- Ой какие ж вы, тетка, вредные!.. Не зря мама говорят, что вы ведьма!
Тодоська долго смеялась, а потом уже без смеха попросила Яринку не говорить об их разговоре матери, а то еще сдуру окна побьет.
- Вам бы и надо побить! - чуть ли не плача сказала Яринка.
Тягостную беседу прервали девчата, гурьбой влетевшие в хату:
- Тетушка Тодоська, печь затопить, ужин готовить!
- Тетка Тодоська, а где ваши сковороды?
- А где нож - картошку чистить?
- А чугун для кулеша?
- А пошли бы вы все к лешему! - прикрикнула вдова. - Хозяйничайте!.. И соломы моей не троньте. Берите веревки да из дома несите! Не хватало мороки мне!
Девушки сначала притихли, двое и вправду пошли домой за соломой, а остальные принялись готовить ужин. А потом уже и не обращали внимания на хозяйку. Покрикивали друг на друга, ссорились по пустякам.
И когда каждая нашла себе дело, суматоха понемногу унялась, а потом одна за другой девчата несмело начали напевать. Как всегда, начинали с печальных, и все про любовь. Большинство из них еще и не ведали, что это такое - любовь, но по песням получалось, что никакой радости она не приносит:
Ой, лучше б я была,
Ой, лучше б я была,
Когда б любви не знала!..
А кое-кто из них так и не узнает ту любовь на своем веку. Шестнадцати лет выдадут за нелюбимого, грубой и злой мужской силой отобьет богоданный муж даже саму мысль о заманчивости любви. Народит молодица кучу детей и, не успев даже разок взглянуть на того чернобрового Миколу, с которым вместе росла и который мог бы прийтись по сердцу, состарится и при слове "любовь" с легкой дрожью омерзения только и вспомнит тяжелое сопение мужа, который по нескольку раз за ночь будит ее, сонную и разбитую каторжной дневной работой...
Но пока что они все жаждут любви и только и живут мыслями о ней. Ибо каждая из этих чистых голубиц была рождена для счастья, для любви. И если судьба сделает ее в конце концов ведьмой, то пусть не доискиваются причин этого в ее естестве...
В Тодоськиной хате было уютно и тепло. Челюсти печи, где огненными червяками извивалась сгоревшая солома, изливали жаркое сияние, сушили лица кухарок. Казан с кулешом, накрытый глиняной крышкой, был похож на приземистого арапа, который без умолку ругался и бурчал что-то по-своему. Вытаращив безумные глазищи, змеиным отродьем шипела яичница. На этот раз парубки не высмеют их ужина.
Эти бездельники, конечно, после ужина будут бить баклуши. Но им предстоит развлекать девичье общество, рассказывать веселые были и небылицы, страшные истории о мертвецах и оборотнях, такие, что холодок пробегает по спинам, а потом разводить своих милых по домам, потому что после всех этих россказней сердца всех девчат падают в голенищи.
Вот-вот затопают в сенях хлопцы, загогочут, деланно закашляют, одним словом, громко подадут о себе шумную весть.
Но вдруг распахнулась дверь и на пороге появилась Марушка Гринчишина. Обвела своими немного выпученными глазами всех девушек и произнесла густым гнусавым голосом:
- А Данько Котосмал с хлопцами поймал на нашей стороне двух половецких парубков. - И добавила почти радостно: - Мучить будут.
- А где они?
- Да на улице. Напротив Тубола.
- Ой, интересно! Надо поглядеть!
Всполошились, заметались все.
- Видать, к девчатам те половецкие.
- А к кому же еще?
- Кто знает. Может, и к тебе. Приглянулась кому.
А Яринку так в сердце и толкнуло: "Ко мне!.. Это небось тот... красивый..."
Она зарделась, все тело пылало от большого радостного стыда. "Пришел... запомнил... не побоялся!.." И далекое, очень робкое, почти неимоверное: "...Может, это судьба твоя?.." И тут же трезвое, твердое, хозяйское, словно бы к корове, которая побрела в клевер: "А куда ты?!"
- Ну так пойдем, поглядим!
- А пошли.
- Парни-то красивые? Есть на кого поглядеть?
Яринку так и подмывало крикнуть: "Ой красивые! Такие... такие..."
Торопливо одевались, вылетали в двери.
- Тетка Тодоська, мы сейчас!
- Ой, не спешите, подождите, я одна боюсь.
