Дыхание бури растрепало ее волосы – они окружили голову темным нимбом.

- Слышишь меня? – воззвал дон.

Люсидик оглянулась.

- Иди за мной, - сказала она ему.

Старик затянулся сигарой и последовал за ней.

Его сыновья разразились недовольными криками: что он делает? Неужели он спятил?

Он не обращал внимания. Просто шел по следам Люсидик.

Она посмотрела на него через плечо – на лице старика застыло странное выражение. Казалось, он был счастлив – счастливее, чем в последние годы. Жаркий ветер дул ему в лицо, прекрасная женщина звала за собой…

Видя, что он послушался, она обратила лицо к буре – всего в сотне ярдов от нее. Что-то двигалось в песчаной пелене. Люсидик не удивилась. Хотя она и не планировала этого воссоединения, но знала, оно случится. С тех пор, как Люсидик вошла в комнату, ставшую гробницей отца и увидела Крайгера за работой, ее жизнь превратилась в странный сон, которым она управляла, пусть и неосознанно.

Люсидик остановилась. Каскареллиан догнал ее, схватил за руку. В другой руке он держал нож. Прижал лезвие к ее груди.

- А вот и он! – сказал Каскареллиан, вглядываясь в огромную темную фигуру в сердце шторма: - Твой Жнец.

Пока он говорил, ветер усилился. Их обдало песком.

- Не подходи! – предупредил дон монстра, шагавшего среди бури: - Иначе я убью ее.

Он прижал нож к коже Люсидик, достаточно сильно, чтобы пустить кровь.

- Скажи ему, чтобы держался подальше, - предупредил он.

- Это не Крайгер. Это Агонист. Дитя Божье.

От подобной ереси живот Каскареллиана свело.

- Не смей говорить так! – оборвал он, и во внезапном порыве благочестия вонзил нож ей в сердце. Она вытянула руку, коснулась раны, провела окровавленными пальцами ему по лбу. Нарисовала черную метку.

Каскареллиан уронил тело и приказал уезжать прежде, чем их настигла буря. Темное дело не завершилось с ее смертью. Он знал, это – только начало.

V

Каскареллиан превратил дом в крепость. Запечатал окна, окропил их святой водой. Заложил дымоходы. Телохранители и собаки охраняли территорию – днем и ночью.

Прошла неделя, и он начал думать, что его вера и щедрые дары епархиям, молитвы прихожан – пусть и купленные – возымели эффект.

Он немного расслабился.

Утром восьмого дня с запада – из пустыни - прилетел ветер. Он шипел у запечатанных дверей и окон, скулил под половицами. Старик принял пару таблеток успокоительного, выпил бокал вина и уселся в горячую ванну.

В теплой воде им овладела приятная апатия. Веки медленно опустились.

Затем раздался ее голос. Каким-то образом она пробралась внутрь. Не умерла от ножа в сердце и пришла к нему.

- Только посмотри на себя, - сказала она: - Гол как младенец.

Он схватил полотенце, чтобы прикрыться, но она выступила из тени, явив ему ужас. Это была не Люсидик, которую он знал. Все ее тело изменилось. Она превратилась в живое оружие.

- Господи, помоги мне, - прошептал он.

Она потянулась к нему и кастрировала одним ударом серпа. Он прижал окровавленные руки к опустевшему паху. Вывалился на лестничную клетку, зовя на помощь. В доме царила тишина – от чердака до подвала. Он звал сыновей, одного за другим. Никто не пришел. На зов явился лишь его пес, Маллеус. Выбежал из кухни, оставляя кровавые следы на белом ковре - с куском человечины в зубах.

- Все мертвы, - сказала Люсидик.

Затем очень нежно взяла Каскареллиана за загривок, как мать-кошка - непослушного котенка и легко подняла его в воздух. Кровь из раны в паху хлынула на ковер.

Она прижала лезвие к груди старика и вырезала ему сердце, а затем сбросила тело с лестницы. Позже, когда ветер стих, и показались звезды, Люсидик вышла на улицу, распахнув двери особняка Каскареллиана, чтобы зверство скорей обнаружили. Задворками и переулками она вернулась к западным воротам и направилась в грезящую пустыню.

