– Шибче, шибче гребите! – Иван выпрямился во весь рост на носу. В металлической серьге, с крестиком внутри полукруга, свисающей с мочки левого уха[26], блеснул первый луч, пробравшийся через туман. Одна рука лежала на сабле, вторая сжимала пистолет за поясом. Ему прыгать на галеру в числе первых, как атаману.
Казаки выхватили из-под сидений кошки на веревках, крюки, уперли торцами в дно багры. Семка вытянул из-под лавки завернутую в толстую холстину гранату – ядро с фитилем. Проверив, сух ли шнурок, разложил перед собой бруски кремня. Размашистый крест лег на выглядывающую в разрез кафтана волосатую грудь: только бы не подвел. Случалось, в самые последние секунды, когда смерть приближалась на стремительных крыльях, дрожала рука неопытного станичника, и фитиль не загорался. Тогда амба. Потому гранаты поручали самым опытным бойцам, таким как Семка.
Сосредоточенные лица станичников мягко освещались рассветным солнцем. Деловитые движения, напряженные, слегка прищуренные взгляды – охотники обнаружили законную добычу.
На каторге тоже заметили приближающиеся лодки. Подкрасться втай[27] не получилось, но донцы на это и не рассчитывали.
На корабле разгорался сполох. Турки в разноцветных чалмах заметались по палубе, будто мураши в растревоженном муравейнике. Разлетелись над водой гортанные крики. Команды звучали с частотой барабанной дроби. Защелкали глухо, далеко разносясь в утреннем звонком воздухе, кнуты, опускающиеся на согнутые у весел спины невольников. Высокое судно, раза в три выше струга, резко поменяло галс. Развернувшись почти на полный угол, прибавило ходу, намереваясь уйти от казачьего лиха. Но уже и сами понимали – не успевают. Казаки рывками приближались к каторге.
Оставалось саженей пятьдесят, когда корабль вздрогнула всем мощным телом, а его борта покрылись дымными облачками. Через мгновение грохот четырех пушек согнал альбатроса, пристроившегося на верхушке турецкой мачты. Ядра раскидали снопы брызг, не долетев до стругов. Казаки изо всех сил вдарили выгнувшимися веслами по волнам. Лодки словно выпрыгнули из воды. Пока сближались, поднявшийся слабый ветер окончательно раскидал остатки тумана, и казаки отчетливо видели на палубе турецкие чалмы, белые, как снег, и красные фески[28], скопившиеся у борта.
Следующий залп пролетел над головами казаков. Один снаряд чуть не сбил шапку на голове Косого. Он лишь моргнул. Рынгач сердито заворчал: «Мог бы и пригнуться, а то до напуска без атамана останемся». Косой не отреагировал.
Казаки спешно подняли дубовые щиты: сейчас начнут палить. И тут же вдарили турецкие самопалы. Кто-то из станичников, не успев спрятаться под защиту, застонал и ничком повалился на дно. Остальные только крепче сжали крюки и сабли. Еще десяток ударов веслами, и Семка Загоруй, потеснив атамана на носу, раскрутил широкими махами кошку. И с первого же раза ловко кинул ее на борт каторги. Почти тут же полетели концы и с других стругов, казацкие лодки прижимались бортами к просмоленным доскам корабля, будто соскучившиеся по ласке щенки к суке.
Затрещали весла, невольники на нижней палубе не успели или не захотели их убрать. Оказавшись в «мертвой зоне», где турки не видели донцов, Семка одним движением кремня запалил фитиль. С соседней лодки первая граната уже летела на палубу. Взрыв, дым, вопли! Откинувшись назад, Загоруй зашвырнул свой снаряд.
Казаки уже складывали из щитов лестницу. Первые рыскари прыжками взбирались друг другу на плечи. Удержав равновесие, замирали, чтобы в следующий момент сигануть на борт. Атаман уже топтал сапогами крепкие плечи Муратко, покачиваясь, как канатоходец. Дымом и языками пламени дыхнул с палубы взрыв «своей» гранаты. Косой, оттолкнувшись от твердых плеч товарища, подпрыгнул. Рынгач мужественно сдержал готовый сорваться с губ матерок. Сапоги атамана с каблуками, синяки точно останутся. Ухватившись руками за борт, Иван подтянулся. Турки быстро оправились от взрывов, уцелевшие выхватывали кривые сабли и ятаганы – длинные ножи с хищным изгибом. Первые веревки, срубленные турками, упали в воду.
