Разлили остатки, и сразу стало понятно - все - за продолжением не побегут.

Кончалась водка, кончался длиннющий отрезок дистанции. Завтра Борька перейдет на другую дорожку. Вадим побежит дальше без него.

Ноги у Борьки заплетались, но он таки пошел провожать Вадима до остановки.

Ночи, мол, темные, район хоть и респектабельный, но не спокойный… возможно именно в силу собственной респектабельности. Где как не здесь, в гнездилище старых научных кадров и творческой интеллигентности, промышлять мелкотравчатым лиходеям? Крупный уголовный элемент на гоп-стоп по темным улицам не разменивается. Те вершат свои дела в ресторанах и при банях с ВИП кабинетами. А для разномастной мелочи, которая, между прочим, зарезать может не хуже профи, подобный район - кормушка. Народец проживает не боевой, наоборот

— хлипенький, но пока еще не обносившийся до ремков. Есть чем с него поживиться.

Милиция вносит свою лепту: тут ее днем с огнем не сыщешь. Зачем нужны стражи порядка в заведомо спокойном месте?

Шли, громко сказано - шатались в сторону покосившегося павильончика, стоявшего в торце дома. Ветер развевал полы курток. Вадим тщетно пытался согреть руки. Перчатки остались у Гольштейнов, куда девались карманы?

Осталось пробраться сквозь голые, но безобразно густые кусты, когда Вадим сообразил: автобус с этой остановки идет в другую сторону. А и хрен с ним. Доедет до ближайшей пересадки, оттуда до автовокзала. Соображения на некоторое время затормозили, заставили остановиться. Потом пришлось ловить зависшего в полупадении Борьку. А это вам не абы что. Когда процесс устаканился, то есть

Борька ровнехонько сосредоточился в вертикальном положении, наступила минута тишины. Они замерли, пережидая стресс. Выл ветер. Совсем рядом, в кустах шуршало и скреблось. Звуки были неприятные и тревожные. У Вадима мгновенно встал дыбом загривок. С детства так. Если поблизости обнаруживалась реальная, реже мнимая опасность, по загривку проходил невидимый холодный сквозняк.

Однако, загруженное алкоголем и длительной вялотекущей депрессухой, сознание не откликнулось на безсознательное и, напрямую, поперлро организм к остановке.

Под одиноким фонарем, чудом сохранившим среди собратьев мутное око, возились двое.

— Стой, - загнусил Борька, - Мы, кажется, влюбленных спугнули.

— Потерпят. Иш, мало им темных мест…

На них обернулся обладатель широченной обтянутой чем-то малопонятным спины. Глянули мутные, похоже, безумные глаза. Только тут, на свету, Вадим разглядел, что одной рукой мужик ухватил женщину за воротник пальто, а другой зажимает ей рот. На любовный акт оно походило как аутодафе на пионерский костер. Женщине ухаживания явно не нравились. Она извивалась, молотила в туловище претендента кулаками и, в конце концов, укусила его за руку. Насильник отдернул ладонь, женщина пронзительно закричала.

Вполне могло оказаться, что перед ними супружеская пара. Ну, повздорили по дороге из гостей. Она, например, не с тем танцевать пошла, или он, хватив лишку, полез к Клавке под подол. А уж кто как выясняет отношения, то дело вкуса и воспитания. Неча лезть в чужие семейные дела.

Невнятно рыкнув, мужик - ни много, ни мало - треснул женщину затылком о столб. Она тут же повисла как тряпичная. Он разжал грабки и развернулся к случайным нарушителям процесса.

От него несло немытым, гнилым, фекальным и страшно опасным. Перед друзьями стояло животное подвальной породы. Из-под старого дождевика, застегнутого на единственную пуговицу, на растоптанные ботинки складчатыми буфами сползали штаны. На лбу животного темнел вдавленный рубец в форме запятой. Синие губы поблескивали от обилия слюны.

Борька икнул. Ему ж завтра отваливать, пронеслось в голове у Вадима…

Волна зародилась выше вздыбленного загривка и пошла вниз как медленный электроразряд. На мгновение пошатнулись тени, и померк свет. Он сначала падал, потом взлетал, потом опять стал самим собой.

Отодвинув рукой двухметрового Борьку, Вадим рванул в сторону насильника.

Женщина осталась у основания столба, а скот изготовился и встретил нападение коротким прямым ударом в поддых. Силища в руках недочеловека оказалась немерянной. Вадима отнесло в кусты. Он тут же выдрался обратно на простор.

