Один за другим слетали листки календаря, и вот уже на дворе середина февраля и нельзя больше откладывать занятия с эрцгерцогом Рудольфом. Ничего не скажешь, принц отличался добротой и искренностью, но дорога в Шёнбрунн представлялась Бетховену подъёмом на крутую гору — таких она требовала от него усилий. Он отправил эрцгерцогу чуть ли не дюжину записок, в которых объяснял невозможность дать урок самыми невероятными причинами. Сегодня принценова ждал его.

Бетховен тяжело вздохнул. Он сам себя называл «свободным музыкантом», но по-настоящему свободным можно стать, лишь избавившись от необходимости зарабатывать себе на жизнь. А так всё время приходится думать об этих отягощающих мозг и душу дукатах...

Но сегодня хоть выдался прекрасный день, Вена была покрыта сверкающим снежным покровом, и ослепительная голубизна неба как бы предвещала скорый приход весны.

Правда, в дворцовом парке его застигла метель, и, продираясь сквозь снежный вихрь, он принял окончательное решение. Прощальным взором окинул оба великолепных фонтана и почему-то вспомнил безумные цифры: в Шёнбрунне насчитывалось 1441 комната и зал и 139 кухонь. Они предназначались для одной семьи!

В одном из бесконечных, освещённых свечами в чёрных, инкрустированных канделябрах коридоров Бетховен встретил принцессу Марию-Луизу, о которой ходили довольно странные слухи. Неужели стоило верить бесстыжим пьяным речам в замке Грэц: дескать, его величество Наполеон пожелал развестись, чтобы затем...

Двоюродная бабушка этой очаровательной девушки, дочь австрийского императора Мария-Антуанетта была признана виновной перед французским народом и взошла на эшафот. Лившиеся с него потоки крови вознесли корсиканца на вершину власти. В результате он, некогда презираемый и отвергнутый высшим обществом, сам сделался императором Франции и собрался жениться на принцессе из дома Габсбургов. Что крылось за этим намерением: желание потешить своё самолюбие или хитрый расчёт?

При виде Бетховена принц немедленно захлопнул книгу:

— Вы очень редко появляетесь, маэстро. Не ученик ли этому виной? Если да, обещаю исправиться.

— Ваше императорское высочество...

— Ну зачем же так официально? Давайте, когда мы одни, обходиться без формальностей. Ну, рассказывайте!

— Первая часть фортепьянного концерта готова. Если вы не против, я сейчас сыграю её.

Бетховен сел за рояль, долго смотрел на клавиши и потом отрицательно покачал головой.

— Без оркестра вы не получите должного впечатления от концерта...

Он неопределённо повёл плечом и после некоторого колебания медленно встал.

— Должен признать, что это не основная причина. Сегодня мой прощальный визит к вам. Я решил принять предложение короля Жерома.

— Понятно. Вы уже написали ему?

— Ещё нет, но непременно напишу. Мне не остаётся ничего другого.

Он начал торопливо расхаживать по комнате. Развевались полы его голубого сюртука, сверкали начищенные до блеска медные пуговицы. Даже белые шёлковые чулки, новые туфли с пряжками подчёркивали его решимость.

— Я не могу больше оставаться в Вене, принц. Издатели вечно задерживают выплату гонораров, а деньги, которые я зарабатываю уроками и концертами-академиями, можно смело назвать чаевыми. Человек искусства, разумеется, не должен жить в роскоши, но хоть какой-то постоянный доход он обязан иметь.

— Я прекрасно понимаю вас, маэстро. — Грустные глаза принца словно подёрнулись пеленой.

— Скажу прямо, я отнюдь не в восторге от собственного выбора, но давайте утешим себя девизом моего будущего повелителя: «Завтра снова устроим веселье!»

— И вы настолько «развеселились», что теперь не в состоянии даже дать мне на прощанье последний урок?

— Увы, принц, мне нужно срочно в город.

— Вообще-то мне тоже. Позвольте вас подвезти, маэстро.

Принц дёрнул шёлковый шнур с колокольчиком, и на пороге комнаты немедленно возник лакей:

— Слушаю, ваше императорское высочество?

— Пожалуйста, подайте карету.

— Какую именно желают ваше императорское высочество? Запряжённую четвёркой или шестёркой лошадей?

— Двуконную, — принц поднял на лакея серьёзный взгляд, — и ни в коем случае не парадный экипаж.

