– Мам, холодно же, ночь… А если её не сразу увидят? – попыталась разжалобить мать Вера. – Можно было её сразу в роддоме оставить!

– Позора мне только не хватало! Чтобы все знали, что мы ребёнка бросили?! А если ты мне перечить вздумаешь, – приблизила к дочери перекошенное злобой лицо Нинель, – я её утоплю, вызову милицию и скажу, что ты, алкашка, её в ванне забыла! У тебя тогда и второго заберут. А тебя, убийцу, в тюрьму посадят! Я хоть поживу по-человечески. Ну? Даю пятнадцать минут на сборы.

Нинель вышла, а Вера упала лицом в кровать и горько зарыдала. Однако злить мать ещё больше она побоялась. Захлёбываясь в слезах, она склонилась над безмятежно спящими детьми, нежно погладила дочку. Девочка открыла глазки и совершенно осмысленно, понимающе посмотрела на маму.

– Что же мне делать, доченька? Она ведь и вправду утопить может, – Вера как-то сразу поверила Нинель Борисовне.

Дочь моргнула, и показалось, что на детском личике мелькнула ободряющая улыбка. Вера вдруг, на что-то решившись, вытерла слёзы и быстро поменяла на детях шапочки. Спящий сын оказался в розовой. Вера завернула его в одеяло, крепко прижала к себе и горячо зашептала:

– Прости, сыночек, прости меня! Ты мужчина, ты сильный, ты выдержишь! А девочки слабые, пусть твоя сестра со мной останется.

Вера вынесла младенца. Нинель Борисовна в это время наставляла подвыпившего зятя:

– Слушай сюда! Ты сейчас возьмёшь эту сумку и отнесёшь в ней одного ребёнка к роддому и там оставишь. Пойдёшь к роддому пешком, чтобы ни одна живая душа тебя не видела. Ты меня понял?

– Борисовна, ты что придумала! Да чтобы я собственного ребёнка выбросил! – взвился Вадик в праведном гневе.

– Я тебя не на мусорку отправляю, а к роддому! Там о ребёнке лучше позаботятся, чем вы два идиота! – завопила тёща и со всего маху врезала ему сумкой по лицу. – Ты подумал, на какие деньги ты двоих детей содержать будешь? Это они сейчас молчат, а через час они обгадят пелёнки, проголодаются и начнут орать на два голоса. Что делать будешь? Пеленать во что? Ты пелёнки купил? Бутылочки купил? Им кроватки нужны. Верка работать теперь не сможет. А на меня не рассчитывай, мне до вас дела нет!

– Что ж вы за люди такие, – пьяно всхлипнул Вадик, – всё только о деньгах думаете! А это же дети, это же эти… цветы жизни!

– Вот и перекапывай теперь то, что насажал, – трясла тёща перед лицом Вадика спортивной сумкой.

Потом она выхватила ребёнка из рук Веры, уложила его в сумку и вручила зятю.

– Вы же не люди, вы даже не звери! Пусть будет по-вашему, – смирился Вадик. – Но это ваш грех, вам с этим жить…

– И не будь дураком, – напутствовала его сразу успокоившаяся тёща, – иди пешком, оставишь сумку на пороге роддома. На глаза никому не попадайся. И пить больше не вздумай, тебе завтра сына идти регистрировать, свидетельство о рождении получать.

– И запомните, – с угрозой обратилась она к дочери и зятю, – у вас родился только один ребёнок. Второго никогда не было!

Вера разрыдалась и убежала в комнату. Она прижимала дочь к себе и шептала:

– Доченька, ты одна моя отрада осталась, одна моя радость. Мы с тобой всё выдержим. Я жить для тебя буду!

Вадик потоптался на пороге и унёс ребёнка.

Веру часто мучили ночные кошмары. Сюжетов было три, и они повторялись с изнуряющей регулярностью. В первом сне Вера видела серую улицу, по земле стелился густой, холодный туман. Прямо на мокром асфальте стояла чёрная сумка, в которой плакал младенец. Он был завёрнут в тоненькую пелёнку и замерзал. Вера ясно видела его бледное лицо и посиневшие губы. Он был так близко! Вера тянула к нему руки, чтобы поднять и согреть. Но что-то ей мешало, руки немели и не слушались, сумка была неподъёмно тяжёлой, молния не открывалась. А плач становился всё слабее и затихал. Когда Вера, наконец, исцарапав руки в кровь об острую молнию, доставала ребёнка, то видела мёртвого малыша с остекленевшими глазами. Она плакала, прижимала его к себе, растирала ледяные ручки, пыталась согреть их своим дыханием и в ужасе просыпалась.

