Виктор Александрович МИНЯЙЛО

К ясным зорям

Дилогия

Перевод с украинского Е. Цветкова

К ЯСНЫМ ЗОРЯМ

Продолжение Книги Добра и Зла,

которую автор писал

вместе с покойным ныне учителем

Иваном Ивановичем Лановенко

Известный украинский писатель Виктор Александрович Миняйло знаком широкому кругу читателей по сборникам юмористических повестей и рассказов, а также романам о партизанском движении на Украине в годы Великой Отечественной войны - "Посланец к живым" и "Кровь моего сына", вышедшим в издательстве "Советский писатель".

Тема дилогии "К ясным зорям" - становление советской власти и социальные преобразования в украинской деревне 20-х годов. Книга рассказывает о первых комсомольцах, о работниках сельсовета, о крестьянах - бывших красноармейцах, ведущих борьбу с кулаками и их пособниками, а также с пережитками прошлого.

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Часть первая. Зов оружия

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Часть вторая. Грозы и солнце

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

________________________________________________________________

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

ЗОВ ОРУЖИЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ, где Иван Иванович Лановенко рассказывает, как его

сын Виталик вышел победителем в стычке с темными силами

Живем, как все люди на белом свете, - от радости до радости. Седьмого января приехал на рождественские каникулы наш Виталик. Мы с Евфросинией Петровной встречали его на станции.

Торопливо прохаживались туда-сюда, постукивали валенками - мороз по школьному Реомюру был градусов семнадцать. За компанию пошла с нами и учительница Нина Витольдовна со своей дочкой Катей.

На перроне, кроме нас, не было никого. То и дело выглядывал из служебного помещения начальник станции Степан Разуваев, одетый в толстую ватную шинель с шапкой-финкой, на которой обычная эмблема - ключ и молоток. За последнее время его разнесло, но не в плечах, в живот пошел. Горилка, треклятая, еще и не такие чудеса вытворяет... Взгляд у начальника стал тусклый и тоскливый. Словно всю жизнь ждет чего-то и никак не дождется... Осторожно косился на Нину Витольдовну - чувство красоты еще сохранилось в его ожиревшем сердце, но было уже не откровенное в том взгляде восхищение, а какое-то собачье подобострастное уничижение, раскаяние и сожаление - "а я тебя никогда не дождусь!".

Выскакивает на мороз и жена его Феня, простоволосая, в плохоньком ситцевом платьице, широкая в бедрах, округлая в плечах, разгоряченная от работы, затурканная от крика и гвалта своего многочисленного выводка.

Выплескивает из ведра помои в пушистый снеговой сугроб, снег на глазах оседает, загрязненный и пристыженный.

Вылетают наружу и Фенины галчата. Изогнувшись дугой, справляют малую нужду прямо с крыльца, ухают зябко и снова ныряют в узко приоткрытую дверь.

Нина Витольдовна вздрагивает от стыда перед дочуркой, от ощущения холода босыми стопами Фениных озорников.

Снова выходит Степан. В руках у него колун. Осторожно влезает на железную лестницу у водоразборного "гусака" и оббивает прозрачную ледяную грушу. Значит, вскоре прибудет и поезд.

Ожидание делает его более близким, слышным и почти зримым. Вроде бы и рельсы гудят - состав, вероятно, влетает на мост через Ростовицу. Вроде бы появляется и растет снеговое облачко на горизонте - это он, наверно, своим железным дыханием раздувает заносы.

Катя жмется к облезлой шубке Нины Витольдовны, хитро посматривает на нас, улыбается едва заметно - заговорщически. Она знает, как встретится с нею Виталик, чувствует, что он ее боится, и это забавляет девочку. Катя хочет, чтобы и мы видели ее радость. Ах ты, противная девчонка, богоданная наша невесточка!..

Я тихонько толкаю в бок Евфросинью Петровну, жена опускает ресницы, гася гордую улыбку. И в эту минуту моя половина становится мне словно ближе - объединяют нас общая гордость, общее предчувствие сыновнего счастья.

- А я что-то знаю!.. - вдруг говорит Катя.

- Так что же ты знаешь, детка? - прищуривается Евфросиния Петровна.

- А знаю то, что Виталик будет задаваться перед всеми своими "очхорами". А это плохо - хвалиться тем, чего другие не имеют. Или имеют мало.

Все мы, взрослые, оторопели. Особенно я, кто все время подогревал честолюбие сына. Евфросиния Петровна, натянуто улыбаясь, не торопясь наводит на Катю свой стреляющий палец.

- Но разве грех гордиться тем, что все могут иметь! - заступилась за будущего зятя Нина Витольдовна. - Ты тоже можешь иметь все "очень хорошо".

- А зачем мне много?

- Чтобы тебя уважали люди.

- А разве нас сейчас не уважают люди?

Ну и чертова девчонка!

- М-да... - сказал я. - В чем-то Катя, кажется, права...

- И еще, - склонила головку набок девчушка, - эти "очень хорошо" не всякий может иметь. У некоторых учеников голова болит, а некоторые не наеденные. А у других нет сапог в школу ходить...

- А некоторые и ленятся!.. - докончила Нина Витольдовна.

Катя сделала совсем неприличное движение - будто вытирала нос о шубку матери, а на самом деле - спрятала лицо. А когда повернулась к нам, клюнула воздух и произнесла:

- И потому вовсе не нужно хвалить образцовых учеников, а то они совсем задаваками станут! - и повела бровью, которая, как и у матери ее, чем-то напоминает синусоиду переменного электрического тока.

Ах ты чертенок!.. Ах ты... Я уже и не знал, как мысленно отругать чернокосую и синеокую свою невестушку. Боже ты мой, пропадет наш Виталик ни за что ни про что!.. Но не буду отговаривать сына от женитьбы на этой жалящей особе, пусть будет во всех обстоятельствах мужчиной и заставит уважать себя - за рассудительность, за ум, за стоическое спокойствие даже в то время, когда тысячи слов-жал впиваются в твое уязвленное самолюбие!

Я так разволновался, что не услышал приближения поезда. И когда Евфросиния Петровна слегка толкнула меня локтем - смотри, мол, смотри! - я сначала услышал свисток кукушки, а потом и увидел зеленую ящерицу с черной головой.

Поезд остановился. С шипением выпуская пар, паровозик был похож сейчас на испуганного коня, который пятится с санями и вот-вот понесет.

Только в одном вагончике открылась дверь, и, побледневший от радости, Виталик прыгнул со ступенек, и в его фанерном баульчике затарахтели какие-то мальчишеские вещи: может, там были стреляные гильзы, может, лупа без ручки, может, самопал, начиняемый спичками, но то, что там обязательно должен быть оловянный пугач, я знал наверняка, потому что сам купил его сыну за серебряный рубль.

Мы с Евфросинией Петровной ждали объятий. Но сын наш был уже солидным мужчиной. Он только гордо пропустил сквозь зубы: "Здравствуйте!" - в сторону Нины Витольдовны, Катю он, казалось, не заметил совсем, а к нам подошел молча, сбил свою буденовку на затылок и произнес лишь: "Ф-фу!" Серо-коричневая шинель из офицерского сукна - бывшая моя фронтовая, которую перешил Ефраим с Водопойной улицы, дополняла его воинственный вид.