На ней не было нижнего белья. Теперь он совершенно точно возбудился. Было слишком темно, чтобы что — то разглядеть, но он видел что — то тёмное, видел волосы и это было самое возбуждающее зрелище, которое он когда — либо видел. Она быстро села.

— Подождём ещё пару минут, — сказала она.

Фрэнк смотрел на неё и думал, хочет ли она убедиться, что их во дворе не поджидает опасность или же просто ей хочется посидеть с ним ещё немного? Она ведь знала, что он всё увидит у неё под юбкой. А, может быть, она хотела, чтобы он увидел? Словно услышав его мысли, она придвинулась к нему чуть ближе.

— Я сняла трусики, перед тем как выйти из дома, — сказала она, — мы все так сделали.

Он молча посмотрел на неё. Она знала, что он видит и она хотела этого.

— Мы подслушали ваш разговор, — призналась она, — вы с друзьями обсуждали… ну, какой вкус… ты знаешь, где, — она смущённо взглянула на него, её губы тронула нервная улыбка, — ты всё ещё хочешь узнать?

Он не знал, что сказать, не знал, что ответить, о таком он читал только в порно — книжках и слышал в небылицах Чейза о его брате.

— Ну, если ты не против, конечно, — быстро добавила она.

Он с трудом сглотнул.

— Давай.

Теперь она не знала, что сказать.

— Ты не думай, будто я пытаюсь… — он оборвал себя на полуслове, не зная, как выразить свою мысль.

Кэс сделала глубокий вдох.

— Я не против, если ты, ты… ну, понял. Попробуешь.

Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать и что теперь делать, но мужчина он, а значит, инициативу следует проявить ему, поэтому он осторожно протянул руку, приобнял её за талию и придвинул ближе к себе. Она не сопротивлялась и он медленно приподнял её юбку и опустил голову вниз. Он поцеловал её там, высунул язык, прижался крепче и вдруг понял — она никак не могла подслушать их разговор! Они говорили об этом не здесь, они обсуждали это у Чейза дома ещё днём. По его коже пробежали мурашки.

Так она одна из них!

Он должен был догадаться. Во всём этом не было никакого смысла. Такие сцены не происходят в реальной жизни и он сам во всём виноват, сам виноват, что поддался. Его друзья, его семья, все мертвы, а он воображает себе сцены из журнала «Penthouse Forum» прямо посреди свалки во дворе у ведьмы.

Почему же она до сих пор не убила его?

Чего она хочет?

Чего она ждёт?

Он не хотел, чтобы она догадалась о его прозрении. Его единственный шанс — сыграть на эффекте неожиданности, поэтому он вертел языком, продолжая лизать. Она что — то говорила, обращаясь к нему и, хотя он пытался не обращать внимания, он вдруг понял, что это больше не реальные слова, её голос превратился в механический скрип, точно такой же, какой издавало обгоревшее существо из «святилища». От «святилища» доносился размеренный стук, эхо которого заглушало всё в округе.

Сейчас или никогда.

Он начал медленно отодвигаться, готовясь рвануть оттуда, что есть сил, но не смог оторваться. Его губы словно приклеились к её гениталиям и он почувствовал, как что — то движется под его губами, выползает наружу, ползёт по его щекам, подбородку, забирается в ноздри. На его лице будто росла новая кожа, соединяя воедино её вагину с его губами. Они с друзьями пошутили бы на эту тему, посмеялись бы, если бы прочитали где — нибудь такую историю.

«Чувак умер с улыбкой на лице!» — сказал бы Чейз, но всё это происходило на самом деле.

