Да уж. Рыжие волны до пояса, что может быть лучшим опознавательным знаком.

Воцарилось неловкое молчание.

Тетя Доминик красива, статна, с чуть холодным взглядом. Говорить с ней, казалось бы, не о чем.

— Он снова оплошал? — фыркнула Доминик.

— Только это и делает.

— Отцов не выбирают.

— То есть, мне молча смириться с тем, что эта гнида смердит на все Северное полушарие?

Доминик, выдержав паузу, не сдержалась и усмехнулась.

— Как же ты похож на него. Уж прости.

***

Скорпиус стоял напротив и брезгливо оглядел убранство дома.

— Насколько я понял, — произнес он сухо. — Ты спился окончательно…

— Вранье.

— Ты умудрился опозорить фамилию отца, и сделать так, чтоб «Поттер» звучало нарицательно…

— Затнись, а? — пригрозил Альбус. — А сам-то?

Пропустив слова мимо ушей, Скорпиус продолжил:

— … ты опустился до того, что оставил сына в залог тестю-мафиози, задолжал хренову тучу денег и жить тебе, по ходу, до зимы, я правильно понял?

— Ты будешь учить меня жить? Ты, Малфой?

Ал протянул ему стакан. Скорпиус взял его, но, не сделав глотка, поинтересовался:

— А разве я опустился на днище, когда потерял Доминик?

— Да что ты вообще понимаешь в…

— Я похоронил тринадцать детей, не надо рассказывать мне, что такое утрата, Ал.

Наконец, присев на просевший диван, Скорпиус взглянул на друга в упор.

— Как из сильнейшего звена на Шафтсбери-авеню ты превратился в слабейшее, я знать не хочу. Тем не менее, несмотря на то, что Доминик была против, я настоял. И поэтому доверю тебе самое ценное, что у меня есть.

Ал привстал.

— Я доверю тебе леди Элизабет, — закончил Скорпиус.

— Кого?

— Мою дочь.

Глаза Альбуса расширились. Скорпиус чуть улыбнулся.

— Я хочу, чтоб ты стал ее крестным отцом. Я доверяю тебе, несмотря ни на что. Не подведи меня, Ал.

И, встав с дивана, который тут же натужно скрипнул, направился к двери.

— Крестины в субботу. Если мне хотя бы на минуту покажется, что ты обманул мое доверие, и пришел пьяным, я очень расстроюсь Но ты также подведешь леди Элизабет, а за это я отправлю тебя к твоему благоверному, — пообещал Скорпиус. — И никакой философский камень не вернет тебя с того света. Ты меня понял, Ал?

Ал смотрел на него, не отрываясь.

Скорпиус изменился.

Слишком изменился.

Словно внемля его мыслям, Малфой бросил короткий взгляд на позолоченную висюльку, что болталась на люстре. Та, мгновенно обратившись канарейкой, подлетела, весело щебеча, к Альбусу и удобно умостилась на его плече.

— Не убивай свою вечность, — только и сказал Скорпиус на прощание. — А то мне снова придется что-то думать.

И, неожиданно по-ребячески подмигнув на прощание, трансгрессировал.

========== 14. ==========

— Перед вами точная репродукция знаменитейшей работы Джона Уильяма Уотерхауса — «Потрет Пернеллы Фламель». Как видно, на полотне изображена супруга легендарного алхимика, образ которой творец увековечил на полотне маслом в стиле прерафаэлитизма, — расхаживая около репродукции на мольберте, вещал мсье Паскаль — первый заместитель мадам Максим.

Мсье Паскаль был невысок, немолод, отнюдь не отличался атлетическим телосложением, но шармбатонки занимали очереди на первые парты, чтоб сидеть поближе к нему. Видимо, Паскаль отличался какой-то прохладной харизмой, которую, впрочем, студентки Хогвартса, да и студенты тоже, пока не разгадали.

— Да не храпи хоть, — шикнул Альбус, толкнув задремавшую на тетрадях Доминик.

Судить кузину в сонливости было сложно. У девушек уроки эстетики и культуры магического мира были три раза в неделю, у парней – одна общая лекция с девушками, а потому не представляя, как каждый понедельник, среду и пятницу Доминик терпела монотонные рассказы о картинах, скульптурах и музыке, Альбус не подкалывал ее.

