– Ваше Императорское Величество! Я много лет строил и имел несчастье не угодить вам, но моя жена и дети не строили, и мечтали о вашей монаршей милости дозволения прикоснуться к вам.

Екатерина, усилием воли заставила себя остановиться, и позволила семье подойти к своей руке.

Ей было жаль талантливого Баженова, но на сей раз, она полагала, жалость ее неуместна. Пусть сей архитектор знает свое место!

Паче того, к осени, не жалея его самолюбия, она велела передать через генерала Измайлова, ведающего всеми постройками, свой указ о разборке царицынского дворца и постройке на его месте нового, по проекту его ученика, Михаила Казакова. Самого Баженова уволить на год от всех должностей «для поправления здоровья».

Она знала, что будут много говорить о ее предвзятом отношении к талантливому или даже гениальному архитектору. Однако сие было выше ее сил, не дать почувствовать оному гению, кто в России хозяин. Вестимо – не масоны!

Екатерина прошла к своему креслу и пригласила Луи де Сегюра расположиться на маленьком, обитом узорным твидом, диване. В глубине кабинета, за столом, что-то писал статс-секретарь Александр Храповицкий.

– Разговор пойдет, господин де Сегюр, о Грузии, – сказала она, – коя, как вы знаете, находится под нашим протекторатом.

– Я готов слушать Вас, Ваше Императорское Величество, с величайшим вниманием. Мне известно, что в стране неспокойно. Да и в царской семье, мыслю не спокойно, тем паче, что у царя Ираклия двадцать восемь детей!

– Из них, граф, шестнадцать воинственных молодцев!

– Каковой плодовитый! – удивился де Сегюр.

Императрица продолжила:

– Тамо, и в самом деле, неспокойно, понеже Омар-хан, постоянно грабивший Грузинский народ, паки собрал своих единоверцев и грозится напасть на них, хотя знает, что они под нашей защитой. Я полагаю, сей аварский Омар-хан так смел с подачи турок, не правда ли?

Де Сеюгр, понимая, что императрице не нравится позиция турок в отношении грузин, смущенно, но честно ответствовал:

– Конечно, ни иранцам, ни туркам не нравится, Ваше Императорское Величество, что вы держите в Грузии два батальона пехоты на случай военных действий. Помимо оного, туркам не нравится желание армян объединиться с грузинами, чтобы вести освободительную борьбу против турок.

Екатерина, заломив бровь, испросила:

– А что из себя представляет сей Омар-Хан? Сказывают, он молод…

– Слыхал, что образован, красив и необычайно храбр, совершенно не боится смерти.

– Мне докладывают, что он совершает свои набеги, чуть ли не с молодых ногтей.

– Наверное… Уж очень опытен, – согласился де Сегюр.

– И что же? Никто, окроме грузин, ему не может противостоять?

– Там есть осетины, ингуши… И, конечно, армяне. Они чаще всего выступают в союзе с христианами, – нерешительно отметил де Сегюр.

Екатерина, выдержав, по привычке, паузу, обдумывая ситуацию в Грузии, перевела разговор на другую материю. Де Сегюр, не сводя с нее глаз, внимательно слушал. Екатерина, пронзительно взглянув на него, сразу отвела взгляд.

– Недавно у нас возникла еще одна головная боль, – сообщила Ея Величество. – В Закавказье новое воинственное имя в лице чеченского джигита, шейха Мансура. Вы слыхивали о таковом, граф?

Де Сегюр оглянулся на Храповицкого. Тот сидел и осторожно, стараясь не шуршать, что-то скоро писал.

– Впервые слышу, Ваше Императорское Величество! Кто таков? – выказывая искренний интерес, испросил де Сегюр.

Помедлив, императрица ответствовала:

– Сей молодец, лет двадцати пяти, ярый магометанин, появился совсем недавно. Кстати, он взял себе за правило везде появляться не инако, как в зеленом плаще. Сей Мансур исповедуя везде ислам, исполнен ненавистью к России и православию. Теперь он объявил «газават» – священную войну противу русских.

Де Сегюр, сделав удивленные глаза, паки испросил:

– И как он действует? Совершает набеги?

Гневно сдвинув брови, поведала:

– Первый раз мы обеспокоились, когда он со своими горцами сумел истребить колонну русских войск из шестиста человек. В начале июля сего года, посланный для его захвата отряд из двух тысяч человек с двумя орудиями, потерпел поражение, многие наши солдаты попали в плен.

Екатерина замолчала. Явно огорченный, де Сегюр не знал, что и сказать.

– Я чувствую, – продолжила императрица, – что естьли его не остановить, движение оного Мансура распространится среди соседственных народностей и может охватить весь северный Кавказ. Не кажется ли вам, господин посол, что и здесь происки союзных вашей стране турок? Ведь объявлять «газават» против православных в их правилах.

Де Сегюр смутился прямому вопросу, шляпа в его руке была изрядно скомкана, но он пакии честно ответствовал:

– Не думаю, Ваше Императорское Величество. Но, вполне может статься, что, естьли шейх Мансур попросит помощи у турок, они ему не откажут.

Екатерина, ведя сию беседу, под конец, не смогла скрыть своего сарказма и недовольства.

