Надо отдать должное персоне Джонни как подвижнику и хранителю памяти о погибших ратниках; причем его равным образом интересовали солдаты и офицеры по обе стороны баррикад, отдавшие свои жизни на поле брани. Например, когда он приезжал в Москву, его интересовало все: оружие, обмундирование, а также захоронения или кладбища павших в боях немецких или русских военнослужащих. Джонни установил контакт с общественными российскими объединениями, которые на подвижнических началах следили за захоронениями немецких солдат, разбросанными по России. Он внёс пожертвования на эти цели и сам собрал найденные опознавательные жетоны эксгумированных погибших вермахта. Если жетоны были целы, то есть распознаваемы, это значило, что родственникам не было известно место захоронения. В Германии Джонни связался с немецкой организацией по уходу за могилами погибших, чтобы через нее оповестить еще живущих родственников. Сколько благодарных людей молились за Джонни, желали ему только хорошее, пели ему Осанну!

V. «Ich will Helm!»[17]

Несколько позже Вольф показал мне дом, который купили Джонни и Инге вместе с участком – в тесном соседстве с летней резиденцией моих немецких коллег и друзей. Дом вскоре был перестроен по вкусу рационального янки. Джонни привез из США целый вагон американского хозяйственного оборудования и постепенно заполнил подсобные помещения своими бесчисленными приобретениями – самыми разными военными аксессуарами (радиотехникой, оружием, амуницией и другими предметами, которыми пользуются в армии и на флоте).

Из Америки Джонни регулярно присылал Маркусу письма, одно из которых Вольф показал мне.

«Я хочу выразить тебе благодарность за время, энергию и усилия, которые вы оба, ты и Андреа, употребили для того, чтобы сделать наше пребывание в Берлине таким приятным. Это было действительно нечто особенное, для нас стало большим счастьем иметь таких сердечных друзей, которые, не считаясь со временем, познакомили нас с частью достойного уважения немецкого образа жизни. Без твоего личного и особого внимания нам никогда не удалось бы увидеть и одной десятой того, что перед нами открылось.

Я надеюсь, что смогу принять вас как своих гостей и дорогих друзей в моем доме в Квинсе. Мне доставило бы большое удовольствие не только показать вам наш чудесный город Нью-Йорк, но и прекрасно провести вместе время в дружеской обстановке. Будем надеяться, что ваши проблемы вскоре останутся позади, а в твоей жизни вскоре настанут лучшие времена. Рядом с нами есть два сокровища, ведущих нас через бури и трудности, которые мы порой сами создаем себе.

Наши жены – это самое лучшее, что у нас есть. Без них мы бы просто пропали.

Если я чем-то могу помочь тебе, звони мне как другу. Я воспринимаю дружбу, наряду со свободой, как важнейший фактор жизни. Я нашел цитату, о которой говорил тебе. Это из Роберта Бёрнса, и звучат слова поэта так: „Я думаю, ведь это чудесно, что мы будем братьями. Братья не должны любить друг друга. Братья должны знать друг друга и заботиться друг о друге. В этом все дело“.

Еще раз большое спасибо за все, а больше всего – за сердечную дружбу.

Твой Джонни, Квинс, США».

Эта странная, скорее психологическая поддержка Джонни в непростых обстоятельствах, выпавших на долю Маркуса и его жены, казалась мистически-загадочной. В общем, моё сердце и сердце американца бились в унисон: мы переживали за судьбу нашего коллеги и друга Маркуса Вольфа, желали, чтобы у него все сложилось хорошо.

Это смутное время, которое корректнее всего назвать переворотом, изменило нашу жизнь. Во всяком случае, я знал, что пройдут годы, и я буду с благодарностью вспоминать бурные обстоятельства тех месяцев, потому что мне пришлось играть своеобразную роль коренника в этой тройке русского, немца и американца (правда, для янки я был контрразведчиком из БФФ). Хотя последующее наше общение было мимолетным и мы более уже не встречались втроем, я продолжал ощущать себя членом своеобразного экипажа, который мчался вперед, как русская птица-тройка…

В то время мы узнали много такого о судьбах и внутренней жизни каждого из нас, что в естественных условиях прошло бы незамеченным.

… Как-то, рассказывая о тяге Джонни ко всему тому, что было связано с Третьим Рейхом, Маркус Вольф поведал мне удивительную историю о своем отце Фридрихе Вольфе, происшедшую накануне Первой мировой войны… признался, что поражался умению Вольфа-старшего создавать необыкновенные эссе о животных. Он мог часами слушать такие сказки и рассказы о животных, как «Рождественский гусь Августа» или его очаровательные истории о дельфинах, которые Фридрих Вольф рассказывал юному Маркусу и его брату. Поэтому отец Маркуса с удовольствием посмотрел в синематографе (а было это в 1912 году в Берлине) немой ролик Дуровых «Животные могут творить чудеса!» Вольф-старший был полностью покорен русскими дрессировщиками. Главный сюжет кинокартины раскручивался на вокзале, роли пассажиров играли разные зверушки. Впервые кинематограф показал знаменитую дуровскую железную дорогу, где кассир-обезьяна продает билеты, начальник станции – гусь – перед отправлением поезда звонит в колокол, носильщики-хорьки помогают везти багаж пассажиров. На платформе разворачивалось настоящее мелодраматическое действо: «рубаха-парень» фокстерьер Пик не успевает на поезд, в котором напыщенный сен-бернар Лорд увозит на «собачью ривьеру» свою племянницу, аристократку-болонку Мими…

Прошло какое-то время, и Фридрих Вольф оказался зрителем антрепризы русского циркача Анатолия Дурова. Представление состоялось в берлинском цирке «Зимний сад»[18].

В одном дуровском эпизоде, на первый взгляд безобидном и простецком, получилось нечто знаковое, символическое, предопределяющее грядущий триумф и трагедию нацистской Германии…

Поначалу арену заполнили наездники под руководством знаменитого русского итальянца Вильямса Труцци, этакого «рыцаря цирка». Артисты демонстрировали сложные аллюры на лошадях. Сердца берлинцев, конечно же, ликовали от такого великолепного зрелища. Ну а когда артист с завязанными глазами, мчась галопом, не останавливаясь, доставал с арены карту из различных колод по желанию зрителей, публика просто ревела от восторга.

…И вот на манеже Анатолий Дуров, один из патриархов русской сатирической клоунады. Коверный вынес бутафорский шлем, чрезвычайно напоминающий тот, что венчал голову кайзера Германии Вильгельма. Следом на арену выбежала свинья, эдакая сытая розовобокая хавронья. За ней – Дуров с шамбаньером в руке.

– Дорогая свинья, подойди ко мне[19], – в манере балагура по-немецки произнес Дуров.

В ответ – молчание.

– Случилось что-нибудь?[20] – обескураженно поинтересовался Анатолий Дуров. – Ты больна?[21]

Хавронья все в той же каменной позе.

– Ты хочешь кушать?[22] – терялся в догадках Дуров.

Вновь томительная пауза.

Клоун театрально пожал плечами и, прогулявшись по арене, как будто размышляя о дальнейших действиях, наконец, приблизился к свинье.

– Ладно, тогда я спрошу мадам с глазу на глаз[23], -проговорил Дуров и наклонился к уху хавроньи для доверительной беседы.

Он сделал вид, словно перешептывается с животным, затем выпрямился. И торжествующе обвел взглядом ряды кресел.

Между тем чушка поддала рылом шлем, как будто захотела напялить его себе на морду, и громко хрюкнула.