виноват в том, что произошло. Эта фраза то и дело всплывала в моей голове. Я прекрасно понимала, что Марат, что бы между нами не произошло, не виноват. Но что-то мешало мне отвлечься от мысли о его виновности. Кто-то или что-то то и дело запускал эти слова в мою голову.

— Если ты готова, я могу выписать тебя, — оторвала женщина меня от странных мыслей. — Мы ещё будем с тобой встречаться, но делать здесь тебе нечего.

Я удивлённо посмотрела на неё.

— Но я же не вспомнила… всё.

Под всё я подразумевала Марата. Я не знала до конца, хотела ли я его вспоминать, но скорее всё-таки склонялась к нет, чем к да.

Женщина печально посмотрела на меня.

— Практически у всех видов амнезии есть одна замечательная особенность — воспоминания возвращаются по порядку, — сказала она. — Но у тебя последние события уже вернулись, а то, что было до них нет. Либо что-то в твоей голове блокирует эти воспоминания и есть надежда, что они когда-нибудь вернутся, либо это останется просто историей, которую тебе когда-нибудь расскажут.

Я не знаю что из этого представлялось худшей перспективой для меня.

— Но в любом случае ты можешь приходить ко мне, когда захочешь.

Я кивнула поднимаясь, сейчас мне просто хотелось уйти от сюда.

— Воспоминания это одно, но чувства совсем другое, — сказала доктор, когда я пойти вышла. — Бывали случаи, когда люди с пересаженным сердцем начинали чувствовать любовь к бывшим партнёрам своих доноров. Чувства если они есть и они настоящие не могут просто пропасть. Пожалуйста, подумай об этом.

Я кивнула, открывая дверь.

Я говорила о том же самом. Если бы я когда-нибудь испытывала настоящие чувства к Марату, они бы просто так не пропали, а раз их нет сейчас, то их не было никогда. Я очень хотела надеяться, что мы с ней думали об одном и том же.

Я встала, как вкопанная, увидев за дверью отца. Он ходил из одного конца коридора в другой, как делал всегда, когда волновался. Увидев меня, он замер на месте с лёгким страхом глядя на меня и открыл рот, чтобы что-то сказать. Но я не хотела с ним говорить, я просто хотела домой.

— Меня выписали, — сказала я, протянув бланк, который мне дала Екатерина Владимировна, — поставь, пожалуйста, печать у врача, а я пока соберу вещи.

И, пожалуйста, делай это подольше. Я так в этот момент не хотела его видеть. Я не хотела, чтобы кто-то видел меня. Девочку, неспособную жить с горем.

Дана была единственным человек, с которым я готова была говорить. И она это понимала. Она старательно пыталась убедить папу не приставать ко мне с расспросами, но он волновался. А я понимала это, но лучше мне от этого осознания не становилось.

Поэтому всё время я сидела в своей комнате и выходила только тогда, когда дома никого не было. Дана всегда с завидной периодичностью приносила мне еду, но та оставалась нетронутой.

— Тебе надо поесть, — сказала она, когда в очередной раз пришла и увидела тарелку, стоящую на моей тумбочке.

Я покачала головой.

— Я не хочу, — едва слышно прошептала я.

Примерно так проходила вся неделя с тех пор, как я приехала домой. Я просто лежала, ни с кем не общалась, не вставала с кровати. Арина писала мне каждые пять минут, но я практически не отвечала. А когда она хотела приехать, я сказала, что мне не очень хорошо. На самом деле всё было в порядке, ну точно не хуже, чем обычно. Я просто не знала, что со мной происходит.

— Я могу уговорить Диму отпустить тебя в школу, — предложила Дана, поняв на какие кнопки нужно жать, чтобы уговорить меня.

Я с сомнением перевела на неё взгляд. Я хотела в школу. На самом деле я согласна была пойти хоть куда, лишь бы закончить моё пребывание в образе ленивца, которое меня до страшного устраивало и от этого пугало.

— Папа сказал, что не отпустит меня, пока гипс не снимут, — возразила я, указав на ногу.

Я уже давно перестала замечать, что моя нога стала в два раза тяжелее. Кажется я срослась с этим дурацким гипсом.

— Но я могу уговорить его, — улыбнулась Дана, присев на край кровати, — но только при условии, что ты поешь.

— Ты знаешь, что это называется шантажом? — застонала я, надувшись.

На лице девушки уже расцвела победная улыбка, потому что она знала, что я согласна.

— Подвинься, — скомандовала Дана, ложась рядом на кровать и оттесняя меня на край.

Я с готовностью уступила ей половину.

— Всё будет хорошо, ты справишься с этим, — сказала Дана через целую вечность тишины.

Я кивнула, и правда я верила в её слова, в конце концов она пережила более ужасные события.

— Тебе просто надо продолжать жить дальше, — сказала она, притянув меня к себя и обняв, я положила голову ей на грудь, словно маленькая девочка, — тебе сейчас может казаться, что мир ужасен, а всё люди плохие и несут лишь боль, но это не так. Тебя ждёт прекрасная жизнь и эта боль перестанет мучить тебя постоянно. Она не пройдет окончательно, но она станет такой маленькой, что ты практически перестанешь обращать на неё внимание. Её вытеснят хорошие люди и прекрасные воспоминания.

По моим щекам текли слёзы, а Дану кажется не беспокоило то, что они замочили её футболку, она просто гладила меня по волосам.

— Всё будет хорошо, — пообещала она, продолжая успокаивать меня.

Я сама в это не верила, но через несколько дней я уже стояла в школе. Я не знала и не хотела знать, каким образом Дане удалось уговорить папу, но факт оставался фактом, в понедельник к удивлению себя самой, Арины и Артёма, я оказалась в школе. Но больше моих друзей были удивлены другие люди, в жизни которых, как оказалось, не происходило ничего, кроме сплетен о других.

Я провела несколько часов, пытаясь привести себя в порядок. Пытаясь расчесать запутавшееся нечто на моей голове. Замазать все синяки, даже те, которые под одеждой было не видно. Накраситься, чтобы не выглядеть, как труп. Я вроде даже начала выглядеть как нормальный человек. Но шрам на моём лбу и гипс на ноге ничто не могло скрыть.