– Видал, – ухмыльнулся Лассан. – Занята твоя купальня, великий рон. Можешь одеваться.

Ярренвейн покачал головой и в самом деле последовал высказанному совету.

– Ничего себе, – пробормотал он. – Это кто же такая? Тебя дубиной не загонишь в воду, пока солнце не начнёт жарить так, что в ней впору свариться! А тут – девица!

– Девчонка, я бы сказал, – отметил, пристальней присматриваясь к одежде, Лассан. – Ребёнок вовсе. Вон, видишь, какое всё маленькое, да и вышивки-обереги  – детские. Так что пошли-ка мы с тобой отсюда, пока из соседних кустов не выскочил какой ревнивый папка с топором наперевес.

– Не выскочит, – уверено сказал Ярренвейн. – Нет здесь вокруг никого. Она одна. И лучше бы нам далеко не отходить – мало ли что с ней здесь может случиться.

Лассан пожал плечами.

Ждать пришлось довольно долго. Оба приятеля успели и слегка замёрзнуть, и погреться, гоняясь меж деревьев друг за другом со снежками, и вернуться. Незнакомка в озере не выказывала никаких признаков усталости, но, похоже, обратила внимание на устроенный спасителями шум. Резкими, совсем не девичьими движениями она подгребла к берегу и,  поочерёдно смерив обоих юношей изучающими взглядами, стала подниматься по скользкому камню наверх. Протянутую руку Ярренвейна она обогнула по такой дуге, словно в ней он держал ядовитую змею.

– Ты кто? – улыбаясь, спросил Ярренвейн. – Откуда здесь взялась такая?

Она не ответила, только взглянула исподлобья недобро и принялась растираться вынутой из сумки грубой тканью.

Ярренвейн покачал головой. Девчонка  – даже подростком её язык не поворачивался назвать – оказалась маленькой и отчаянно худой. Двигалась она ловко, уверено и независимо – такое поведение Ярренвейн часто встречал у даратских сирот, привыкших самим решать всё в своей жизни. Чуть сутулая, чуть угловатая, она, тем не менее, привлекала взгляд – но ей хотелось не любоваться, а дивиться. Даже Ярренвейну, за свой не столь уж долгий век побывавшему почти во всех землях Уумара, было понятно, насколько странной, чуждой и непонятной должна была казаться подобная внешность здесь, на Севере, в краю высоких, статных, светлоликих и светловолосых сурсов. Незнакомка была рыжей, смуглой, как черуска, и отчаянно некрасивой. Худое тело, непропорционально длинные руки и ноги покрывало множество синяков, ссадин и царапин, не очень чистые волосы были скручены в тяжелый узел на затылке, часть прядей выбилась и свисала мокрыми сосульками. У неё было длинное лицо с острым, дерзко вздёрнутым подбородком, длинный нос, тонкие тёмные губы, густые брови почти сходились на переносице, подчёркивая недобрый взгляд огромных чуть раскосых глаз. Левую скулу пересекала свежая ссадина, что отнюдь не добавляло прелести…

Одевшись, нисколько не смущённая пристальным разглядыванием, девчонка подозвала свою кобылку и прямо с утёса спрыгнула в седло, чтобы, так и не сказав ни слова, убраться прочь.

– Эй, стой! Куда ты? – крикнул ей вдогонку Ярренвен. – Может, проводить тебя домой? Или тебе нужна другая помощь?

– Нет! – не оборачиваясь, откликнулась она и исчезла за деревьями.

– Это ещё что за видение?– спросил Ярренвейн у приятеля. – Альдская колдунья из вышних сфер?

– Не знаю, – сокрушённо вздохнул Лассан. – Не знаю, мой рон, но обязательно выясню. Есть у меня одно подозрение.

– Выкладывай. Должен же я знать, что это тут в моём лесу проросло за чудо-юдо?

Лассан хитро усмехнулся.

– О, великий рон! Ежели твой недостойный слуга в моём лице прав, то это не у тебя проросло, а у твоего доброго соседа канна Эмметского.

– Объяснись, – Ярэмэйн шутливо ткнул кулаком в бок Татеука. – А не то заставлю сейчас с собой вместе купаться. И то подумать: такая мелкая нечисть может запросто, а ты перепугался.

– Объясняю, – кивнул Лассан. – Я на том не поручусь, ибо сам грешен, в Яшмете не часто бывал доселе, да и те разы, что бывал, не в каннских хоромах пировал, а… ну, мои похождения к делу не относятся. Но сказывают, что есть у канна Эстэвена четыре дочки. Две – маленькие ещё совсем, только-только годков восемь на двоих им сравнялось, а две – постарше. Старшая, мол, красы несказанной девка, такая, что ни глаза отвести, ни слово в её присутствии молвить – так дух перешибает. А вторая – так, обычная вроде с виду, только рыжая, будто пламя или морковка, к примеру. Ну, и ещё, говорят, что малёхо не в себе она, не в уме то есть. Мол, каньа, когда ею в тягости было, уж больно собой рисковала и дорисковалась – родила в дороге, чуть ли не в седле… Но это слухи всё, конечно, а как на самом деле – я не знаю.

