3. Между прочим, «фонемическая предвзятость» большинства урало-алтаистических исследований имеет известные объективные предпосылки в существовании так называемых нейтральных с точки зрения сингармонизма гласных, наиболее явственно выделяемых в финно-угорских языках. В данном вопросе можно различать две стороны – диахроническую и синхроническую. Кроме того, в самой синхронии надо различать субстанциональный и структурный (функциональный) аспекты.

В историческом плане вопрос решается путем реконструкции прото-финно-угорских гласных *ï, ё, существование которых в прошлом признается большинством исследователей. Эта реконструкция подтверждается не только наличием эстонских диалектных форм типа pitk ‘длинный’ (фин. pitkä) – rïnd ‘грудь’ (фин. rinta), не только рядом соответствий, диахронизируемых Чеславом Куджиновским следующим образом: фин. i – морд. о = ф.-уг. *ï; фин. i – морд е (ä) = ф.-уг. *i; фин. е – морд. u (ə) = ф.-уг. *ё; фин. е – морд. е, i = ф.-уг. *е [Kudzinowski 1939: 12–13], но и характером огласовки финских заимствований в северных русских говорах, ср. новгор. котышить – фин. kutittaa ‘щекотать’ при кивиштать – фин. kivistää ‘болеть’, а также отмеченными В. И. Лыткиным соответствиями перм. ы – венг. u, которые он объясняет несколько иначе [Лыткин 1964: 187–188, 231] и которые, по-видимому, свидетельствуют как раз о существования протовенг. *ï, трансформировавшегося, как это предполагается венгерскими фонологами, в u.

В синхронном плане для решения вопроса о нейтральных гласных полезно рассмотреть особенности фонетического освоения венграми славянских слов и славянами (в частности, гуцульским населением Закарпатья) венгерских слов. Можно заметить, что, например, слав. и, ы, представляющие варианты одной фонемы, передаются в венгерском через i, но в случае переднего варианта слово получает переднегласную огласовку, в случае заднего варианта – заднегласную огласовку, ср. венг. bika – слав. быкъ, но cinege – слав. синица. Обратный процесс, т. е. освоение закарпатскими украинцами венгерских слов, протекает в значительной степени параллельно. Материал, собранный Л. Дежё, показывает, что в передаче венг. i в словах с разной огласовкой наблюдается удивительная последовательность, нарушаемая гораздо реже, чем аналогичный процесс заимствования венграми славянских слов с и, ы. Ср.: гуцульские бирувати – венг. bírni ‘мочь’, гинтув – венг. hintó ‘коляска, экипаж’, где венг. i в заднегласных словах передается через слав. [ы]; при кiнч – венг. kincs ‘сокровище’ (ср.: kincses ‘богатый’), цiмер – венг. címer ‘вывеска, герб’ и т. п.

На основании вышеизложенного можно интерпретировать сингармоническую нейтральность как условную сингармонизацию, типологически сопоставимую с русским «условным ударением» А. А. Зализняка. Иными словами, [i] в венг. harmadik ‘третий’ и [i] в kezdődik ‘начинается’ функционально различны: хотя существующее на вариативном уровне различие между более передним и более задним [i] не обладает фонематической значимостью, оно обладает морфонологической значимостью. Мы наблюдаем здесь интересный случай того, как суперсегментный уровень непосредственно соотносится с вариативным, минуя фонемный. Элиминация категории нейтральности из «туранского» вокализма позволяет представить более стройную сингармоническую картину.

4. Интерпретация сингармонизма как просодического явления предполагает, что мы рассматриваем, как справедливо заметил Г. П. Мельников, не распределение гласных фонем в слове, а распределение признаков. Именно в этом направлении разрабатывается просодическая методика описания сингармонизма представителями лондонской фонологической школы. Одним из следствий применения этого метода является фонологически единообразное представление основы и аффикса. То, что фонологически выглядит как /gözlerimizden/, морфологически как <gözlx²rx⁴mx⁴zdx²n>, просодически кодируется Дж. Лайонзом в виде FRgazlarimizdan [Lyons 1962: 130] (турец. ‘от моих глаз’), где акцентные кванторы F и R означают соответственно передний ряд и лабиализованность.