Во втором сне она видела маленького мальчика, который с каждым новым видением рос, так же как и её дочь, ему был год, потом два, пять. Это был очень худой измождённый мальчик, он сидел, забившись в угол, в какой-то мрачной грязной комнате. Очень одинокий. Он тихонечко плакал и звал маму, но приходили другие дети, они смеялись над ним и толкали. Вера звала его, кричала, что она рядом, а он не слышал и только ещё горче плакал.

Третий сон был одновременно мучительным и дарил почти физическое удовольствие. Вере снился тот день, когда мать забрала у неё сына. Мать приказывала отдать ребёнка, а Вера заслоняла его собой и говорила, что никто и никогда не сможет его у неё отнять. Она вырастит его сама, ни в чьей помощи не нуждаясь. Ради своего сына сможет вынести любые лишения и тяготы. И Вера даже не подумает выметаться из квартиры, как требует мать, потому что она здесь прописана, это её дом тоже. Она выгоняла мать из комнаты, толкала в спину со всей силы, на которую была способна, била кулаками по спине… Но винила Вера в своей беде мать, только когда спала. Наяву эти мысли она себе запрещала. В том, что Вера слаба и безвольна, не виноваты ни мать, ни муж.

Чувство вины занимало все её мысли и поработило чувства. Вера не могла дарить свою материнскую любовь дочери, не могла исполнить обещание, данное в тот страшный день, когда она выбирала, которого ребёнка оставить себе. Как только хотела приласкать дочь, сразу видела маленького одинокого мальчика, который обиженно говорил ей: «А меня никто не любит, меня бросили, я никому не нужен…». Брат, о существовании которого девочка даже не подозревала, постоянно присутствовал в её жизни.

И всё-таки Вера ни разу не попыталась что-либо узнать о судьбе своего сына.

Нинель Борисовна велела оставить мальчика. Из двух зол следовало выбрать меньшее. Мальчика растить, по её мнению, было проще и дешевле. Вера ослушалась, а расплачивалась за это её дочь, которая часто была бита по поводу и без.

Назвала Вера дочь Джулией, так записали в свидетельстве о рождении. Хотела, чтобы красивое имя принесло дочери необычную счастливую судьбу. Дома девочку называли Юлей, а Нинель Борисовна из иностранного имени сделала собачью кличку и иначе как Жулькой внучку не звала.

– Жулька, дрянь такая! Ты что натворила?! Ты зачем очки содой натёрла?! – схватила Нинель внучку за плечо и с силой потянула вверх.

– Бабулечка, я помыла их, чтоб блестели, они у тебя выпачкались! Мама раковину содой натирает, чтобы она блестела, и я так сделала-а-а-а, – ревела Юлька.

Если бы Юлька в свои пять лет весила чуть больше, чем щенок средней породы, рука выскочила бы из сустава. Бабулечка тянула вверх так, что Юлька вытягивалась в струнку на цыпочках, чтобы не отрываться от пола, и всё равно периодически подлетала и застывала в воздухе. Больно не было, потому что было страшно. Бабуля была похожа на ведьму из книжки, не на Бабу-ягу, а на ведьму. У неё была чёрная коса, как змея, чёрные глаза, длинный нос, только без бородавки. Но Юлька догадывалась, что где-то бородавка – верная примета ведьмы – непременно есть, но бабка её маскирует всякими женскими хитростями.

– Верка, ты почему за ребёнком не следишь?! – орала бабка. – Она мне линзы исцарапала содой! Ты знаешь, сколько новые очки стоят?! Одни убытки от вас!

Бабуля брезгливо осмотрела внучку с ног до головы:

– Нарожают засранок, а ума дать не могут. Ты эту лахудру причесать и умыть не можешь, что ли?! Посмотри на неё, волосы скоро колтунами возьмутся, на платье пятна!

Она отшвырнула Юльку и переключилась на Веру.

Юлька шустро заползла в свой угол и почувствовала себя в безопасности. Это небольшое пространство, угол между кроватью и окном, было Юлькиным местом. Главное – туда добраться, и тогда уже можно ничего не бояться. Бабка в угол лезть не хотела. А если уж была настолько зла, что не ленилась и тянула руки за Юлькой, то можно было сразу юркнуть под кровать, оттуда бабка её вытащить не могла. Она несла швабру, становилась на одно колено, громко пыхтела, ругалась и тыкала шваброй наугад, но маленькая Юлька легко уворачивалась.