Лакей с поклоном осторожно закрыл за собой дверь, и тогда Рудольф чуть снисходительно улыбнулся:

— Я, правда, как будущий священник не верю в разного рода приметы, но считаю, что, если хочешь нанести визит удаче, нельзя это делать сразу в запряжённом шестёркой лошадей парадном экипаже. — Он помолчал, а потом негромко, но веско произнёс: — Вот только удача всегда обходит меня стороной, маэстро.

Спустя несколько часов в квартиру Бетховена настойчиво постучали, и через несколько минут эрцгерцог Рудольф стоял у секретера, внимательно глядя на удивлённо вскинувшего голову Бетховена.

— Ваше императорское высочество изволили навестить меня? — Он хотел было встать.

— Нет-нет, сидите, сидите, маэстро. Письмо его величеству Жерому? — Снимая плащ, он невольно стряхнул серебристые капли тающего снега на бумагу, и чернила расплылись. — Полагаю, вам не следует отправлять его. Разрешите присесть? — Глаза юного принца сверкнули весёлым блеском. — Только, ради Бога, не спешите обрушить мне на голову стул. Я всё-таки веду себя более сдержанно, чем Лихновски. Сперва мы объявляем, что отныне вы находитесь под домашним арестом.

Условия самые благоприятные: вас не запрут в комнате или, скажем, в Шёнбрунне, не заточат в крепость, напротив, вам будет позволено давать концерты где угодно, даже во владениях его величества короля Жерома, едва не ставшего вашим совереном, но постоянным местом жительства нашего Людвига ван Бетховена останется Австрия, господин арестант. Когда я говорю «мы», то подразумеваю консорциум, в который помимо меня вошли также князья Лобковиц и Кински. Особенно я рад за Лобковица, ибо впервые этот мот потратил деньги разумно, а не выбросил их на ветер. Вместе с моим скромным вкладом причитающаяся вам в нынешнем году сумма составит четыре тысячи гульденов.

— Ничего не понимаю. — Бетховен осторожно поднёс ладонь к уху.

— Мне давно пора привыкнуть выражаться более ясно и чётко, иначе будущие прихожане ничего не поймут. — Принц недовольно покрутил головой. — Попробую ещё раз объяснить вам суть дела, маэстро. Вы будете получать от нас ежегодно упомянутые четыре тысячи гульденов за согласие остаться в любом из австрийских городов. Скажу откровенно, меня больше всего устроили бы Вена или то место, где я со временем получу посох архиепископа. Минуточку, я ещё не закончил. Эти деньги вы получите не за сочинение каких-либо композиций или уроки игры на фортепьяно, а исключительно за ваше присутствие в наших краях, маэстро, вплоть до скорбного конца. Нам просто захотелось сыграть злую шутку с господином Бонапартом и его многочисленной роднёй. У вас хоть немного улучшилось настроение, маэстро?

— Вы полностью изменили всю мою жизнь, ваше императорское высочество. — Бетховен смотрел на принца широко раскрытыми, полными слёз радости глазами. — Поверьте, я говорю совершенно искренне.

— Хорошо, хорошо, — с улыбкой прервал его эрцгерцог. — Я бы с великим удовольствием назначил вас императорско-королевским капельмейстером, но, к сожалению, это не в моей власти. А теперь позвольте мне сесть за рояль.

Вскоре лицо Бетховена выразило неподдельное изумление.

— Чёрт возьми... извините, принц, что вы играете?

— Вам моё произведение совсем не нравится? — В голосе Рудольфа звучало лёгкое раздражение.

— Вы... стали сочинять музыку?

— Да, и начал с марша.

— Что-что-что?

— Объявлен призыв богемского ландвера. В Вену поступают донесения о неслыханном воодушевлении. Так пусть же они двинутся против корсиканца под звуки моего марша.

Подумать только, получить в качестве первого взноса две тысячи гульденов! Две тысячи! Одновременно где-то в глубине души он ощущал неловкость. Внутренний голос как бы предостерегал его от этих огромных денег. Видимо, потому, что сочувствовавший революционным идеям и борцам за счастье человечества попадал таким образом в зависимость от титулованных особ. Но в этом несовершенном мире не обойтись без компромиссов, и потом, принц Рудольф — прекрасный человек. Но сейчас Бетховена гораздо больше занимала ситуация с почтой. Ну почему письма идут так долго?