Величественно кивнув, она дала понять, что разговор закончен. Де Сегюру оставалось токмо встать и, распрощавшись, удалиться.

Записки императрицы:

30-го октября в ущелье между укреплением Григориполисом и Малой Кабарды произошло безрезультатное сражение между русскими и отрядами шейха Мансура, а второго ноября его отряд черкесов и других народностей из двадцати тысяч человек у села Татартуп напал на отряд под командованием полковника Лариона Тимофеевича Нагеля и был разбит.

Екатерина обожала свою камер-юнгферу Марию Саввишну Перекусихину. Токмо на ее плече, она могла облегчить свою печаль потоками слез, зная, что чистая помыслами Саввишна, искренне пожалеет, поможет советом, утрет слезы и никогда не осудит. Она ни в какую не желала выходить замуж и Екатерина, как-то в день ее рождения подарила, обрадованной подруге, свой, усыпанный брильянтами, миниатюрный портрет со словами:

– Вот тебе жених, коий никогда тебе не изменит.

Добрая Мария Саввишна часто приговаривала: «кто любит Бога, добра получит много». Мудрая, она не всегда говорила, что знала, но всегда знала, что говорила. Пожалуй, благодаря ей, Екатерина поняла, что многознание, ум и мудрость – разные вещи. Марья Саввишна помогла ей стать мудрее своего ума. Иметь таковую подругу – Божье благословенье! Все Саввишну уважали и любили. Однако, некоторые, понятно, изрядно завидовали ее близости с самой императрицей. Среди них, не удивительно, была и Дашкова Екатерина Романовна, недолюбливающая всех тех, кто был ближе к Екатерине, нежели она сама.

Однажды, Екатерине пришлось, средь бела дня, прилечь из-за жестокой головной боли и заснуть. Проснулась она через некоторое время, разбуженная, придушенными, но возбужденными голосами Протасовой и Перекусихиной. В пылу разговора, наверное, они забыли, что дверь в ее спальню чуть приоткрыта. Екатерина видела Марию Саввишну, сидящую лицом к двери.

– Ты ее привечаешь, даже любишь, – возбужденно пеняла ей Анна Степановна, – а сия Дашкова злословила даже по поводу твоего всегда детского выражения лица! Злорадствует, что ты заглядываешь в рот каждому сановнику, каждому чину. И толку от тебя императрице никакого. Она, по словам княгини, тебя терпит. И семьи у тебя нет, ни мужа, ни детей, ни племянников…

Послышался тонкий, беспомощный голос Марии Саввишны: – Как же никого нет? А брат мой, Аркадий? Все, что могу я для него делаю. Государыня-матушка его облагодетельствовала по моей слезной просьбе. Государыня, сама знаешь, благоволит ко мне, понеже я ее люблю пуще жизни. И не поверю я, что Екатерина Романовна изволит таковое обо мне молвить. Я ведаю, она острая на язык, но в ней много доброты и порядочности…

Теперь ее загородила собой Королева. Екатерина видела ее спину и руки в боки. Ее насмешливый голос выговаривал подруге:

– Вот-вот, она и сказывает, что вы, любезная моя, Саввиш-на, токмо и делаете, что протежируете брата и его дочь. Дескать, кабы не ты, Марья Саввишна, так не видать Ардалиону Турсункову, мужу вашей племянницы, места обер-гофмейстера императорского двора Протасова отошла, и Екатерина паки увидела Саввишну. Ее кристально чистые, честные глаза смотрели на Протасову все такожде растерянно. Екатерина тихонько встала с постели, подошла к двери. В сей самый момент явился камердинер Зотов доложить, что прибыла княгиня Дашкова навестить императрицу. Екатерина наблюдала как при виде Дашковой Протасова нахмурилась, а худенькая, в простом платье Саввишна, подскочила со своего места, еще на расстоянии протянула руки навстречу чопорной и строгой Екатерине Романовне. Она обняла ее, тихонько приговаривая, как рада ее видеть, что императрица спит, но она скоро проснется и будет рада видеть дорогую княгинюшку. Перекусихина усадила Дашкову рядом с собой, и наговорила ей массу добрых слов о ее уме, доброте, умение видеть в людях токмо хорошее и, что самое примечательное – никогда не возводит на них напраслину. На глазах Екатерины, надменность княгини таяла с каждым словом камер-юнгферы. Екатерина с удовлетворением заметила оное и даже пожалела свою подругу молодости: как, однако, нелегко ей, с ее характером, принесшим ей толико жизненных разочарований! Поистине, кто завидует, тот страдает! Сию минуту, видимо, княгиня сама уверилась, что она и на самом деле таковая, какой ее расписывает умненькая и благостная Саввишна. Цены нет ее наперснице, коли она умеет растопить сердце такой прямолинейной и неумолимой души, как у княгини Екатерины Романовны. Екатерина улыбнулась сама себе: небось, более не захочется сей правдолюбке оговаривать ее милую Перекусихину. Какие все-таки разные на земле люди: и добрые, и злые, умные и глупые, и совершенные дураки. Мария Саввишна на вид не красавица, но ее простота, правда и чистота – наилучшая красота! Недаром все ее искренне почитают.