Неожиданная заминка вышла во время самого обряда сговора– по обычаю привезённый дар от жениха должна была принять мать невесты, но Чёрная Каньа к пирующим гостям так и не вышла, а канн Эстэвэн с присущим ему добродушием заявил, что ничего страшного не произойдёт, если заветный саэ наденет на дочь не каньа, а он сам. Йэлнээ-йээриссэ ничего против не имел, Ронья – тоже, но неожиданно возмутились гости – в основном, южане, среди которых был и новый приятель Ярренвейна, Йосх Вехни-Алайени.

– Почему каньу прячут? – прямо спросил он. – Она безумна или уродлива? Если это так, то об этом должны знать те, кто заключает с вами соглашение. Мужчина может жениться на дурнушке, если у неё есть иные, достойные качества, но правитель не может позволить дурной крови, с пороками наследственности влиться в жилы его потомков. Это недальновидно.

Рон из Гонровы засмеялся, но его не поддержали – хоть об этом не говорилось ни на дружеском совете до приезда спарсов, ни на торжественном собрании Северного и Южного союзов – у канна Эстэвэна оставалась ещё одна дочь, и кому-то из здесь присутствующих она вполне могла достаться не в жёны, так в невестки. Троих младших каннок за пиршественный стол не усадили, обещая представить позже. Да, при виде Роньи, мысль о её возможной дурной наследственности была последним, что приходило в голову, но посмотреть на женщину, произведшую её на свет всё же хотелось.

К тому же о таинственной супруге весёлого Эстэвэна слухи ходили и очень разнообразные. Её называли  то ведьмой, то бывшей пираткой из Тэллеандэ; приписывали ей самые немыслимые достоинства и столь же невероятные для всего одной женщины грехи; полагали то удивительной красавицей, то слепой и безобразной горбуньей. Сам Эстэвэн и его подданные на все предположения не отвечали ни так, ни эдак, только усмехаясь. Одно было ясно бесспорно: свою Чёрную Каньу они обожали и полагали истинной правительницей, без одобрения которой и солнце не садится.

Канн Эстэвэн покладисто кивнул.

– Каннок я приглашу тотчас же, – заверил он. – А вот, что до княгини… Не любит она шумных сборищ, являться перед такой кучищей народу.

Гости неодобрительно зашумели, юная Ронья встревожено обвела всех собравшихся взглядом – не верилось ей, что кто-то может попробовать испортить такой прекрасный, волшебный праздник. Канн Эстэвэн, не обращая ни на кого внимания, что-то шепнул прибиравшей со стола служанке и велел музыкантам играть сэллэа.

– Ну что, сосед, – махнул он Ярренвейну широкой лапищей. – Сделай, друг, милость, спляши с моей дочкой.

Ярмэйн кивнул – играть отвлекающую роль ему приходилось тоже далеко не впервые. Ронья улыбнулась ему светло и радостно, танцевать с ней оказалось легко и приятно, несмотря на то, что даже сильно напрягая воображение, в ней пока никак не получалось увидеть женщину; тем не менее фигуры и движения непростого танца она исполняла в совершенстве и это Ярренвейну, за время скитаний и отшельничества в Ойор Аэс отвыкшему от общества, приходилось прикладывать усилия, чтобы за ней поспевать. За сэллэа последовала айарда, потом аантарра… После последней рон Эанэ собирался честно вернуть свою партнёршу отцу, так как необходимость кого либо от чего либо отвлекать уже исчезла, но – видимо, была не судьба… Потому что на середине аантарры музыка внезапно смолкла и в зале появились новые действующие лица.

Первой шла высокая пышнотелая женщина в тёмных, но богато расшитых платье и платке, держа за руки двух совершенно одинаковых детей. Ярренвейну, как наверняка и всем окружающим, как-то сразу стало несомненно, что это и были младшие каннки, хотя девчушки находились в том нежном возрасте, когда их и от мальчишек-то не сразу отличишь с первого взгляда… Ярмэйн усмехнулся, перехватив многозначительные гримасы, которыми обменялись алайенцы – похоже в их случае о «кровью скрепленном союзе» с Яшметом заговорят ещё не скоро. Впрочем, малышки были милы, кудрявы и пухлощёки и можно было, по крайней мере, надеяться, что из них вырастет что-нибудь хоть немного сходное со старшей сестрой.

