Однако на поверку он лишь накрыл ее руку своей.

Барбара напряглась, но тут же вновь стала хозяйкой положения и, слегка пожав плечами, насмешливо улыбнулась.

Кречетов внутренне собрался от этой улыбки и скорее интуитивно понял: между ними произошло нечто неожиданное и несвоевременное, но при этом большое и важное. Он осознал это сразу, еще не услышав ее ответа, при первых же звуках столь незнакомого и одновременно знакомого голоса, понял тем наивным чутьем юности, которое еще не затерла жизнь, которое составляло для него особое, чуткое к фальши и правде чувство.

«Qu’est ce qu’il dit, qu’est ce qu’il dit?» ⁶– Снежинская нервно передвинула блюдце с чашкой, вспыхнула румянцем и начала процеживать карий янтарь заварки через серебрёное ситечко, похожее на женскую грудь.

– Вы столь волнительно говорите, Алеша, точно это не вы. Не скрою, мне лестно слышать такие слова. Что делать, я люблю, когда меня хвалят, когда признаются в любви. И потом, – в ее глазах вспыхнул кокетливый огонек, – мне кажется: в душе ли, в памяти, в сердце застревает лишь то, к чему есть интерес, что желанно, что хочется понять и познать. Разве нет? А тот, кто не пытается, кто вечно понятен и ясен, – тот просто скучен. Но все это к слову, быть может, умно, но глупо… Однако ежели вы меня обманываете, Алешенька… это дурно. Впрочем, чувство, которое мы испытываем друг к другу, французы называют «amitié amoureuse».⁷ Ведь так? Увы, сами французы… давным-давно это чувство опошлили, часто придавая ему неестественную остроту. Но наши чувства, полагаю, чисты настолько, что мы и сами не отдаем в них отчета?

Барбара подлила в чашку Алексея свежей заварки. На изящном чайничке красовались выпуклые алые розы.

– Прошу понять меня, Алеша. Я разумею не пошлую влюбленность в смысле стремления к обладанию мужчиной женщины… Я разумею лишь то вдохновенное чувство восхищения, кое доступно разве чистой душе поэта. А вы, мне кажется, такой и есть? Мой папенька убежден, что для такого восхищения образ дамы является лишь оболочкой, которую влюбленный сам облекает в волшебные ризы, наделяет ее чертами и красками из сокровищницы своей души. «Мечта бесплотна, и только пока она бесплотна – она очаровательна и прекрасна. Прикоснись к мечте – и на исчезнет»⁸. Так дивный сон исчезает в одно мгновение, когда мы пробуждаемся. Согласны со мной? – Носок ее маленькой туфельки скользнул под защиту пышного подъюбника, словно приглашая к дальнейшей игре словесами. – Ну, признайтесь, признайтесь, Алеша, вы же больны тем же грехом, что и я. Вы насквозь романтик. Тсс! – Она, томно щурясь, приложила пальчик к губам. – Так вот, мой верный паж, я презентую вам без fausse honte⁹ одну подсказку: в каждой стене есть брешь… ее только надобно сыскать. Не спорьте! Вы же мните себя в душе рыцарем, верно? Говорили прежде, что вам в театре дают уроки фехтования… я и сама имела честь лицезреть, как сталь покорно покоряется вашей умелой руке… О, это было très beau!¹⁰ А посему вам просто необходимы скитания, тем паче, если вы ужалены столь сладким жалом, имя которому Любовь. Я же, со своей стороны, обещаю дать вам на память для странствий мой платок. Он будет знаменем вашего сердца.

С этими помпезными словами она протянула ему крохотный кружевной платочек и рассмеялась над его печально-влюбленным взглядом.

Алешка вскинул голову, точно почуял подвох. Подался было к Вареньке, но она остановила его, повелительно подняв руку, и вручила платок.

– У вас чай остыл, Алеша. Нет, не уважаете вы моих стараний.

Кречетов залпом опустошил чашку. Он устал от бессмысленной болтовни, где за ширмой расхожих фраз скрывалось самое обычное кокетство. Он хотел было поставить чашку на стол, но так и замер с нею в руке.

