Оценки «старой системы», существующие в сегодняшнем научном дискурсе, во многом балансируют между «вигским нарративом» и ревизионизмом. Однако в современной зарубежной историографии появляется все больше исследований, нацеленных не столько на оценку характера социальной помощи Нового времени, сколько на изучение конкретных практик в социальной политике, государственных механизмов регулирования того или иного аспекта – так называемого «репертуара социальной помощи», – который, по словам исследователей Ф. Блока и М. Сомерс, «и сегодня немногим отличается от перечня мер, изобретенных и применявшихся в Англии в XVII–XVIII вв». Это и утвержденный государством прожиточный минимум, и различные системы страхования от безработицы, и кассы взаимопомощи, это и общественные работы и работные дома, и субсидии работодателям для поддержания ими установленного минимума зарплаты своим работникам, и стимулирование трудовой деятельности, и дотации на детей многодетным и малоимущим семьям, и бесплатная медицинская помощь беднякам по контрактам между врачами и приходами, и пр.[29]
Указанное направление исследований строится, по сути, вокруг понятия «Welfare State» – «государство всеобщего благосостояния», – то есть вокруг эволюции социальной политики в сторону постепенного усиления роли государства в регулировании и администрировании социального обеспечения и социальной помощи гражданам. Историк Дж. Финлэйсон даже употребляет понятие «Welfare State Escalator», то есть некое поступательное прогрессивное развитие социальной политики в Великобритании с конца XVIII по середину XX вв. Однако он же считает этот подход «небезупречным» и ведущим к «излишней концентрации на государстве» и опущению «добровольного сектора» социальной помощи.[30]
Отдельную группу современных исследований представляют работы, анализирующие английское «старое законодательство» в компаративном ключе. В русле компаративного подхода располагается, например, фундаментальный труд П. Линдерта, изучавшего и сравнивавшего социальные затраты в европейских государствах с XVIII века по настоящее время. Согласно его выводам, объем государственных затрат на социальную помощь к концу XVIII столетия превышал 1 % национального дохода только в Нидерландах, Англии и Уэльсе. К 1820 же годам Англия и Уэльс, по мнению Линдерта, становятся мировыми центрами социальной помощи – как фактически (2,66 % от национального дохода), так и в публичных дебатах.[31]
Если перечисленные выше исследования сконцентрированы на изучении социальной политики и систем социальной помощи, то в отдельный историографический блок следует выделить труды, предметом исследования которых являются идеи, восприятия этих систем в разных социокультурных пластах и коммуникативных пространствах Нового времени.
Особый вклад в понимание идеологического фона, на котором проходила эволюция взглядов на бедность и социальную помощь в Новое время, внесли, на наш взгляд, труды двух знаменитых мыслителей XX в. – Макса Вебера и Мишеля Фуко.
В работе немецкого социолога и экономиста Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» (1905) в научный оборот было впервые введено понимание ценностей протестантизма как основы возникновения капитализма и формирования «западного» мировоззрения, основанного на индивидуализме.[32] С этой точки зрения идея личной ответственности человека за свое материальное положение гармонично накладывалась на ценности «протестантской этики», трактовавшей богатство и преуспевание в делах как свидетельство «богоизбранности», а бедность – как кару господню.
Вклад Мишеля Фуко – знаменитого французского философа, историка, теоретика культуры – видится во введении в исследовательское пространство важного понятия «новый тип социальной чувствительности», который, по мнению мыслителя, утверждался во всей Европе уже в XVII столетии и, по сути, вызвал к жизни саму постановку вопроса о том, виноваты ли бедные в своей бедности и надо ли им помогать. Впервые Фуко охарактеризировал этот социокультурный феномен как общеевропейский в работе «История безумия в классическую эпоху» (1961); мыслитель интерпретировал его как «намеренную политику «интернализации» (изоляции) бедных от остального «добропорядочного» сообщества как части пестрой толпы преступников, маргиналов, безумцев и нарушителей порядка. Идеи, связанные с практиками надзора и наказания в отношении маргинальных категорий населения, к которым отнесены и бедные, проанализированы в другой, не менее известной работе Фуко – «Надзирать и наказывать».[33]
Из книг и статей, вышедших во второй половине XX – начале XXI вв. и так или иначе затрагивающих историю идей и восприятий бедности и бедных, выделяется монография немецкой исследовательницы Гертруды Химмельфарб «Идея бедности» (1983).[34] Это, без преувеличения, самый фундаментальный труд, вышедший по проблеме осмысления бедности в истории Англии Нового времени (в ранне-индустриальную эпоху, как пишет сама автор). Хронологические рамки работы (1750–1850) тесно связаны с индустриализацией: Англию Химмльфарб называет «первой индустриальной нацией». В первой главе проанализированы взгляды некоторых мыслителей XVIII века – Адама Смита, Эдмунда Бёрка, Уильяма Питта-младшего, Фредерика Мортона Идена, Джереми Бентама, Томаса Пэйна, Томаса Мальтуса. Во второй части исследована эволюция идеологии в контексте смены системы социальной помощи в 1834 году – в частности, взгляды тех политиков и мыслителей, который эту реформу критиковали. В работе проанализированы и «литературные» примеры интерпретации бедности и бедных – например, в трудах Ч. Диккенса. Социальную политику Нового времени Химмельфарб сравнивает с «качелями, раскачивавшимися между крайностями прогресса и регресса, карательными, репрессивными мерами и щедрой государственной поддержкой».[35] Эти колебания она объясняет тем, что одним из ключевых связующих звеньев между проблемой и ее решением являются именно идеи – интеллектуальные выкладки о том, как решить проблему, осмысления того, что лежит в ее основе, что превращает ее в проблему, требующую решения. Именно идеология, по мнению автора, дает ответ на вопрос о том, как и почему «естественная», непроблематичная бедность одной эпохи становится социальной проблемой в другой эпохе.
Химмельфарб сетует на отсутствие в ее работе «прямых свидетельств бедняков»: «к сожалению, у нас практически нет таких свидетельств, – пишет она. – У нас гораздо больше документов, адресованных таким классам, чем происходящих из их кругов. Даже документы чартистов – это произведения «элиты рабочего класса», не говоря о материалах радикальных газет начала XIX века, где от имени бедных писали репортеры, принадлежавшие, как правило, к среднему классу».[36] Отметим, что этот пробел восполнен в одном из разделов данной книги за счет уникального пласта исторических свидетельств «снизу» – писем-прошений пауперов.
В заключение следует кратко охарактеризовать отечественную историографию проблемы советского и «постсоветского» периодов. После революции 1917 года исследования истории социальной политики в нашей стране, можно сказать, прекратились. Под влиянием методологии марксизма изучалась не помощь нуждающимся как средство «снятия» социальных проблем, а, напротив, протестные движения низших классов, классовая борьба. В большинстве словарей эпохи социализма отсутствовало даже понятие социальной политики, вместо которого употреблялись термины «социальное законодательство» или «социальная борьба». Историографические акценты сместились на «кровавое законодательство Тюдоров», массовые протесты и бунты бедноты, радикальные движения. В таком ключе писали корифеи отечественного англоведения – Е.Б. Черняк, Н.И. Ерофеев, В.В. Штокмар, С.Б. Семенов и др.[37]
