Бетховен подал лакею плащ, цилиндр и трость и небрежно бросил через плечо:

— Я хотел как можно быстрее сочинить новую фортепьянную сонату, дорогой князь, и потому...

— Бетховену не нужно извиняться. Ему всё позволено. — Разумовский низко поклонился. — Это я виноват, ваше императорское величество.

Высокий статный человек благожелательно посмотрел на Бетховена:

— Император всероссийский обращается к вам с нижайшей просьбой.

— Как?.. — Бетховен по привычке поднёс ладонь к уху.

— Ваше императорское величество, — поспешил вмешаться в разговор Разумовский, — движения моих губ уже знакомы господину ван Бетховену, и потому я хотел бы попробовать себя в качестве переводчика. Господин ван Бетховен, устраиваемому мной небольшому празднику должный блеск может придать лишь ваше искусство. Будет выступать балет придворного театра, и мой государь также выразил желание...

— Просьбу, Разумовский, — перебил его император.

— Я уже понял, несмотря на мою глухоту, — подтвердил Бетховен и усмехнулся. — В чём она заключается, ваше императорское величество?

— Если бы вы нам сегодня сыграли, господин ван Бетховен. — Ещё немного, и, наверное, император сказал бы: «согласились бы сыграть».

— Разумеется. Но что именно?

— Ну, во-первых, «Аделаиду», — опять заторопился Разумовский. — Его императорское величество познакомился с ней благодаря вашему покорному слуге, и с тех пор она стала его любимым произведением.

— Не стоит её слишком высоко оценивать, ваше императорское величество. Так, пустячок, юношеская забава. Что ещё?

— В этот раз по желанию его императорского величества канон из «Фиделио» «Мне так чудесно», — вновь ответил за Александра I Разумовский. — Состав тот же, что и на премьере. Разумеется, я также пригласил Умлауфа.

— Конечно, я исполню все пожелания его императорского величества. — Бетховен отвесил короткий поклон.

— Благодарю вас. — Император Александр взял Бетховена за руку. — А теперь пойдёмте, ибо я хочу пройти парадным маршем рядом с победителем при Виттории. Как видите, государи также не чужды честолюбия.

Позднее Бетховен занял место рядом с эрцгерцогом Рудольфом за четвёртым столом.

Тысячи горящих свечей превращали зал в море огня, который отражался нестерпимым блеском в мраморных, увешанных картинами в золочёных рамах стенах. Не менее ослепительно сверкали шитые золотом мундиры, эполеты, аксельбанты, бриллиантовые диадемы и ордена.

Появившийся на сцене Умлауф изогнул спину в глубоком поклоне, сел за рояль, и тут же из-за кулис выпорхнули балерины придворного театра и впереди примадонна.

Бетховен машинально пошевелил рукой, и тут же к нему приблизился один из стоявших вдоль стены лакеев.

— Спасибо. Ничего не нужно.

Короли добивались его благорасположения — по-другому это теперь никак нельзя было назвать, — князья, фельдмаршалы и дипломаты выстраивались в очередь, чтобы пожать руку ему, достигшему высшей цели, ради которой стоило проделать долгий путь с Рейнгассе и терпеть выкрики мальчишек «Шпаниоль! Шпаниоль!», а также пьяные выходки отца. И вот теперь он, отмеченный каиновой печатью, сидел здесь...

Умлауф так старается. Славный добрый малый... Примадонна просто восхитительна, как ловко и быстро она взлетает и как медленно и плавно опускается, подобно умирающей белой птице...

Так, теперь его черёд. Когда он встал, то сразу почувствовал, что все взгляды направлены на него. На сцене он сыграл несколько пассажей, давая понять сиятельной публике, что перед ними «король фортепьяно».

Кивок в сторону кулис, и из-за занавеса немедленно вышел певец. Потерпите, господин Вильд, сперва вступление. А теперь начали.

Теперь аллегро мольто.

«Эти аплодисменты адресованы исключительно вам, господин Вильд. Мой вклад здесь слишком незначителен».

Прекрасно, а теперь сразу же канон из «Фиделио».

Обе певицы уже замерли, сделав книксен, певцы же застыли в поклоне.

Импровизированное вступление, и начинает Марцеллина:

И так далее. Очередь Элеоноры.

Почему певцы и певицы так смущённо смотрят на него? Неужели?..

Внезапно ему показалось, что кто-то мягко, но очень настойчиво поглаживает уши, и вдруг словно открылись ворота, и он всё понял. Он слишком спешил.

Они начали ещё раз и довели канон до конца.

Все снова начали кланяться, и самый изысканный поклон отвесил Бетховен. Он прощался, но не с императорами и королями, а с публичными выступлениями. Ни один из присутствовавших здесь государей не мог ему помочь.

К утру тело его, словно свинцом, налилось усталостью, и он как бы провалился в склеп забвения. Тут кто-то затряс его за плечо:

— Господин ван Бетховен! Господин ван Бетховен!

Он с трудом разлепил веки. У кровати стоял господин Паскуалати. Но ему в полудрёме казалось, что он всё ещё в Бонне, и непонятно было, откуда в родном городе взялся его венский домовладелец...

— Господин ван Бетховен, вы ведь вчера, хотя можно сказать, уже сегодня были на банкете во дворце Разумовского?

— Да. Ну и что?

Паскуалати махнул рукой со свечой, и на стекле промелькнул багровый блик, сразу напомнивший Бетховену о той страшной ночи, когда в Бонне загорелся замок.

— Пламя охватило весь дворец Разумовского, и спасти уже ничего было нельзя, даже зал со статуями Кановы. А начался пожар в банкетном зале. Вскоре от всего этого великолепия останется лишь покрытая пеплом груда обгорелых развалин и целая куча долгов.

— Как долгов?

— Дворец Разумовского — это лишь потёмкинская деревня, — неодобрительно хмыкнул Паскуалати, — обманчивый фасад, не более. Правда, если в родных краях ты можешь черпать из казны и имеешь крепостных...

После ухода Паскуалати Бетховен медленно встал, накинул халат и подошёл к окну.

Рассвет занимался мучительно долго, но и в полутьме были отчётливо видны взметнувшиеся к покрытому чёрной копотью небу зыбкие языки пламени.

Трагический случай и случай ли?

В поисках образов для своих произведений он недавно пролистал Библию и наткнулся на историю пророка Даниила. Книга и сейчас лежала раскрытая на его секретере.

Он взял Библию, снова подошёл к окну и в отблесках пламени прочёл:

«Валтасар царь сделал большое пиршество для тысячи вельмож своих и перед глазами тысячи пил вино.

Вкусив вина, Валтасар приказал принести золотые и серебряные сосуды, которые Навуходоносор, отец его, вынес из храма Иерусалимского, чтобы пить из них царю, вельможам его, жёнам его и наложницам его.

Пили вино и славили богов золотых и серебряных, медных, железных, деревянных и каменных.

В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского и царь видел кисть руки, которая писала».

Число пировавших почти совпадало с числом участников недавнего банкета. Но здесь крылось ещё кое-что. Только что именно?