========== Овладевающие представления ==========

Грейнджер беззвучно, как это бывает во сне, закричала, когда все ее сознательное “я” рвануло вслед за вспышкой, и незримая черная дыра души Малфоя затянула ее в горизонт событий. Девушку будто выжали из тюбика зубной пасты в вакуумное пустое пространство. Оно представляло собой идеально белый лист, который постепенно, начиная с условной середины, стал обгорать, заполняя окружение реальными объектами до боли знакомого помещения.

Гермиона рухнула прямиком в еще целый и ничем не тронутый коридор перед главным залом Хогвартса. Только вот цвета были какими-то тусклыми, под фильтром сепия. Может, цвета не было и вовсе, и их допридумало собственное когнитивное сознание.

Грейнджер огляделась: ни души, слишком тихо. Она вытянула руку, чтобы дотронуться до каменного шара на поручнях лестницы и убедиться в его реальности, но окружение, как застывшее желе вздрогнуло рябью и отпружинило пальцы. Эффект надетых наизнанку носков - вся вселенная носит этот предмет одежды, но не человек, который их надел. Очень странная теория, но именно так Гермиона ощущала себя в сознании Малфоя.

Главное не забывать, что это всего лишь заклинание.

Двери-ворота большого зала отворились, оттуда легкой вальяжной походкой вышла профессор МакГонагалл, цокая небольшими каблучками аккуратных черных туфель, и встала у самой первой ступеньки лестницы сверху. В следующий миг двери моментально захлопнулись, и сразу же снизу раздался гул чьих-то звонких голосов и приглушенного топота. Звук приближался, и через мгновение Гермиона узрела толпу первоклашек, поднимающихся по каменным лестницам, среди которых были… она, Рон и Гарри. Еще совсем маленькие, зеленые, когда только-только познакомились.

У нее сжалось сердце от непроизвольной ностальгии. Первый курс, как-никак. Отсюда все и начиналось.

Профессор, дождавшись, когда вся делегация остановится, поприветствовала первокурсников, произнесла небольшую вступительную речь и ненадолго отошла.

- Значит, это правда, что говорили в поезде? Гарри Поттер приехал в Хогвартс.

Гермиону как током прошибло, она тут же повернула голову на знакомый мерзкий голос и нашла глазами белобрысую макушку.

Малфой.

В этот момент от юного будущего слизеринца отскочила искра и точным прицелом попала Гермионе в солнечное сплетение. Девушка охнула и инстинктивно согнулась. Но ни от боли, нет, она вообще ничего не почувствовала. Скорее просто от неожиданности.

Осознав, что опасность миновала, Грейнджер выпрямилась и продолжила наблюдать до боли знакомую картину: вот Драко представлял своих друзей и себя, вот немногословно унизил Рона, вот уже протянул руку к Гарри. И вот этот же Гарри отказал ему в дружбе, не пожав руку, бросив только сухое “обо мне тоже можно сказать неправильный”.

Щелчок, треск, будто кости хрустят под ударом молотка, разрывающий сознания белый шум, боль, рев о помощи, болевой толчок в грудь. Гермиона вновь согнулась, только в этот раз уже от сковывающей ее боли и внутреннего крика. Она ощущала, как ее тело начало трескаться, подобно разбитому фарфору, и осыпаться. Со звонким грохотом на пол упал осколок, в прямом смысле осколок ее тела, оставляя после себя пустое пространство. Она в оцепенении таращилась на эту окаменевшую часть себя пару секунд и перевела испуганный взгляд на Малфоя. Он тоже трещал по швам. Он тоже начинал терять частичку себя.

Гермиона не успела прийти в сознание, как пространство снова всосало ее в себя и выплюнуло в следующее воспоминание. Второй курс, квиддич. Малфой заметил, что шар-вышибала сошел с ума, и пытался сам максимально безопасно скинуть Гарри с метлы, либо просто обогнать, думая, что шар следует только за тем, кто охотится на снитч. И вот сам неудачно упал. И вот еще один осколок.

И это же второй курс. Ученики змеиного факультета обсуждали “наследника Слизерина”, и Драко всячески оскорблял Поттера, доказывая всем, что такой слабак просто не может быть наследником, хотя сам просто пытался защитить гриффиндорца от нападок своих же сокурсников, которым только повод дай.