Бася все это время, широко открыв свои невероятно красивые глаза, завораживающе смотрела на него. Алексей попробовал что-то сказать насчет «вкусного чая», но осекся под прямым взором серо-голубых со льдинкой глаз. Пальцы его дрогнули – ручка чашки скользнула вниз, остатки чая окропили ковер.

– Ах ты… – сильнее конфузясь от своей неловкости пробормотал он. – Простите, ради Христа.

Но его извинение, казалось, не достигло девичьих ушей. Снежинская лишь чуть-чуть сузила глаза, продолжая выжидательно, со странным интересом смотреть на него.

«Вот черт, час от часу не легче… Чего она хочет? Чего добивается?»

– Варя, – невольно вырвалось из груди. – Ты, вы… право, так смотрите… – как можно ровнее сказал он и замолчал, чувствуя, как от ее молчаливой красоты у него напряглась шея. Но она лишь улыбнулась и вновь пристально посмотрела на него игривым взглядом лукавого ангела.

Алешка склонил свою русую голову, грудь замерла под белой рубахой, улыбка Баси стала еще нежнее, глаза томно полузакрылись.

– Ты что? – тихим, сдавленным голосом повторил Кречетов.

Но Варенька продолжала молчать. Затем, точно невзначай, с ее губ слетело:

– А ты что?

Кречетов сцепил пальцы, чувствуя себя круглым дураком. Слышно было, как стрекочут настенные часы за его спиной.

«Кретин, отчего молчишь?! Философ! Она же откровенно смеется над тобой! Скажи хоть что-нибудь! Онемел от счастья?».

Варенька неожиданно рассмеялась, порозовев щечками, и резко поднялась со стула. Медленно она почти вплотную подошла к нему. У Кречетова захватило дух, как если бы он летел в пропасть. Впервые так близко Варенька стояла от него! Двинь рукой – и она упрется в упругую полную грудь. Шелохни ногой, и колено коснется стройного девичьего бедра. У правой ключицы, там, где начинала свой гордый подъем грудь, у нее темнела соблазнительная родинка. Снежинская, похоже, знала силу этой родинки и теперь была в декольтированном платье.

Во рту у Алексея пересохло. Чашку мелко лихорадило. Перед глазами плавал туман. Ему вновь отчаянно захотелось схватить ее и прижать к себе крепко, насколько хватит сил, но он сумел удержать чудовищный в своей мощи инстинкт желания. Закусив втянутую мякоть щек, Алексей уткнул взгляд в тусклое серебро переплетов книг, затем глаза скользнули по спасительному роялю, что черным обелиском стоял у балконных дверей, – пустое. Каждый напряженный мускул ощущал ее близость.

– Еще чаю? – Она положила руку на его плечо.

– Думаешь? – Голос его стал низким и сиплым.

– Я всегда думаю! – Барбара с наигранной обиженностью топнула ножкой. – Советую и вам того же.

– Тогда… конечно, – как под гипнозом, согласился он.

Снежинская рисованно откинула голову назад и сверху вниз посмотрела на своего гостя.

– А может быть, вина?

– Быть может. – Алешка сглотнул застрявший яблоком в горле ком. – Как вам будет угодно…

– Тогда извольте поскучать в одиночестве. Только не надо поминутно поглядывать на часы, когда клянетесь в верности навек.

Она опять погрозила пальчиком и отошла: вместе с этим пришло освобождение и к оцепеневшему Кречетову. Он незаметно с облегчением вздохнул, будто сбросил с себя многопудовый груз.

Барбара задержалась, как рыбка у приманки, перед зеркалом в коридоре. Критически осматривая себя, она ловкими движениями взбила золотистые локоны на висках. С рафинированной манерностью качнула головой, давая должную оценку своей внешности. Расправила плечи, тем самым ярче очертила грудь и с победной улыбкой посмотрела в его сторону.

– Ах, любезный Алеша, а по кому теперь траур? Я как будто повода не давала. Я если ошибусь – то первая… – Она иронично дрогнула уголком верхней губки и с укоризной заметила: – Верьте мне, я не всякого приглашаю в свой дом.

«А я не ко всякой башмаки чищу!» – хотелось в унисон бросить ему, но он лишь вежливо кивнул головой, продолжая скрытно любоваться живой красотой линий.