За женщиной с детьми следовала уже почти знакомая Ярренвейну лесная купальщица – на этот раз отмытая и причёсанная, даже цепочка с капелькой-подвеской блестела на худенькой, излишне открытой шее. Ступала рыжая неуклюже, сутулилась даже больше, чем при первой встрече, и было хорошо видно, насколько неловко и неудобно ей направленное на неё всеобщее внимание. Ярренвейн поймал её взгляд и ободряюще улыбнулся, но, кажется, не сильно помог – девчонка покраснела до корней  и так пламенеющих волос и, закусив губу, уставилась в пол.

– Позвольте представить,  – гулко раздался в наступившей тишине голос канна Эстэвэна, – моих младших дочерей: Ясс, Эриму, Айтинн Эмметских и их кормилицу – рэлли Карнариэ…

Владетель Нэиаэаренны хотел сказать что-то ещё, противный леклендец явно собирался что-то спросить как можно громче, ибо приставил руки воронкой к лицу, Йосх наклонился к Ярренвейну, но – никто не успел исполнить своих намерений. Потому что в зал просто вошла она.

Наверное, так и сходят с ума – успел подумать Ярренвейн. Так просто: безумие не подкрадывается издалека крохотными шажками, оно накрывает с головой в одно мгновение и полностью – и ты начинаешь жить в иллюзорном мире, в котором возможно всё – даже то, чего не может быть никогда, нигде, никаким образом… Наверное, все остальные присутствовавшие успели подумать что-то очень похожее – потому что окутавшее всё вокруг безмолвие было абсолютным, не шедшим ни в какое сравнение с тем, что раньше казалось тишиной и молчанием.

Она – тоже молчала.

Спокойно стояла рядом с дочерьми, рядом с выкормившей их женщиной, чуть склонив набок голову, теребя в руках кручённый кончик посеребренного пояска,  и смотрела вроде бы ни на кого-то конкретно, но Ярмэйну (а как позже выяснилось – и Татеку, и Йосху, и Эйнсилу) казалось, что – именно на него, единственного из всех, – и от неё тоже было невозможно отвести взгляд. Смешным и нелепым казалось ему восхищение красотой Роньи, её милый облик виделся теперь простым и безыскусным, топорной работой пещерного жителя рядом с работой йэльского скульптора-чародея. Да что там Ронья! – даже воспоминания об огнеглазых крастоках Дэлькерры и Дарата , так будоражившие воображение Ярренвейна последние годы, померкли и чуть ли не стёрлись напрочь. Нет, представлять в подобных мечтаниях её он и помыслить не мог, но сколь наивными и смешными показались ему сами эти мечтания!

А ещё смешнее было то, что он давно её знал. С детства.

Чёрная Каньа… Когда Лассан убеждал приятеля, что главной в Нэриаэаэренне стоит считать вовсе не полюбившегося тому громогласного улыбчивого канна, а его затворницу-жену, Ярренвейн не поверил. Подумал: соседям нравится считать себя особенными, чтобы быть – наравне с обросшим легендами Ястринэнн, оттого и придумывают про свой край и правителей всякую ничем не подтвержденную небыль. Он был не прав. Совершенно.

Она стояла перед ними – картинкой недавнего, но уже подзабытого прошлого, славного и горького одновременно: невысокая, стройная женщина без возраста, тёмное платье туго обтягивало фигуру, на которой рождение четверых детей словно бы и не сказалось. У неё были всё те же непомерно длинные косы, пушистые кончики которых волочились по полу, и яркие изумрудно-зелёные глаза с резко приподнятыми к вискам внешними уголками. Она всё так же носила только  чёрные одежды и узкий спарсианский «коготь» в притороченных к поясу ножнах. Она не изменилась совершенно –  та, что однажды чуть не переиграла историю Уумара, та, чье имя повторяли во всех его уголках – с проклятиями и благословениями поочерёдно – Атали Сэлдэнска, возникшая ниоткуда, чтобы взбудоражить всю бывшую Аэнну, а затем пропавшая в никуда в самый разгар веселья. Подруга Астариэнна, сестра Бреса Андоррца, душа и сердце Кеорийского бунта…

Чёрная Каньа.

Серебристо-искрящийся снег был повсюду – на резных подлокотниках скамьи, на сложенных не из эстэффа – из бархатисто серого мээро – ступенях, на ледяном венке и крыльях дево-статуи, вокруг которой последний из Ярренвейнов уже успел протоптать вполне себе достойную тропинку. На его плаще тоже был снег, и на волосах. И в непредусмотрительно откинутом на спину капюшоне уже собрался маленький, но внушительный сугроб. Наверное, это было красиво – чёрные волосы, в которых запутались снежинки. По крайней мере, другой причины для столь пристального внимания к своей макушке Ярмэйн придумать не смог.