Мне показалось, он хотел сделать вид, что не замечает нас, но после слов приветствия я продолжал стоять, смотря на него в упор, так что он был вынужден спросить, что нам нужно.

– Мы хотим пройти внутрь, – сказал я коротко.

– С какой целью? – также сухо и коротко спросил офицер.

– Я хочу поговорить с начальством, узнать какие дальнейшие планы. Нас ведь ни о чём не информируют.

– В своё время проинформируют, – отрезал он.

– Давайте без вот этого вот, – раздражённо сказал я – нас сюда позвали, чтобы помочь выжить – это единственная цель существования этого лагеря. Люди нервничают, они хотят знать, что их ждёт! – офицер молчал – Я обладаю некоторыми специальными знаниями в широком спектре вопросов – я философ, могу пригодиться в штабе.

Офицер посмотрел мне в глаза. Я, собравшись с духом, тупо уставился в его. Никогда не любил смотреть людям в глаза: я их плохо понимал, они плохо понимали меня, видимо это заставляло их напрягаться и думать, что я на них бычу. Это странный эффект, но это правда.

Он долго так стоял – так, по крайней мере, мне показалось, потом не очень решительно (думаю, он всё-таки ничего толком не понял по моим глазам) одной рукой стал снимать верёвку с одного из колышков. Когда петля верёвки повисла в его кулаке, он ещё раз с сомнением посмотрел на нас: правильно ли он поступает?

Потом вздохнул, посмотрел вокруг и видимо решил: а, ну и хуй с ним, хуже уже не будет.

Мы прошли внутрь ограждения, и я откинул полог палатки.

Тяжёлый воздух: смесь сырости и пота ударил в лицо как хороший кулак, моя спутница даже отшатнулась. Внутри шёл яростный спор. Люди в парадной и полевой форме вперемежку спорили о чём-то, крича и надсаживая глотки. В этом бушующем море как скала выделялся человек с широким бульдожьим лицом. Он не производил впечатления зажиревшего тылового офицера: вся его поза и стать в совокупности с глубоко посаженными внимательными карими глазами, которые придавали ему ещё больше сходства с бульдогом, создавали впечатление, что он тут главный.

Надсаживался какой-то человек с большими звёздами на погонах:

– Ну не можем мы просто взять и уйти! Мы – русские офицеры, а русские своих не оставляют!

– Вон эти из Кремля нас тут оставили и ничего, – мрачно произнёс смуглый, сухой офицер.

– Да, и дороги перекрыли, – сказал ещё один.

– Они не перекрыли – это гражданские.

– А кто их остановил на выездах из города?!

Мы стояли, слушая малопонятные речи, и отчего-то становилось всё неприятнее. Эти люди, похоже, почти не контролировали ситуацию, но что важнее – у них не было чёткой иерархии и единого плана действий.

– Господа, послушайте, – вдруг вступил зычным голосом стоявший чуть позади всех офицер с бульдожьим лицом.

По голосу я узнал майора Коненкова, который звучал на радио.

– За этой рекой сейчас, – он махнул рукой в направлении выхода из палатки – шесть миллионов живых трупов. Мы не знаем, что ими движет, но знаем, что порой они могут собираться в стаи и целенаправленно устремляться куда-то. Это значит, что в любой момент все люди, которых мы собрали в этом лагере ценой жизней солдат и офицеров, могут быть сожраны, растасканы на куски и обращены в троглодитов. Мы не можем этого допустить. Вы все имеете боевой опыт и знаете, что есть ситуации, в которых никак нельзя победить. Мы взяли ответственность за людей в лагере, и мы не должны их подвести. Все, кто внутри – наша ответственность, кто не смог добраться или кого не смогли отбить наши экспедиционные отряды – предоставлены сами себе.

Сначала было тихо. Затем, по нарастающей поднялась волна криков. Спор разгорался с новой силой: кто-то яростно поддерживал майора, кто-то с пеной у рта доказывал, что задача армии защищать всех граждан.

– Я думаю майор прав! – крикнул я.

Всё резко затихло. Их разозлённые яростным спором лица повернулись в нашу сторону.

– Вы кто такой?! – спросил офицер с большими звёздами, по всей видимости, генерал.

