Но как же тогда она сможет воздать звездам должное, если ей нельзя поклоняться им? Как сможет она поблагодарить звезды за их красоту и восславить их дарующее радость спокойствие? Лиразель почему-то подумала о своем сыне, а потом вдруг увидела на небе созвездие Ориона. И тогда, бросая вызов всем завистливым духам Земли и глядя на бриллианты Орионова пояса, которым она не должна была поклоняться, Лиразель посвятила жизнь своего ребенка небесному охотнику и нарекла его в честь этих великолепных звезд.

Когда Алверик поднялся к ней в башню, Лиразель сразу рассказала ему о своем решении. Он сразу согласился и одобрил решение жены, так как все жители долины придавали охоте большое значение. В душе Алверика вновь пробудилась надежда, от которой он никак не хотел отказываться. Он подумал, что Лиразель, наконец-то уступив ему в выборе имени для сына, станет отныне рассудительна и благоразумна и будет руководствоваться освященными веками традициями, поступая так, как поступают обычные люди, навсегда позабыв о своих странных прихотях и капризах, что приходили к ней из-за границы Страны Эльфов. И тут же, пользуясь случаем, он попросил ее уважать символы веры Служителя, так как еще ни разу Лиразель не воздавала им должное и не знала, что более свято — его колокол или его подсвечник, и не желала слушать ничего из того, о чем твердил ей Алверик.

На этот раз Лиразель ответила своему мужу благосклонно. Он обрадовался, решив, что теперь все будет в порядке. Однако мысли принцессы были уже далеко, с Орионом — она никогда не могла подолгу задерживаться на чем-то мрачном, как не могла и жить в печали дольше, чем мотыльки без солнечного света.

Ларец, в котором была заключена руна короля эльфов, простоял запертым всю ночь.

На следующее утро Лиразель уже почти не думала о руне, потому что вместе с сыном и мужем должна была отправиться к Служителю. Жирондерель тоже пошла с ними, чтобы ждать снаружи. Зато жители селения Эрл, все, кто мог позволить себе оставить полевые работы, явились к скромному святилищу. Были среди них все, кто говорил с отцом Алверика в длинной красной зале. И радостно было им видеть, что мальчик силен и не по годам развит. Столпившись в святилище, они негромко переговаривались и предсказывали, что все будет точно так, как они задумали. А потом выступил вперед Служитель. Стоя в окружении своих священных предметов, он нарек мальчика Орионом, хотя ему, конечно, хотелось бы назвать малыша именем какого-нибудь праведника, на ком уж точно лежала печать святого благословения. И все-таки он был рад видеть мальчика у себя и дать ему имя, так как род, обитавший в замке Эрл, для всех жителей долины служил чем-то вроде календаря, по которому они наблюдали смену поколений и отмечали ход столетий. Потом Служитель склонился перед Алвериком и был предельно вежлив с Лиразелью, хотя его любезность и шла не от сердца, ведь в сердце своем он ставил эльфийскую принцессу не выше морской девы, которая отреклась от моря.

Так сын Алверика и Лиразели был наречен Орионом. Жители долины радостно кричали и приветствовали его, когда он вышел из святилища вместе с родителями и приблизился к Жирондерели, ожидавшей своего воспитанника на краю примыкавшего к святилищу сада. И все четверо — Алверик, Лиразель, Жирондерель и Орион — медленно пошли обратно в замок.

Весь этот радостный день Лиразель не совершала ничего, что могло бы удивить простых людей, позволив человеческим обычаям и традициям знакомых нам полей руководить собой. И только вечером, когда на небо высыпали звезды и снова засияло над холмами созвездие Ориона, она подумала, что их сияющее великолепие так и осталось недооцененным. Она почувствовала острое желание высказать свою признательность небесному охотнику, которому Лиразель была бесконечно благодарна и за мерцающую красоту, осиявшую эти поля, и за его покровительство мальчугану против завистливых духов воздуха, в котором она была уверена. И невысказанная благодарность так жарко пылала в ее сердце, что совершенно неожиданно Лиразель сорвалась с места и, покинув башню, вышла под бледный звездный свет и обратила свое лицо к небу, к созвездию Ориона. Хотя благодарственные молитвы уже трепетали на ее губах, она стояла, словно онемев, потому что Алверик не велел ей поклоняться звездам. Покорная его воле, Лиразель долго глядела в лики небесных светил и молчала, а потом опустила глаза и увидела мерцающую в темноте поверхность небольшого пруда, в котором отразились все звезды.