– Рыжая, да? – кивнул Ярренвейн. – Думаешь, это она?

– А кому ещё быть? – пожал плечами Лассан. – У нас тут чужаков мало, разве со стороны Спарсии кто переселится, да приживётся. Так что все либо русые, либо совсем белые, либо, как спарсы – бледно-золотые. Редко-редко, кто тёмный, вот как ты народится – но такое только в тех семьях, что с вашей родственные, бывает. Но чтоб – красные…

Ярренвейн, удовлетворив первое любопытство, к беседе немного остыл и стал раздеваться, чтобы поплавать.

– А в Аэнне сейчас чуть ли не все дамы в рыжий перекрасились, – сообщил он между делом.

– Зачем это? – удивился Лассан.

– А, по доверчивости, – махнул рукой Ярмэйн. – Какой-то уросский менестрель сочинил балладу о прекрасной огневолосой альдской колдунье с глазами зелёными, будто море, вот и началось сумасшествие. Глаза-то поменять никак нельзя, а вот волосы – сколько угодно. Красят, парики надевают – всем хочется быть прекрасными колдуньями, дерзкими, непокорными, злыми на язык. Иногда оглядываешься по сторонам и понимаешь, что одна красавица от другой отличается только, если стоишь не дальше, чем в двух шагах.

– Ну, ничего себе, – почесал затылок Лассан. – А я думал, что «колдуньей» назвать – это оскорбить, обидеть…

Ярмэйн пожал плечами и, разбежавшись, прыгнул в воду, окунувшись в омут с головой.  Лассан подумал пару мгновений и, подойдя к самому краю, дождался, пока голова Ярренвейна вновь покажется над водой и прокричал:

– Слышишь, великий рон! А глаза-то у неё и вправду – зелёные! Я заметил!

 Ярренвейн только фыркнул…

Дальше ехали без случайных встреч и происшествий. Часть дороги проходила через аэсовый лес, часть лежала во владениях канна Эстэвена – то есть, по сути, петляла меж безлюдных, заснеженных холмов. К городской стене рон Эанэ с приятелем добрались к закату третьего дня, не особо торопясь и проведя первую ночь в лесной «хатке», вторую – загостившись в одиноко стоящей заимке старика-бортника, обрадовавшегося нежданным гостям, будто давно не виденным внукам.

Нэриаэаренна встретила их тишиной и заметно усилившимся ветром. Ярренвейн порадовался, что здесь им ночевать не придётся: очень уж разительным был переход из снежной сказки Ястриннэн в эту суровую реальность. Если в Серебряном Лесу, Благословенной Атр’анне, острее ощущались  недолговечность и трагически-хрупкая красота мира, то здесь – в Земле Холмов таилось совсем иное чувство. Казалось, каждая складка земной поверхности, каждый изгиб её дышит древней силой, сдержанной, сокрытой до поры, но способной, раз прорвавшись на свободу, всё смести на своём пути. Здесь не было место тоске и грёзам о былом – здесь хотелось битвы, воинских подвигов, возможности найти в своём сердце мужество и отвагу для настоящих свершений. Ярмэйн пожалел, что до сих пор не видел Нэриаэаренну – летом или весной – в пору пробуждения или расцвета, а не скованную зимним сном. Ему казалось, что, знай он, какова эта земля, раньше, ему многое проще было бы понять: и о канне Эстэвене, и о своих подданных-ястриннцах, и о самом себе. Ведь Ястринэнн, по сути, тоже рос на этих холмах и когда-то считался неотделимой частью этого края.

Здесь не было не только других городов – вообще никаких других поселений кроме Яшмета, древней вотчины каннов Эммет. Говорили, что Эмметы жили здесь с незапамятных времён, ещё в века владычества альдов, или, как называли их здесь, яледов. Сначала была просто одинокая башня в холмах, потом башня разрослась до крепости, а с годами – и до города. Обитатели Нэриаэаренны занимались в основном разведением  коз и лошадей, которых пасли на раскинувшемся вокруг разнотравье, переходя с места на место, а потому не строили постоянных домов, летом обходясь шалашами и шатрами, а зимой укрываясь за золотистыми стенами Яшмета. Конечно, так поступали не все, но многие. Тех, кто предпочитал проводить летние ночи под крышей, было меньшинство: ремесленники, садовники, ухаживавшие за знаменитыми яблоневыми садами да женщины с малыми детьми – вот и все, кого можно было встретить в городе летом. Ещё оставались воины – кроме тех, кто охранял границы, старик-знахарь с учениками и княжеская семья. Как правило.