Литмир - Электронная Библиотека

Бетховену пришлось дирижировать перед почти пустым залом. Через несколько дней он зашёл в книжную лавку и убедился, что на её прилавках нет ни одной немецкой книги. Проклятый венский сброд, разом позабывший имена Гёте, Шиллера, Лессинга и Иммануила Канта! Их словно никогда и не было на свете.

Он решил просмотреть свежие номера журналов и зашёл в кофейню. Господа французские офицеры курили, естественно, не доступный для простых смертных хороший английский табак. Изданные их повелителем законы предназначались вовсе не для них.

Теперь и здесь всё было устроено на французский манер. В верхнем углу каждой газеты красовался наполеоновский орёл, а французские офицеры гордо, как петухи, расхаживали между столиками, звеня саблями и шпорами, и преимущественно произносили только одно слово:

— L’empereur! L’empereur!

Бетховен, не помня себя, так сильно ударил кулаком по столу, что на нём подпрыгнули и задребезжали пустые чашки, и заорал, глядя прямо в лицо одному из офицеров:

— Да если бы я разбирался в стратегии так же, как и в контрапункте, вашему императору пришлось бы очень несладко! Я бы уничтожил его!

Французы шумно загомонили, перебивая друг друга:

— Что он сказал?

— Он оскорбил императора?

Один из офицеров поспешил успокоить своих собратьев по оружию:

— Не стоит обращать внимания на слова безумного музыканта Бетховена. — Он поднял бокал с шампанским. — Я пью за победу вашего контрапункта над пушками повелителя Европы!

Все дружно расхохотались, а Бетховен в ярости закричал:

— Я принимаю вызов! Что такое повелитель Европы по сравнению с повелителем всего мира?

Затем он буквально пулей вылетел из кофейни.

Это время называли «смертоносным миром», но, очевидно, оно несло смерть исключительно доброму и хорошему, давая жизнь всему подлому и злому.

Какие надежды он возлагал на своего ученика эрцгерцога Рудольфа! Он так хотел исполнить в Шёнбрунне свои Седьмую и Восьмую симфонии! Ничего не получилось. Помешали интриги и гнусное поведение обоих государей. Император Франц откупился от Наполеона своей дочерью Марией-Луизой[91] и отдал на расправу оккупантам героически сражавшегося с ними предводителя тирольских повстанцев Андреаса Хофера. В свою очередь, король Пруссии предал майора Шиля и его офицеров. В глазах Бетховена они были недостойны звания коронованных особ.

Со слухом дела обстояли всё хуже и хуже. Он уже почти смирился с этим, но теперь дьявол мучил и его тело. Компрессы из волчатника не принесли никакой пользы, равно как и пиявки, которых ему прикладывали за ушами и к животу. Затем доктор Мальфатти, его лечащий врач после смерти доктора Шмида, безапелляционно заявил:

— Пиявки сделали всё, что могли. Увы, но Борей[92] вам лютый враг.

Доктор Мальфатти брал за визиты весьма солидную плату и, наверное, мог придумать что-нибудь получше. В другое время года он, безусловно, возложил бы вину не на северный, а на западный ветер, именуемый Зефиром.

Не прибавила здоровья история с «Эгмонтом». Дирекция Венского театра пожелала создать музыкальное оформление не только для этой пьесы Гёте, но и для «Вильгельма Телля» Шиллера. Бетховен хотел написать музыку именно для неё, но тут ему дорогу перебежал гораздо более известный композитор господин Гировец, и сделал он это исключительно из зависти и подлости. Впрочем, точно так же поступил и камерный композитор[93] и придворный капельмейстер Сальери, издавший распоряжение, смысл которого уж никак нельзя было истолковать превратно.

Согласно ему, любой музыкант, хоть раз сыгравший произведение Бетховена, подлежал немедленному увольнению из оркестра господина Сальери без права приёма обратно.

От грустных размышлений Бетховена оторвал приход маленькой девочки, которая иногда приносила ему почту.

— Ты пришла с доброй вестью?

— Не знаю.

— Так, одно письмо из Фрейбурга в Брейзгау, значит, от близкого друга, а другое из Кобленца. Спасибо.

— Пожалуйста. — Она с поклоном присела, но не торопилась уходить.