– Я из лагеря. Можете считать меня представителем гражданского общества, – эта фраза резанула уши даже мне самому, в такой ситуации споры о демократии были не уместны – но я сам по себе могу кое-чем послужить общему делу.

– Да, и чем же вы… – саркастично начал один.

– Что вы можете? – коротко спросил, перебив его, генерал.

– Здесь много людей, вам как-то придётся взаимодействовать с ними, когда опасность будет не так очевидна. Они не военные, и вам сложно будет найти общий язык с ними. Я могу помочь в этом: у меня за плечами одна из сильнейших в мире философских школ.

Я здорово покривил душой. Конечно, я не мог нормально донести до людей цели и планы командования, ведь я почти ни с кем не общался. Я был гораздо дальше от населения лагеря, чем эти жёсткие офицеры. Благо, обстоятельства сложились так, что проявлять все эти выдуманные способности мне не пришлось.

– Хорошо, оставайтесь. Девочка вам кто? – спросил генерал.

– Двоюродная сестра.

– Будьте здесь, далеко не уходите. Возможно, вам в скором времени придётся коммуницировать с гражданскими.

Он отвернулся и в зелёном полусвете палатки снова стал подниматься шум.

– Это война, господа! Противник многочислен и беспощаден, мы должны немедленно…

– Нам надо уходить, – спокойным голосом, который, однако, был слышен лучше остальных, сказал майор Коненков.

– Майор, я тут старший по званию, подождите со своим мнением! – прикрикнул на него генерал.

Повисло напряжение. «Не хватало, чтобы они сейчас, как бояре, стали мериться длиной рукавов, выясняя кто главнее», – подумал я.

– Майор прав, нам надо убираться к чертям, пока ходячие трупы с вываленными потрохами не пришли сюда всем городом и не обратили всех в подобных себе, если такое количество не вомнёт здесь всё в землю конечно! – громко сказал я.

– Вас здесь не для советов оставили! – сказал один из офицеров.

– Для этого тоже, – я решил упереться.

Впервые в жизни я по-настоящему за что-то стоял. Спасибо мёртвым за это.

– Раз я остался здесь, я буду говорить, а вы меня послушаете. Я пробыл в этом городе с самого начала…

– Начала чего? – прозвучал издевательский голос.

– С момента Начала. Вы понимаете о чём я, – когда спор идёт на эмоции важно не поддаваться на провокации заведомо глупых вопросов, а гнуть свою линию – я наблюдал за ними. Эти существа… Троглодиты, как вы их называете – не живые. Они не являются тем врагом, с которым можно вести какие-то переговоры, которому можно что-то предложить и который отступит из-за потерь. Это враг живого как категории, всего, что дышит и шевелится по своей воле. С этим невозможно воевать привычными вам методами. Эту заразу можно уничтожить, только уничтожив их всех. Выкосив подчистую. Не загнать, не прижать куда-то, не выдавить из какого-то района, а тотально физически уничтожить. Угроза такого порядка – не то, с чем можно жить, закрывая глаза и делая вид, что этого нет. Нет – только уничтожение. Но у вас нет таких ресурсов. Насколько я понял, мы одни. Вы теперь не офицеры Российской армии – вы группа людей с уникальным боевым опытом, который пригодится в выживании в условиях смертельно агрессивной среды, – я старался говорить как можно более чётко, но при этом не терять оттенок пафоса, поддерживая статус свободного, но нужного человека. – Уход с этими людьми отсюда – не тактическое отступление, не вопрос ведения войны и не вопрос офицерской чести – это вопрос выживания всех этих людей, а возможно и всей человеческой расы, потому что никто не знает сколько осталось в живых и где они сейчас.

Я вошёл в раж, поэтому выпад одного из собравшихся в этой палатке офицеров сильно подкосил меня.

– Мы и не с такими проблемами справлялись, молодой человек. Вы не знаете на что способны наши парни, когда мы были в Афганистане, Чечне…

– То было другое – то были живые люди, была обычная война. Теперь другое… Сейчас и солдат, и ресурсов недостаточно…

Я почувствовал, что затухаю – дальше говорить я не мог. Не люблю, когда обрывают на полуслове.