— Вот, бери пример с мистера Малфоя, — шепнул он. — Три уровня контроля чакры, очищение сознания, специальная техника дыхания и медитации — и вот он достиг вершины искусства древних мудрецов. Он научился спать с открытыми глазами.

— Серьезно? — аж привстала с тетрадей Доминик.

— Абсолютно, — кивнул Ал. — Он так уже два года на уроки ходит.

На этот урок Скорпиус, несмотря на свое особое умение, соизволил не прийти, хотя, почему-то, любил уроки Паскаля.

Мсье Паскаль взмахнул волшебной палочкой, чтоб приглушить свет в аудитории и показать ученикам сияние масляных красок в темноте, а на Доминик это подействовало как дополнительный соблазн снова закрыть глаза.

— Это издевательство, ставить этику и культуру в девять утра. Нет, правда, каким образом созерцание картин поможет мне сделать карьеру в Отделе Тайн?

Все, революционерша проснулась и гневно зашипела.

Альбус был с ней отчасти солидарен, потому как с детства уверился в том, что духовное развитие личности не происходит, если заставлять эту самую личность насильно духовно развиваться. Хотя, шармбатонцы не ныли — им уроки почему-то нравились.

— Нет, так-то может и интересно, — снова зашептала Доминик. — Но я до рассвета стояла на крыше и тыкала ключом в небо.

— И что?

— И ничего. Скорпиус что-то напутал.

Скорпиус бы поспорил с ней прямо на уроке и во весь голос, если бы присутствовал в классе. Хотя, кто знает, был ли этим утром Малфой вообще настроен что-то с кем-то выяснять: утро началось с неожиданного предложения, о котором сам Скорпиус пожалел спустя двадцать минут.

— Все? — сидя на широком стуле с оббитыми алым бархатом спинкой и подлокотниками, протянул Скорпиус.

Стефан Каррель взглянул на него поверх своего большого мольберта, коротко улыбнулся и снова макнул кисть в парящую около мольберта палитру.

— Бля-я-я, — провыл Скорпиус, разминая шею и потирая о стул спину.

О том, что шармбатонец увлекался живописью, судить можно было по обилию свернутых полотен и целого арсенала кистей в его покоях. Тема искусства и стала тем первым диалогом, который Скорпиус использовал в своем плане, однако если бы знал, что Каррель вынашивает идею его портрета с тех самых пор, как Малфой напился на самом первом ужине в стенах Шармбатона, то на пушечный выстрел не подходил к французу вообще.

Что за концепцию в голове создал Каррель Скорпиус не понял, но согласился. И сейчас жалел, очень жалел, что сидит в холодном подземелье на стуле, одетый в проржавевшую кольчугу с крупными звеньями, держит в одной руке тяжелый серп, а второй — череп, на который был нацеплен кусок белоснежного кружева на манер фаты.

— Слушай, я придумал гениальную идею для твоего перфоманса, — снова заговорил Скорпиус, повертев в руках череп. — Портрет «Завтрак в катакомбах». Я буду есть, а ты будешь рисовать. Здорово я придумал?

Каррель снова улыбнулся и принялся что-то меленько выводить кистью.

Кольчуга холодила кожу и сдавливала ребра, серп был тяжелым, но главным дискомфортом был голод — завтрак они, в порыве вдохновения Стефана, пропустили. Поерзав на стуле еще минут пять, Скорпиус, наконец, потерял терпение и вскочил на ноги.

Шлепая босыми ногами по каменному полу, он вцепился в мольберт и, наклонившись, глянул на полотно. Светлые глаза Скорпиуса расширились от возмущения.

— Да ты издеваешься!

Как оказалось, полтора часа Каррель тщательно вырисовывал лишь бронзовый торшер с дюжиной витых свечей. Прорисовывал, каждый вензель и блик на высокой ножке торшера, капающий воск и огоньки свечей. И лишь немного захватил спинку стула в своем рисунке.

Скорпиус чуть не выхватил кисть, чтоб воткнуть ее французу в глаз. Француз же претензий не понял и жестом пригласил натурщика вернуться на место.

Плюхнувшись на стул и, ссутулившись, обессиленно опустив голову на руку, возлежавшую на подлокотнике, издал обессиленный вздох.

Каррель, снова выглянув из-за мольберта, вытянул шею.

— Что? — протянул Скорпиус, глянув на него. — Так сидеть? Да ты серьезно? Чтоб у меня спину скрутило?