– Вресь, туресина, – раскрутив вторую кошку, Семка рывком забросил ее наверх: лодка для удобства чуть отошла от борта, и край каторги висел над головой. – Все равно наса возьмет.
Дернул конец, вроде держится. Ухватившись за него двумя руками, уперся сапогами в доски борта и в три движения взобрался на палубу. Закинув ногу на край, выглянул из-за крайних досок. Увидев выпученные глаза турка и занесенный над ним ятаган, только и успел, что сигануть ласточкой вперед, врезаясь головой в красную от напряжения физиономию врага. Раздался хруст кости, то ли своей, то ли турка, и Семка, подминая врага под собой, повалился на палубу. Краем глаза успел заметить, как следом запрыгнул Муратко.
Где-то здесь уже рубился Косой, но сразу его не увидал. Турок под ним не двигался, и Загоруй резво подскочил. Через борта со всех сторон прыгали остальные казаки, сразу включаясь в рубку. По лицу Семки текла кровь, чья – разбирать некогда. Вытер ладошкой залитые глаза, рука бездумно выдернул пистоль: прямо на него с криком и поднятой саблей летел здоровый турка. Почти не целясь, спустил курок. Пространство впереди затянуло пороховым дымом. Промахнуться с такого расстояния – это надо суметь. Враг, выпустив скользнувшее по палубе оружие, с разгону грохнулся на спину. Прокатившись на лопатках, замер у ног казака. Семка уже смотрел дальше – у будки в центре каторги, потрясая черным чубом и скаля зубы, рубился с двумя турками атаман. В одной руке сжимал саблю, в другой – нож. Загоруй, выхватив из ножен клинок и сделав шаг вперед, как на сборах по тыкве, махнул турку по шее. Рука сопротивление плоти почти не почувствовала – Семке было знакомо это ощущение. Голова упала под ноги и откатилась по неровной дуге. Тело рухнуло в следующий миг. Тут же, проткнутый саблей атамана, рядом свалился второй враг.
Сражение кипело на каждом клочке уже мокрой от крови палубы. Густо тянуло гарью и порохом, где-то в стороне громко тянул одним тоном – молился, что ли? – невидимый турок. Казак крякнул, и молитва прекратилась. Раскатисто звенела сталь, яростно ухали глотки бойцов, кто-то, скорей всего, мучительно раненый, пронзительно верещал за мачтой. Аккуратно опустив на доски очередного мертвого врага, Семка аккуратно развернулся. У противоположного борта трое турок, прижав к самым доскам, свирепо атаковали Муратко Рынгача. Тот отбивался из последних сил. Хотя Семка хорошо знал друга и его приемчики, скорей всего, притворялся. Враг, увидев, что противник слабеет, может расслабиться и без должной защиты кинуться в атаку. Муратке это как подарок.
– А вот сис вам, а не чигу голопузого[29], – Семка одним прыжком преодолел расстояние до крайнего врага и, не колеблясь, воткнул острие сабли в дергающуюся спину. Не до благородства – друг в опасности. Выдернув оружие из валящегося турка, он прыгнул вперед. Второго успел прикончить Рынгач, последнего запуганного врага, бестолково закрывшегося двумя руками, рубанули одновременно. И разом развернулись.
Бой затихал. Казаки добивали последние очажки сопротивления. Несколько турок, испуганно оглядываясь, тянули руки вверх. Станичники хватали их за воротники и толкали к корме. Семка знал – пленных брать не будут, места в стругах дай бог чтобы гребцам-христианам хватило, и совершенно спокойно относился к тому, что сейчас должно произойти. Не казаки начали эту войну, а коли так, не взыщите.
– Зря полез, – пробурчал Муратко. – Я бы и сам осилил.
– Это троих-то?
– А чего нам трое? Было бы пятеро, тогда бы и подходил.
– Ладно, не жадничай. Куркуль нашелся…
– Сам ты…
У борта, прижимая к груди покалеченную руку, покачивался на коленях знатный турок в дорогом халате, похоже, сам Кудей-паша. Нервно подергивая пустой головой, он искоса поглядывал на возвышающегося рядом Косого. Белоснежный тюрбан, украшенный алмазами и сбитый атаманом, валялся рядом. Предосторожность не лишняя – в его складках можно спрятать не только флакончик с ядом, но и нож.