Книга четвертая

Хирург Святого Сердца

I

Когда император и его семья погибли от рук Жнеца, а Люсидик растерзала дона Примордия (как и большинство его сыновей и телохранителей), в городе воцарился тревожный мир. Мелкие свары и возмущения, вызванные Великим Мятежом, стихли. Казалось, никто не хотел привлекать к себе внимания - слишком много появилось убийц на улицах.

Во время кризиса к власти пришла военная хунта, триумвират генералов Богото, Урбано и Монтефалько. Они были не лучшими, но и не худшими представителями своей породы: мужчины, наживавшиеся на войне, алчные и способные на величайшую жестокость.

Но, кроме привычки к садизму и маниакальной жажды насилия – качеств, таившихся в глубинах сердец трех генералов, у них была еще пара общих черт, хотя они бы ни за что в этом не признались. Первая – болезненная сентиментальность (выраженная в случае Богото и Урбано в привязанности к матерям, и, в случае Монтефалько – к девочкам шести-семи лет). Вторая – потрясающая суеверность.

Это не обсуждалось, но они знали – каждого из них коснулось невыразимое, богомерзкое предчувствие, и не было на земле города, который дышал бы жутью, как Примордий. Он жил слухами – чаще бредовыми. Истории, звучавшие у солдатских костров (и рано или поздно достигавшие ушей генералов) повествовали о невообразимых ужасах: тварях, чье существование казалось насмешкой над разумом. Ходили легенды о чудовищных порождениях Жнеца, мстительных детских призраках, суккубах, чьи груди и лона описывались в кошмарных, но возбуждающих деталях.

Однажды ночью, после обильной выпивки, трое мужчин поделились своими страхами.

- Я верю, - сказал Урбано: - Что этот адский город проклят.

Двое других мрачно кивнули.

- Что ты предлагаешь? – спросил Богото.

Ответил ему Монтефалько:

- Ну, для начала… Была бы моя воля, я бы выжег квартал иммигрантов. Они, все до одного, богомерзкие культисты.

- А рабочая сила? – спросил Богото: - Кто будет убирать за нами дерьмо? Хоронить прокаженных?

Монтефалько вынужден был согласиться:

- По крайней мере, мы можем расстрелять любого, кого заподозрим в связи с демонами.

- Хорошо. Хорошо, - сказал Урбано: - Бдительность.

- И наказания, - продолжал Монтефалько: - Быстрые, драконовские меры…

- Публичные казни.

- Да!

- Аутодафе?

- Нет, слишком театрально. Расстреливать чище и быстрей. И трупы не пахнут.

- Тебя это беспокоит? – поинтересовался Богото.

Монтефалько содрогнулся:

- Ненавижу вонь горящих тел, - ответил он.

II

Пока генералы обсуждали достоинства тех или иных казней, Люсидик спала – или пыталась спать – в доме, который ее отец построил много лет назад для ее матери. Сны были тревожны. Слишком много воспоминаний. Слишком много сожалений.

Прежде, когда сон ускользал, Люсидик выходила на улицу. Конечно, она уже не могла гулять днем. Измененное рукой Агониста, ее тело стало более гибким и сильным, но теперь она ужасала любого, кто осмеливался на нее посмотреть. Когда Люсидик все же покидала дом – в чернильной тьме – она держалась окраин Примордия, где не было лишних глаз.

Этой ночью, отбросив сон, она блуждала по узким улочкам и почувствовала, что за ней идут.

Уловив ритм далеких шагов, Люсидик поняла, что знает, кто ее преследователь. Зарлз Крайгер, ассасин, ставший Жнецом.

Она остановилась и обернулась.

Жнец стоял неподалеку. Его плоть источала то же болезненное сияние, что и ее собственная – в своей работе Агонист использовал светящиеся бактерии. Чем свежее были раны (а на их телах остались и такие, что никогда не затянутся), тем ярче они горели.

- Я думала, ты покинул город, - сказала она.

- Да. Ненадолго. Я отправился в пустыню. Размышлял о своей трансформации.

- Понял что-нибудь?

Крайгер покачал головой.

- И поэтому ты вернулся.

- И поэтому я вернулся.