Метод просодической квантификации морфонологических формул «туранского» слова представляется исключительно плодотворным не только ввиду его очевидной иерархической ориентированности, но и потому, что он обеспечивает наиболее естественный выход из таксономического аспекта описания в динамический, где информация, содержащаяся в кванторах, используется как вводная инструкция при порождении словоформ, благодаря чему достигается значительная экономность порождающей модели, не теряющей при этом своей экспланаторности. В фонологическом отношении просодический квантор представляет собой некоторый дифференциальный признак, релевантный с точки зрения сингармонизма. Морфонологическим содержанием операции квантификации является фонологическое коварьирование морфологических компонентов слова. Степень общности квантора определяется зоной активности соответствующего признака. С этой точки зрения различаются, например, сингармонизм слова и силлабический сингармонизм, описанный В. К. Журавлевым для праславянского языка. Поскольку сингармонизм есть распределение некоторого дифференциального признака в слове, рассматриваемом как глобальное целое, это позволяет ввести в определение слова в сингармонических языках критерий просодической предсказуемости: слово синтагматически характеризуется прерывом морфонологической предсказуемости по некоторому признаку. Напротив, в парадигматическом аспекте слово определяется как непрерывность вертикальной морфонологической предсказуемости по сингармонирующему признаку, благодаря чему достигается внутреннее единство парадигмы. Разумеется, говоря о таком определении слова, следует оговорить специфические случаи, связанные с наличием в языке сложных слов.

1. Если использование или неиспользование сингармонизма как словесного акцента регулируется морфологическими особенностями языка, то выбор конкретного сингармонического типа определенным образом соотносится с структурными закономерностями строения фонологической системы. Материал тюркских и урало-алтайских языков отражает сосуществование двух сингармонических тенденций – тембровой и лабиальной. Последняя играет подчиненную роль и вообще встречается только при тембровом сингармонизме, покоящемся на признаке тональности (по терминологии Якобсона). Примечательное исключение составляет марийский язык, где признак бемольности играет роль основного просодического квантора, что обусловлено наличием гиперфонемной ситуации в вокалической парадигматике с ее нестабильным элементом (ə), альтернационно связанным с (е, о, ö) и реализующим групповое отличие данных фонем от (i, а, u, ü). Именно последняя группа, характеризуясь большей четкостью синтагматических контрастов, становится парадигматической базой сингармонизма, и признак бемольности, по которому упорядочивается данная группа, выдвигается в качестве основного просодического квантора слова.

Выбор конкретного дифференциального признака для этой роли непосредственно связан с характером иерархии дифференциальных признаков, система которых может рассматриваться как результат расщепления первичного треугольника Якобсона, включающего признаки тональности и компактности. При прочих равных условиях, признаку, входящему в первичный треугольник, отдается предпочтение при выборе основания сингармонизации. Вместе с тем нельзя не заметить, что языки, обладающие минимумом вокалического разнообразия, характеризуются отсутствием сингармонизма. Следовательно, для установления сингармонизма необходимо наличие градации или варьирования по некоторому признаку, что мы и наблюдаем в «туранских» языках, имеющих расчлененную систему тембровых корреляций. Но здесь может возникнуть вполне обоснованный вопрос, почему из двух «первичных» признаков – тональности и компактности – эти языки используют первый и не используют второй, который является основным просодическим квантором в сингармонических языках Северной Сибири и Западной Африки. В качестве примера можно привести нанайский язык, сингармонизм которого описан В. А. Аврориным [Аврорин 1958], и язык ибо, описывавшийся неоднократно многими лингвистами.