“Ничего, что-нибудь придумаю. Мишаня, парень доверчивый и добрый, он поймёт.”

Совещание прошло в штатном режиме и Томилов, выйдя на улицу, с облегчением вдыхает тёплый весенний воздух.

“Интересно, что Вы будете делать дальше, Акопяны”.

3 мая 1994 г.

“Пока всё спокойно, как будто ничего и не было” - думает Томилов, спускаясь в цокольный этаж. Из солдатской столовой доносится осточертевший запах сечки и варёных яиц. Томилов как обычно не заходит в столовую, а остаётся ждать в небольшом помещении с одним столом для офицеров. Он никогда не завтракает. Бажин, уже ушёл, поэтому капитан сидит за столом в одиночестве и крутит в руках пластиковую салфетницу.

Бажин как будто успокоился. Вообще, люди быстро успокаиваются, когда понимают, что не владеют ситуацией. Они предпочитают о ней забыть. Но он, Томилов, спокоен только внешне. Он ждёт. Что-то должно произойти ещё, иначе это всё не имеет логики. Вот прямо сейчас он чувствует, что что-то идёт не так, но не может понять что. Какие-то звуки из столовой заставляют его насторожиться. Точнее отсутствие звуков. Где это бряканье ложек и звон стаканов? Там как будто всё вымерло. Капитан заходит в столовую. Первое, что бросается ему в глаза это то, что никто не притронулся к пище. Бачки с дымящейся кашей стоят в углах столов. Тарелки у всех пустые, в хлебницах горкой лежит хлеб, жёлтые пирамидки из масла на тарелках стоят нетронутые. О чём то яростно жестикулируя спорят деды Пермяков и Медведев, угрюмый ефрейтор Никулин наклонив голову разговаривает с Медягиным. Кирсанов, Емельянов, Афонасьев, сидят молча с довольным видом. Но никто не ест! По страдающим лицам духов видно, что они давятся слюной и сейчас для них одно из самых тяжких испытаний. Духи со страданием смотрят на еду, но никто не ест.

- Это что ещё за новости, солдаты? - Капитан идёт по проходу, заглядывая в тарелки. - Вы что голодовку объявили? - Не дождавшись ответа, он подходит к столу дедов.

- Медведев, объясни мне, что всё это значит?

- Не могу знать, товарищ капитан! - Медведев встаёт. - Наверное есть никто не хочет. Я же не могу им приказать есть? Наверное с вечера хорошо подкрепились, улыбается сержант.

- Отлично! - зло улыбается Томилов, а затем орёт: “Рота встать!”.

Солдаты встают, с грохотом отодвигая стулья.

- Я вижу, что пища стала слишком калорийной. Нужно поговорить с руководством, чтобы Вам урезали па?йки. Ну а пока, чтобы у Вас не было несварения, сегодня будем работать без обеда. Насчёт ужина уже посмотрим. - Говоря это он смотрит на готовых разрыдаться духов. “На них и давить не надо. Вечером они Вас сами сдадут с потрохами”, - он переводит взгляд на Медного, а потом на Кира, который чему-то довольно улыбается.

“Выходить строиться!” - командует Медведев.

Духи, провожая страдальческими взглядами нетронутые столы, уныло идут к лестнице.

Томилов не идёт вслед за ротой. Он преодолевает узкий тамбур с подсобными помещениями и попадает в огромный зал курсантской столовой. Он видит то, что и ожидал увидеть.

Курсанты стоят по стойке смирно рядом с нетронутыми столами. Три роты! Триста человек! Никто не притронулся к завтраку.

“А вот это бомба” - думает Томилов.

Он смотрит на красные лица что-то орущих, бегающих вдоль столов командиров, на отрешённые лица курсантов, но не слышит ни единого звука. Он впал в ступор. В его голове сейчас один единственный вопрос “КАК?”.

Возвращаясь в казарму, он мысленно анализирует сложившуюся ситуацию.

“Они каким-то непонятным образом устраивают эти массовые представления. Сначала этот собачий концерт в субботу, потом саботаж утренней побудки и вот теперь голодовка. Кто они? Это ясно: Медягин и Кирсанов точно. Ещё кто-то из дедов: возможно Медведев, или Пермяков. Или вообще все вместе сговорились. Только голова тут работает одна. И что в этой голове пока не понятно. Ну, допустим, каким-то непонятным образом они это устраивают. Но зачем? Какая здесь цель. Не просто же позабавиться”. - Остановившись у подъезда, он закуривает.