«Молиться звездам, — сказала себе Лиразель, — несомненно неправильно. Но эти отражения в воде — не звезды. Я буду молиться им, а звезды обязательно услышат».

И опустившись на колени среди листьев ириса, она молилась на краю пруда и благодарила дрожащие в воде отражения звезд за ту радость, что дарила ей ночь с ее горящими в своем бессчетном величии созвездиями. Она благословляла, благодарила, и возносила хвалу этим ярким отражениям, что мерцали на обсидиановом зеркале воды, и умоляла их передать горячую благодарность Ориону, которому она не могла молиться.

Так и застал ее Алверик — коленопреклоненной, низко склонившей в темноте голову. С горечью упрекнул он Лиразель за то, что она делает. Она поклоняется звездам, сказал он, кои существуют вовсе не для того, а Лиразель возразила, что она молилась всего-навсего их отражениям.

Кто-кто, а мы-то способны без труда понять его чувства: Лиразель оставалась чужой в полях, которые мы знаем. Ее неожиданные поступки, ее упрямое противостояние всем установлениям, ее пренебрежение обычаями, ее своенравное невежество — все это ежедневно сталкивалось с существующими и высоко чтимыми традициями. И чем больше романтического очарования, о котором говорили песни и легенды, оставалось в ней от тех времен, когда она жила за далекой границей Страны Эльфов, тем труднее было Лиразели занять место хозяйки замка, издревле принадлежавшее дамам, досконально изучившим и усвоившим обычаи и традиции. Алверик хотел, чтобы она следовала традициям и исполняла обязанности, которые были ей незнакомы и далеки, словно мерцающие звезды.

Лиразель чувствовала только одно — звезды не получили должной благодарности. Вместе с тем она была совершенно уверена, что традиции, здравый смысл и все, что так высоко ставят люди, должны непременно требовать, чтобы кто-то похвалил красоту небесных светил; она же не сумела поблагодарить звезды как следует, а молилась только их отражениям в воде.

Всю оставшуюся ночь Лиразель вспоминала о Стране Эльфов, где все было под стать ее собственной красоте, где от века ничто не менялось, где не было чуждых обычаев и странного великолепия звезд, которому никто не стремился воздать должное. Вспоминала она и эльфийские лужайки, и стоящие стеной цветы, и отцовский дворец. А замкнутая в темноте ларца магическая руна дожидалась своего часа.

Шли дни, и жаркое лето пронеслось над долиной Эрл. Солнце, еще недавно заходившее далеко на севере, теперь старалось держаться южной стороны. Близилась пора, когда ласточки покидают свои гнезда под крышами, а Лиразель так ни в чем и не разобралась. Она больше не молилась звездам и не обращалась к их отражениям, однако людские обычаи по-прежнему оставались ей непонятны, и принцесса никак не могла взять в толк, почему ее любовь и благодарность ночным светилам должны оставаться невысказанными. Алверик не понимал, что неизбежно настанет время, когда такая простая вещь может развести их полностью и окончательно.

Как-то раз, все еще лелея свою надежду, Алверик повел Лиразель в дом Служителя, чтобы она научилась молиться святыням. Добрый священник с радостью принес и колокольчик, и подсвечник, и бронзового орла, который удерживал на распростертых крыльях священную книгу, и небольшую символическую чашу с ароматной водой, и серебряные колпачки, чтобы гасить свечи. А потом — как уже не раз бывало — Служитель простыми и ясными словами рассказал Лиразели о происхождении, предназначении и сокровенном смысле, заключенном во всех этих предметах, и почему колпачки сделаны из серебра, а чаша из меди, и что означают выгравированные на ней символы. Он объяснял все это Лиразели с подобающим почтением и даже добротой, однако была в его голосе какая-то отчужденность, и принцесса поняла, что Служитель говорит с ней, словно человек, который ходит по надежному морскому берегу, обращаясь к наяде, что беззаботно плещется среди опасных, бушующих волн.