Третий курс. Что на уроке у Хагрида, что на холме перед несвершившейся казнью Клювокрыла, Малфой начинал перепалку, только потому что замечал в округе черного огромного пса, который был нацелен напасть на Гарри (как в итоге оказалось, Сириус охотился на крысу, но со стороны то выглядело по-другому) и таким образом заслонял собой “врага”.

Еще осколки.

Четвертый, пятый… Все столкновения, все случайные удачи Поттера были неспроста.

Шестой… Малфой рыдал в туалете перед зеркалом, когда понимал, что не может убить Дамблдора. И тут как не вовремя появился Гарри. И Гермиона видела, что несмотря на отрицательную первичную реакцию, Малфой на самом деле хотел попросить помощи у Поттера, чтобы тот просто вытащил его, вытащил из этого дерьма, просто взял и хотя бы раз помог, несмотря на вражду, несмотря на попытки прибить друг друга. Но вместо помощи он получил “заклинание против врага”, и истекал собственной кровью, валяясь, как бездомная шавка, в луже на полу.

Гермиона трещала и тлела, как полено в костре.

Дом Малфоев. Драко осыпался, как горб дюны во время шторма, он не мог и не хотел сдавать Гарри приспешникам Лорда, хотя прекрасно узнавал знакомые черты лица, несмотря на уродующее заклятие.

А тот момент, когда в Выручай-комнате Крэбб шептал Драко, чтобы тот скорее прикончил Поттера, зашуганный Хорек стоял и бездействовал, разваливаясь как старая трухлятина, не в состоянии навредить человеку, о котором на каждом углу кричал, как о самой вражеской личности на свете.

А на поле финальной битвы, когда Хагрид держал на руках будто бы мертвого Гарри, от самого Малфоя почти ничего не осталось. И в момент, когда спаситель свалился с рук великана, остатки души белобрысого врага вдруг замерцали надеждой и облегчением, именно тогда мать передала Драко его же палочку, и он без сожаления отдал ее Поттеру. А вместе с ней и последний осколок самого себя.

Гермиона почти задыхалась, невозможно вынести всю ту сердечную боль, что с виду высокомерный и надменный выскочка таил и прятал от чужих глаз глубоко в подсознании. Что его и добило.

И не только это.

Одним вихрем сквозь пустоту, образовавшуюся в Гермионе, пронеслись воспоминания о семье Малфоев, в которой не было места любви, нежности и тепла. Только животрепещущий обжигающий сознания холод, обвинения, унижения, вечные указания “нельзя”, “ты должен”, наказания за “неуспешность”, подчинение и безысходность. А следом повалились еще более темные времена, когда Драко получил метку. Темный лорд не просто издевался, он испытывал юного Пожирателя смерти на прочность, истязал его и без того изнеможенное тело не только мучительными заклинаниями. Он надрезал бледную кожу на руках, груди, животе, затем опрокидывал лезвие ножа глубже, пуская наружу горячую кровь, он в прямом смысл рисовал на всех частях тела, шрамированием создавая шедевры из кровавых рисунков. А потом залечивал раны и все по новой. Он отрубал на руках Драко пальцы обычным затупившимся ножом, медленно, один за другим, позволяя жертве испытать весь спектр болевого шока, начиная от обычного жжения и покалывания, заканчивая неистовой агония. А затем наращивал новые, и так по кругу. Он заставлял Малфоя-младшего пить чужую кровь, бедняга кашлял от того, что человеческий мерзкий сок сворачивался прямо в горле, блевал всякий раз, когда что-то подобное только попадало на язык, но все равно пил.

Он выполнял все приказы Волан-де-Морта беспрекословно. А потом запирался в чулане их темного убежища, забивался в угол среди такого же мусора, каким он в тот момент стал сам, и рыдал. Скрипел зубами и рыдал, не в состоянии что-либо изменить. И каждый раз его истерику прерывала врывающаяся в пространство безумная Беллатриса, которая своим мерзким сладким, как просроченный трюфель, голосом звала Драко к себе “пошептаться”. А потом била, била его плетью до образования красных кровоточащих вмятин на коже за то, что он не поддавался ее велению.