“Кирсанов говорил про то, что они покажут фокусы. Ну да, фокусы впечатляют, а дальше то что? Наверное, нужно просто подождать, ведь представление не закончено”. - Томилов втаптывает бычок в асфальт рядом с урной. Он замечает, что эта интригующая завязка ему чем-то нравится.

Развод он проводит как обычно. Ни слова не говорит Бажину, “сам скоро всё узнает”. Про отмену обеда, объявленную сгоряча, он ни разу не упоминает. “Посмотрим, что решат на совещании. Сегодня проблема проявится, а вместе с ней нарисуется и вчерашний инцидент”.

Тревожные весточки прилетели от командиров всех четырёх рот. Статный солидный полковник Ширдяев сидящий во главе стола, слушает доклады командиров с невозмутимым спокойствием. Приземистый, пухлый как мячик полковник Манюров, сидящий рядом, нервно стучит ногой под столом. Монотонная вибрация, от тела передаётся столу, от чего тот начинает мелко дрожать. Здесь этой дурной привычки Манюрова, не замечает только сам Манюров. От силы вибрации стола зависит степень недовольства и нервного напряжения полковника. Сейчас, судя по бряканью стаканов, стоящих на подставке с графином в центре стола, полковник находится на грани эмоционального срыва, что с ним бывает очень часто. После доклада командира последней четвёртой роты наступает пауза. Ширдяев взглядом строгого недовольного родителя обводит прямоугольный стол с сидящими плотно плечом к плечу офицерами.

- Это что, какой-то заговор? Забастовка? - в ответ все молча пожимают плечами.

- Такие вещи нужно пресекать на корню. Срочно найти организаторов и калёным железом их из училища. - Глубокий бас Ширдяева походит на голос диктора телерадиовещания.

- Тут ещё вчера небольшой инцидент был товарищ полковник, - длинный Миша Горчаков вырастает над столом и докладывает про вчерашний “Подъём”. По мере его доклада чёрные зрачки Ширдяева вырастают до огромных размеров, а вода из трясущегося графина на ходуном ходящем столе вот-вот выплеснется.

- У кого-то ещё был подобный инцидент, - губы полковника становятся тонкими и синими от накатывающегося гнева.

Офицеры один за другим признаются в скрытом вчера происшествии. Уныло бормочут, покорно склоняют голову над полированным столом “Нате рубите”.

- Товарищи офицеры! - Ширдяев привстаёт из за стола, и его бас гремит на предельной громкости. - Вы где находитесь, в детском саду, или в военном подразделении? Почему не доложили?

Томилов решается ответить за всех. Он знает, что к нему здесь прислушиваются.

- Товарищ полковник. Я думаю, что каждый из командиров подразделений подумал, что это произошло только у него. Решили, что этот случай разовый и разберутся сами. Никто не знал, что это так глобально.

- Вы что, не общаетесь между собой. Да я никогда не поверю, - машет рукой Ширдяев.

- Это как раз тот случай, когда все сочли нужным промолчать и я тоже. - Томилов ловит на себе укоризненный взгляд Горчакова. - Наша вина, что мы не придали значения этому инциденту.

Весь офицерский состав облегчённо выдыхает. Томилов как-будто снял петлю с их шеи.

- И что же будем делать? - этот риторический вопрос любимый у Ширдяева. Он мастер слова. Может отчитать, прочитать натацию, научить, как нужно жить, но когда нужно принимать решение, он предпочитает ограничиться этим вопросом. Тем более на этот вопрос сразу же начинает отвечать его правая рука.

- Во-первых: всем подготовить рапорта по форме, -тут же включается голос Манюрова женский, скрипучий, противный. - Во-вторых: в два часа общее построение. Соберём всех и постараемся прямо на месте найти виновника.

- Это вряд ли, - скептически морщится Томилов.

- Почему?

- Судя по масштабу, тот, кто это устроил, обладает хорошим весом. Сомневаюсь, что его сдадут на общем построении. Ведь мы им расстрелом не можем пригрозить. Организатора можно вычислить только изнутри. Думаю, это не составит большого труда в закрытом периметре.