Ненависть буквально подбросила. Еще один рывок, и, не ожидавший повторного нападения детина, напоролся на его кулак. Пока обездвиженное тело падало на асфальт, Вадим успел два раза поддеть его ботинком. Насильник только хрукал, разбрызгивая кровь изо рта.

Когда к ним подбежал, резко протрезвевший Борька, Вадим, что называется, мочил лежачего. И ни хрена в том плохого не видел. Борьке пришлось оттаскивать друга от поверженного.

— Ты соображаешь?! Ты соображаешь?! Ты…

— Отойди! Я его добью!

— Ты соображаешь?!

Ни чего он не соображал. Похожие недолчеловеки, повылазившие из своих щелей с началом конфликта в Абхазии, заставили Гасана, все бросить, сняться с насиженного места и идти через горы на российскую сторону. Грэсиме чудом осталась жива. Вернувшийся с побережья Гасан, застал в доме бомжовскую шайку, завернувшую в разоренное и покинутое почти что всеми обитателями сельцо. Отца вырубили первым же ударом. Над старой Грэсиме собирались надругаться. Резали овец, ловили разбежавшихся внуков. Гасан их успокоил всех. Задержавшийся в соседнем ущелье Вадим, услышал стрельбу и рванул напрямую через перевал. Клял себя набегу: завис на бабе.

Потом они стаскали трупы в сарай, согнали в кучу недорезанных овец, и не пойманных бандитами ребятишек, нагрузились самым необходимым и пошли в сторону российской границы. Отца Гасан нес на руках. Вадим тащил на закорках маленького Хачика. За спиной чадил, облитый бензином, подожженый сарай.

Они тогда сильно переживали о нарушении закона и о попрании человеческой жизни. Вадим, во всяком случае, много о том думал. Гасан черно молчал. Дети смотрели за овцами. Далеко позади догорало.

Здоровенный Борька отодрал таки Вадима от поверженного вонючего тела.

Обретя в руках друга некоторую конкретность восприятия, Ангарский перестал брыкаться.

— Отпусти.

— Ты его убьешь, если уже не убил.

— Убью.

— С ума сошел!

Борька приготовился к новому витку борьбы. Вадим глянул по сторонам. В качестве декораций присутствовали: два тела на асфальте (одно живое, второе - под вопросом), безразличные голые осенние деревья и мутный фонарь. В конце улицы в пыльной городской темноте проблескивал синим маячок, приближающейся милицейской машины.

Вадим окончательно пришел в себя. От затылка будто отняли горячий компресс, и картина мира предстала во всех своих угрожающих реалиях.

— Вали отсюда! - заорал он на Борьку.

Тот отшатнулся. В глазах заплескалась обида. Вадим экспрессивно пояснил:

— Сейчас тут будут менты! Понял?

Борька понял, качнулся, было в сторону спасительных кустов, но характер взял свое - замер памятником рядом с другом.

— Пионер-герой, блин! Вали, кому говорю. Тебе уезжать завтра.

— Я т-т-тебя одного не оставлю. - Борьку ощутимо потряхивало.

— В морду дать? - деловито спросил Вадим, - Щас дам. Обижайся потом хоть всю оставшуюся жизнь.

Синие сполохи маячка достигли их переулка и потонули в бледном сиянии фонаря, но машина почему-то все не показывалась, шум мотора даже отдалился.

— Там дорога перекопана, - пояснил Борька, настороженному Вадиму, - По дворам поедут.

— Слушай, - терпеливо начал уговаривать Ангарский. - Я тебя как друга прошу, уходи. Ни чего со мной не случится. Ну, загребут. У меня перед ментами против этого скота все шансы. Отбрешусь. Скажу: он сам упал.

Борька колебался, но, аккурат, до того мига, когда начал приближаться шум милицейского движка. Если бы ни отъезд, ни груз обязательств, ни…

Звонко хлопнув в кожаную спину, Вадим задал, наконец-то развернувшемуся к спасению Гольштейну, ускорение.

Спина исчезла. Менты крались на своем уазике где-то в темноте. Женщина медленно начала подниматься. Вадим пошел помогать. Но полностью распрямиться она не смогла. Только приняла вертикальное положение тут же согнулась, и ее вывернуло ровотным спазмом. До стона, до скудных ниток желчи, повисших на губах.