Здесь и сейчас, и в этом не было ничего смешного. Он попытался отдёрнуть голову, но это вызвало острую боль, словно он пытался содрать с лица собственную кожу. Он принялся бить её в живот изо всех сил, надеясь, что это поможет ему освободиться, думая при этом, контролирует ли она то, что творится сейчас у неё между ног. Удары не возымели никакого эффекта, а эта дрянь начала забиваться ему в ноздри, лишая доступа кислорода. Он попытался вслепую нащупать что — нибудь. Ему под руку попал кирпич. Он крепко сжал его, а затем изо всех сил ударил её в бок. Никакой реакции, никакого ответа, у неё даже кровь не пошла. Кирпич не оставил на её коже ни следа. Теперь она скрипела ещё громче, как ржавый поезд, который тянут по заброшенной железной дороге, а её влажная кожа заполнила его ноздри, слилась с его лицом и он понял, что сейчас… умрёт. Её кожа начала сжиматься, сдавливая его голову. Хрящ в его носу сломался, рассыпался на фрагменты, скулы затрещали, два зуба сломались и он проглотил их, ещё два зуба свободно болтались во рту. Он начал слабеть от нехватки кислорода, кирпич выпал из его руки, неспособной больше сжимать его, руки и ноги бессильно повисли, бесполезные, будто его тело уже умерло и только мозг был ещё жив. Её кожа держала его, не давая ему упасть, и вот он оказался… свободен. Кожа его лица снова стала прежней. Он больше не был частью её и упал на землю, ударившись затылком о кирпич, который сам же и выронил. Из раны хлынула тёплая кровь. Он хотел сесть, хотел перевернуться, но не мог пошевелиться. Он был слишком слаб и с ужасом осознал, что хоть она его и отпустила, он всё равно умрёт, он слишком изранен, слишком долго задыхался, потерял слишком много крови. Он по — прежнему умирает. Если его не доставить в больницу немедленно, он не выкарабкается.

Папа!

Он с трудом мог видеть, запахов не мог чувствовать совсем, а правое ухо залила кровь, заглушив все звуки, но он был уверен, что отец где — то рядом, поблизости, и что он в порядке, что ему никто не причинил вреда. Его охватило чувство облегчения, впервые после смерти Пола. Он подумал, что всё будет хорошо.

Над ним всё ещё стояла Кэс. Он наблюдал, как она растворяется в тени, во тьме, в ночи, а на лице её было самое ужасающее выражение, которое он когда — либо видел. Не просто воплощение физической агонии, но знание о чём — то столь страшном, что даже представить себе нельзя. Он сам растворялся в пустоте, умирал. Веки потяжелели, взгляд затуманился, силы покидали его. Ему казалось будто где — то рядом голос отца произнёс:

«Вот тебе!»

Ему захотелось закричать. Он и в самом деле попытался закричать, чтобы папа его услышал, чтобы он нашёл его, отвёз в больницу и тогда всё будет хорошо, но ни звука не сорвалось с его губ. Казалось даже он не был в силах пошевелить губами. Он закрыл глаза навсегда и наконец — то осознал, что больше нет смысла бороться, голос отца был где — то далеко, а на языке по — прежнему оставался вкус той девочки.

«На вкус она на самом деле была как мёд», — подумал он.

Была, была, была…

Я и сам не знаю почему не пошёл на работу, не знаю, что заставило меня остаться дома. Думаю, отчасти причина была в том, что я ненавижу работать по вечерам. Раньше я работал только в ночную смену, но неделю назад мне график поменяли и, хотя большинство людей терпеть не могут ночную смену, по сравнению с вечерней это цветочки. Кстати, я никогда не был одним из тех папаш, которые отпрашиваются с работы под предлогом болезни, а сами идут в школу, где их сын играет в бейсбол или выступает на концерте или в пьесе играет. Чёрт! Да я даже не брал больничный, когда действительно был болен, но перспектива провести вечер пятницы на работе, учитывая, что вчера мне отказали дать отпуск в октябре, когда Линн как раз будет свободна… В общем, я просто хочу сказать, что я не испытывал особых угрызений совести из — за этого своего прогула. Я позвонил на завод и сказал, что не приду. К счастью, мне не пришлось говорить с живым человеком, не уверен, что я смог бы, если бы пришлось. Я не умею убедительно врать, но я попал на автоответчик отдела кадров. Наверное, я не один звонил, чтобы притвориться больным и оставил короткое сообщение, а затем поторопился повесить трубку, чтобы никто не успел ответить.

Выходной.

Несмотря на то, что в школу с утра идти не надо, Линн отправила Фрэнка спать в восемь, перед ужином он в чём — то провинился. Ну, пока Линн рассказывала мне об этом, я слушал краем уха и не особо понял о чём, но я, разумеется, поддакнул ей и когда сын умоляюще посмотрел на меня, я сказал: