– Помощи, очевидно, – я развёл руками, как будто она спросила глупость.

– А что с моими родителями?

– Узнаем всё у военных. Наверняка у них есть какая-то статистика.

– А где они были всё это время?!

Неожиданно в девочке проснулся самый настоящий гнев, я даже немного напрягся.

– Не знаю. Но не могла же огромная страна взять и вымереть вот так сразу. Десятилетия холодной войны: у нас колоссальная инфраструктура, так что и не такое пережить можем.

– Да, только где гарантия, что к этой инфраструктуре допустят всех? – ответила девочка.

Я мысленно поднял уже две брови. Девочка умна не по годам.

– Давай пока делать, что можем, – сказал я.

Всё ещё злыми глазами, отчего она была похожа на ядовитую змейку, она посмотрела на меня, потом оторвалась от твёрдой поверхности табуретки, грациозно повернулась и пошла в одну из комнат.

Я стал раскрывать и опустошать полки. В холодильнике нашлись овощи и яйца. Я тогда уже понял, что вкус нормальной еды мне вряд ли когда-нибудь доведётся почувствовать снова, поэтому обрадовался находке как чему-то родному.

Через десять минут Жанна уже была готова.

– Выходим? – спросил я.

– Выходим.

– Ты точно всё самое необходимое взяла?

Девочка отчего-то покраснела и коротко взглянула на меня.

– Да, всё, – опустив глаза ответила она.

Прежде, чем выйти, я решил осмотреть её комнату.

– Что там? – указал я на средних размеров коричневую коробку на длинном шкафу.

– Радио, – спокойно ответила она.

Я диким взглядом посмотрел на неё.

– Возможно, это наш последний шанс, а ты его оставила.

Для поколения, родившегося в двухтысячных, радио являлось совершенно бесполезной и чуждой вещью.

– Принеси табуретку, – скомандовал я, а потом подумал, что не стоило этого делать: эти дети не реагируют на командный тон.

Но девочка была очень умна и по-видимому понимала в каком положении находится.

Расчихавшись от пыли, я спустился с коробкой в руках. В ней оказался ком жёлтой обёрточной бумаги из тех, что дико шуршат и завёрнутый в неё небольшой, серый приёмник.

Мы переглянулись.

Из аппарата не торчал шнур – ему требовались батарейки.

Я взял радио подмышку, в руки – пакеты с долголежащими продуктами, Жанна взяла по пакету своих вещей в каждую руку, и мы пошли к выходу из её квартиры.

Постепенно я готовил нас к отъезду. В основном, правда, морально. Главной проблемой было то, что девочка рассчитывала на встречу или хотя бы поиск родителей, что совершенно не входило в мои планы. Нужно было как-то подвести её к тому, что мы должны просто уйти. Насильно в таких условиях никого не утащишь – мы должны быть командой, чтобы не быть сожранными. Уходить без неё я не хотел. В моём мозгу постепенно начинали выстраиваться мысли о будущем человечества, и появилось смутное ощущение, что эта девочка может сыграть какую-то роль. Так что она ещё понадобится. Причём как можно более здоровой.

Жанна довольно быстро освоилась в моей квартире, но по её глазам было видно, что мысли о родителях не покидают её прелестную голову. Заговаривать с ней об отъезде было страшно.

Меня одновременно и радовало, и раздражало то, что Жанна не боится меня. Раз доверившись, она дальше не задавала никаких вопросов о том, что и для чего я делаю. Её появление казалось мистикой, подарком судьбы. Одно могу сказать точно: во всей этой ситуации было что-то особенное, что приковывало к девочке моё внимание больше, чем просто к элементу смутных пока планов о будущем. Девочка становилась для меня чем-то особенным. То, что называют душой, потянулось к ней, обнажая корни.

Пропавшие родители были единственным источником её недоверия ко мне. Ей явно очень не нравилось, что я занимаюсь чем угодно, кроме наведения справок. Не знаю, как она себе это представляла: что я буду бегать по улицам и спрашивать у мертвецов не видели ли они Евгения и Александру Селиверстовых? Но Жанна явно хотела, чтобы я предпринимал какие-то действия. Под этим предлогом, я слушал радио. Правда, искал я в основном крупные правительственные излучатели, где можно было поймать хотя бы намёк о точке сбора, об охраняемых войсками России лагерях беженцев, короче любую информацию, которая бы помогла мне выбраться.

Нужно было выжить, и я делал всё для этого.

Тихими вечерами, когда солнце уже опускалось за стены домов, а бледные питерские ночи ещё не принимали эстафету у сумерек, мы сидели у занавешенного окна на кухне, пили воду с сушками, которых в её квартире оказалось в избытке, и слушали тихое-тихое, чтобы не привлечь внимание мертвецов снаружи, шипение радиоприёмника, периодически прерываемое болтовнёй разносортных проповедников про предсказанный в Библии скорый суд над смертными, второе пришествие Мессии и прочее.

– Почему я не видел тебя раньше?

– Не знаю. Я тут три недели жила. Я тебя видела: всегда ходил, смотря куда-то в никуда, закинув руки за спину. Моя бабушка купила тут квартиру, в деревне ей стало сложно одной. Раньше я всегда в деревню к ней ездила, но дедушка умер, пришлось перебираться в город. Родители меня к ней привезли погостить. А дальше началось это.

Почему они восстали? За время поездки по огромному куску суши, который до падения человечества назывался Россией, я узнал свойства этих созданий, но не причину их появления. Может, некая сверхсила, которая разводила и вела человечество, решила, что эксперимент окончен и попросту стала очищать планету? Если так, то избранный способ подходит для людей больше, чем огромный астероид – люди очень живучи.

Не знаю как, но Жанна чувствовала, что именно я ищу среди радиопомех. У меня не особо богатый опыт общения с женщинами, но, судя по тому, что я слышал, у них очень развита интуиция. Каким-то образом она улавливала цель прокручивания колёсика на сером аппарате. Девушка держалась несколько дней с тех пор, как я вставил в него батарейки. Это такие вытянутые штуковины, которые впихивали в приборы, чтобы дать им энергию. Но в итоге не выдержала и почти со взрослым гневом стала высказывать.

– Ты ведь не собираешься искать моих родителей?

У меня была масса мыслей, я мог соврать тысячью разных способов, мог запутать её мысли и даже заставить её забыть о своём вопросе на какое-то время. Но детей, если и можно обмануть, то на очень короткое время. Да и незачем тогда уже было.

– Нет.

Она помолчала какое-то время, стоя около меня, неосознанно уперев кулачки в бока. Я как раз ушёл с предыдущей вещательной волны: радио шипело и хрипело на все лады. В густом сумраке кухни мне показалось, что её вишнёво-красные губки раздуваются. Мой ответ прозвучал как страшный приговор.

– Почему?

У меня даже ком в горле на секунду встал.

– Думаю, если бы у них был шанс вернуться, они бы вернулись.

Девочка всхлипнула.

– Но ты подожди, не расстраивайся. Тут одно из двух: либо они уже бегают там, – я показал большим пальцем за окно, решив идти напролом, потому что нужно было скорее покончить с этой темой – либо они уже в хорошо охраняемом лагере, пьют горячую похлёбку с чёрствым хлебом.

В последнее мне и самому хотелось верить: наличие солдатской полевой кухни означало наличие солдат с оружием поблизости, а в таких условиях восстанавливать человечество куда проще, как я думал в самом начале.

Жанна расплакалась. Она приложила руки к лицу и, всхлипывая, стала медленно опускаться лицом на стол, пока не легла на него, обхватив голову руками. Эта первобытная детская энергия и та честность, с которой девочка отдалась своей скорби почему-то вызвали у меня эрекцию.

Мне захотелось успокоить её. Но не только. Мысль, что она своим шестым чувством уловит моё тайное намерение, смущала меня, не давала расслабиться и просто поддаться порыву успокоить ещё совсем юное создание, недавно потерявшее своих родителей. В конце концов, мне и правда было жаль её. Мои родители ушли рано, и эмоциональная атмосфера в семье при их жизни была не вполне здоровой, но всё-таки во мне отыскалась капля сочувствия.