— Ты свободна.

Девочка подёргала за кончики своих косичек.

— А, понимаю, ты хочешь есть, бедное дитя?

— Да.

Бетховен улыбнулся. Он любил детей, ибо они вели себя совершенно естественно, без всякой фальши. К сожалению, взрослея, они овладевали искусством лжи и притворства. Он вскрыл перочинным ножиком первый конверт и перехватил заворожённый взгляд девочки, устремлённый на стоящую на шкафу пёструю фарфоровую конфетницу.

— Возьми из неё сколько захочешь.

Он всегда держал для детей конфеты про запас, но, видимо, не только поэтому маленькие существа совершенно не боялись его.

Перебравшийся в Кобленц Шиндлер наконец-то прислал долгожданные документы.

Читая их, он недоумённо покачивал головой.

Оказывается, ему приписали дату рождения его покойного брата Людвига Марии, и теперь он может смело сбросить два года. Надо же, какой приятный сюрприз.

А что пишет ему бедолага Гляйхенштейн? Бетховен внимательно прочёл письмо, потом ещё раз пробежал его глазами и медленно опустил руку с зажатым в ней листком бумаги.

В своём последнем письме к нему Бетховен просил ничего не скрывать от него, и верный Игнаций именно так и поступил.

Нет, в этом мире у него не будет счастья. Нужно создавать свой собственный мир, преодолевая громоздящиеся на пути препятствия — откровенную вражду многих известных и влиятельных людей, почти полную глухоту, одиночество и ощущение бессмысленности своего дальнейшего земного бытия.

Туман, в котором он все эти годы искал свою «вечно любимую», наконец-то рассеялся.

Вдова графа Дейма ныне носила титул баронессы фон Штакельберг. Конечно, нищий музыкант по сравнению с её нынешним мужем, даже если он, по словам Гляйхенштейна, лицемер и ханжа, кажется полнейшим ничтожеством. Дворянский титул оставался таковым, невзирая на крайне сомнительные подчас методы его приобретения. Фриз стал графом за деньги, нажитые его родителями на торговле с лотка. Если же говорить о российском после графе Разумовском... Известно, что менявшая любовников как перчатки императрица Екатерина II наряду с Салтыковым, Понятовским, Потёмкиным, Орловым и различными лейб-гвардейцами затащила к себе в постель также братьев Разумовских, проявивших такую недюжинную мужскую силу, что её величество сочла их достойными высокого дворянского звания...

Он вскочил как ужаленный и уже хотел было разорвать в клочья, растоптать ногами свою «Прощальную сонату». Ведь именно так он поступил в своё время с титульным листом «Героической симфонии».

Ну нет...

Это был бы чисто детский поступок! Ведь сонату уже выгравировали на меди, хотя и дали ей режущее слух название «Les adieux»[94], поскольку французский дух заползал во все щели... И потом, он же посвятил её эрцгерцогу Рудольфу.

Нет, эту боль не вырвать из сердца и не растоптать ногами.

Отныне у него остались лишь музыка и любовь к человечеству. Правда, он далеко не всегда хранил верность знамени, на котором был начертан этот лозунг. Что ж, он всего лишь человек...

Сильную боль нужно выплакать. Слёзы навернулись на глаза, вызвав из глубин памяти картину далёкого детства. Похоронная процессия, он, робко жмущийся к могильной ограде, и красивая статная женщина с окаменевшим лицом. Госпожа фон Бройнинг, ставшая для него как бы второй матерью, ведёт за руку Элеонору...

Почему-то вспомнились стихи Гёте, к пьесе которого «Эгмонт» он написал музыку:

Душа людская
С влагой схожа.
Приходит с неба,
Взмывает в небо.
И вниз на землю
Готова снова, —
Вечно меняясь[95].
вернуться

91

...откупился от Наполеона своей дочерью Марией-Луизой... — Дочь австрийского государя Франца I Мария-Луиза была выдана за Наполеона в 1810 г.

вернуться

92

Борей — в греческой мифологии бог северного ветра.

вернуться

93

Камерный композитор — почетное звание в немецкоязычных странах.

вернуться

94

«Прощания» (фр.).

вернуться

95

Перевод А. Кочеткова.

66
{"b":"648144","o":1}