- Кому ты нужна!
- А я все одно боюсь! Наши парубки такие дурные! Такие ревнивые!
- Потому что любят!
- Ха-ха! Сами себя, да и то раз в год!
- Как петухи драчливые!
- Как собака на сене - и сам не гам, и другому не дам!
- Во-он они!
- Ой, у меня поджилки трясутся!
- Так не ходи, если пугливая!
В окружении буковских парубков стояли двое половецких. Им уже, видимо, порядочно намяли бока - одежда облеплена снегом, оглядываются затравленно, словно в ожидании помощи.
- А-а, наши девки! - обрадовался Данько. - Тут вот два половецких волка прокрались в буковскую овчарню. Думали ухватить какую-либо ярочку. Да не так сталось, как гадалось!.. Так что ж с ними делать? А?
- Отпустить их! - сказала Яринка и мигом спряталась за чью-то спину. Она увидела того, жданного, парубка и боялась встретиться с ним взглядом.
- Э нет, нельзя так! - покачал головой Данько. - Надобно законы исполнять. Каждый сверчок знай свой шесток! Поняла?.. Пожалуй, сделаем так, чтобы не тянуло их к девкам, да еще к чужим. Поняли? Не так, чтобы сильно и судили за это... Ну, ревность там или еще что...
Девушки стояли ни живы ни мертвы.
- Ой! - вдруг вскрикнула кто-то из них. - Бежим к Ригору!
- Я т-тебе д-дам Риго-о-ора! - обернулся к ней Данько. - Поняла?.. Ну, так у кого есть писарский ножик? Пора кончать... и пускай себе идут... холостые... и неженатые... Так, девки?
- Зараза! - резким голоском выпалила Яринка и задышала тяжело. Разбойник! И еще противный! Отвратный!
- Цыц, лягушонок, головастик!.. Уже не к тебе ли они случаем шли? А? Эй вы, к кому притопали? Говорите как на духу, может, и выйдет вам помилование. Поняли?
- Ни к кому... Ей-богу! - едва не плача, заговорил вдруг чернявый парубок. - Вот крест святой!.. Ну, пустите уже... пусти-и-ите...
Товарищ его, приземистый, скуластый, в солдатской высокой шапке, насупленно молчал.
- Так мы тебе и поверим! - хихикнул Данько. - Развесили вот так уши!.. - Данько приставил ладони к ушам и показал, как они хлопают.
А Яринка с большим разочарованием подумала о чернявом: "Ну прямо-таки дите... испугалось... просится..."
- Ну, простите, хлопцы... больше никогда... И детям своим закажем.
"И детям своим закажет!.. - заплакала душа Яринки. - А чьи же это будут дети?.."
И она застонала беззвучно - не будет у нее от него детей... Пускай бы с кулаками кинулся на Данилу, ну схватили бы его, скрутили... все равно, не дала бы его бить... Пускай бы нож всадил в грудь своему врагу - и это она простила бы! Но не простит никогда того, что он отрекся от ее... от своих детей!
И она, закрыв глаза ладонью, безутешно заплакала.
- Успокойся, глупая! Ну, не будем резать. Поняла? Магарыч поставят. Четверть. Обойдется им это в четыре целковых... Ну, вытряхивайте мошну!
- Мы завтра... ни копеечки...
- Ну, ладно. Отпустим их на все четыре стороны. Только возьмем залог. Должно быть, штаны.
- Да, да! - радостно загорланили буковские парубки. - Не иначе как штаны!
- Вытряхивайтесь! - велел Данько. - И по доброй воле, а не то стащим и подштанники. Поняли?
Подручные Данилы перемигивались, хихикали.
Чернявый половецкий парубок икал или всхлипывал. Приземистый вдруг рванулся и, свалив одного из буковских, бросился бежать. Его догнали, схватили и, навалившись гурьбой, разули и стянули штаны.
- Обувай свои опорки и катись домой! - пнул его ногою Данила.
Кое-как намотав онучи, парубок обулся, вскочил на ноги и отбежал в сторону.
- Буковские бандюги! Зеленые! Порешу! Не суйтесь в Половцы!
- Гавкай, гавкай! Мы тебя боимся, как прошлогоднего снега.
- Ну, а ты чего стесняешься? - подступил Данила к чернявому.
- П-п-пустите!.. Ей-богу, не буду! Да пустите... у меня роматиз...
