Но ругала его - за кофту, лопнувшую в нескольких местах, да за синие полосы, что продержатся на теле с неделю, а не за то, что муж причинил ей боль и опозорил.
И, постепенно стихая, София подумала с молитвенной самоотверженностью: вот теперь буду слушаться его вечно!.. Ведь это муж! Это же... му-у-уж!..
А когда завидела на улице гурьбу людей во главе со Степаном, который нес, как ребенка, как обиженную святую, худенькую и гибкую, как лозинка, Яринку, она широко распахнула двери.
- Слава богу! Слава всему святому!
Побежала впереди него открывать двери и, отдернув одеяло на кровати, начала взбивать подушки - для своего дитяти, для родного ребенка, которого так любил, неистово любил ее муж, а то, что это была ее родная дочь, то сейчас она в этом не усматривала ничего греховного.
Пускай любит, ой, пускай любит, может, бог простит ему, может, именно от божьей воли эта горькая, скорбная и греховно-чистая любовь!
Может, это ее, Софии, грех в том, что отобрала у дочери предназначенное ей судьбой счастье!..
Где-то в глубине души София понимала, что ненадолго хватит этого ее упоения, что снова зашевелится, как пригретая змея, ревность, но сейчас ее раскаяние было вполне искренним. И еще понимала: это оттого, что вчера у Титаренко ей не дали выкричаться, переложить на них вину, не дали возможности пожалеть дочку.
- Ой, спасибо, люди добрые, - это к Ивану Ивановичу, Нине Витольдовне и к половецкой девушке, - спасибо, людоньки, что спасли мне дитя от тех живоглотов поганых! Гляньте, что сделали с ребенком! Как с креста снятая!.. И вещало мне сердце, да поверила тем басурманам, да и люди хвалили и нахваливали их так, что я ума решилась!.. Да садитесь, люди добрые, вы для меня первейшие гости, ближа-айшие ро-о-одичи-и... лю-у-убимые мои-и... да ве-е-ерные...
Она рыдала так искренне и истово, что все, даже Степан, почувствовали к ней некоторое сочувствие и раздраженное уважение.
Потом в хате стало так тихо, что слышно было, как гудят мухи.
ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой автор внеочередно сообщает о том, как
буковские женщины объединились в боевые ряды
В тот день у Курило перебывало много людей. Началось с того, что вслед за Степаном, принесшим Яринку на руках, шла целая гурьба - учитель Иван Иванович вел коня и нес на себе оружие Степана, сопровождали их еще учительница Нина Витольдовна и пионервожатая и заведующая хатой-читальней Павлина Костюк.
В доме не смолкали разговоры. Грудным, прерывающимся от волнения голосом Бубновская долго стыдила Софию. Слова падали острые и мучительные - "бессердечность, черствость, деревенская жадность, жестокость", и потому, что они были непонятны для Софии, отскакивали, как горох от стены. И Нина Витольдовна, чувствуя это, от беспомощности своей по-женски расплакалась и совсем по-простонародному захлюпала носом.
Слезы ее были понятны Софии, ей стало жаль женщину, и от жалости непонятные слова как бы прояснились, и она тоже заплакала.
- Ой, правду, пани, говорите, правду!..
И разнервничавшаяся Нина Витольдовна вдруг прикрикнула на нее - вы и людей не уважаете, какая я вам "пани"?! Вы, видимо, не признаете и революцию, которая сравняла всех людей!.. А если признаете, почему так стремитесь к обогащению, что ради этого погубили родного ребенка?!
- А правда ваша, па... извиняйте, Нина Витольдовна, - в голове у меня было только хозяйство, да кони, да волы, да овечки... а про что ж еще глупый мужик думает?..
- Знаете, София, сказать по правде, так я потеряла больше, чем у вас есть, даже собственного угла не имею, но из-за этого никогда не погубила бы ни себя, ни своего ребенка.
София притворно вздохнула:
- Вам, Нина Витольдовна, легче. За всю свою жизнь вы ни к чему рук не приложили, да и сейчас вам легко: детей учить - не руками робить... А у нас, мужиков, все оно родное, все собственными руками заработано. Потому мы такие и жадные.
Довод был сильным, Нина Витольдовна растерянно поморгала, покраснела и умолкла. Немного погодя спросила:
- Ну, и как же вы теперь думаете жить?
- Да как бог даст, так и будет.
- И с дочкой так же?
София смутилась.
- Ой, что вам сказать?.. Одно только знаю - буду жить для нее... Или вы нас, мужиков, и за людей не считаете?.. Да я бы... Я бы ей свои ноги отдала... так ведь робить треба. Это вы - руки заломите, да на бога ропщете, да слова разные говорите. А я родную мать похоронила вечером, а ночью пошла пшеницу жать, потому как осыпалась. Ни думать много нельзя, ни тужить - руку серпом полоснешь. Вот так, гадство, жизня устроена!..
- Но выход какой-то должен быть?.. Иван Иванович, как вы думаете?
- Это, Нина Витольдовна, по-моему, вне Софииной сферы. Жизнь должна идти к ней, а не она к жизни. Я так мыслю, что мировоззрение вне человека - в его окружении, в условиях, в которых он живет.
- Теперь понятно! Мы с вами и она, - Нина Витольдовна кивнула в сторону Павлины, - должны создать эти условия!
Степан молча начал собираться в дорогу. Подпоясался саблей и подсумком, закинул карабин за спину, молча и искоса посмотрел на жену, ответившую ему чистым бездумным взглядом, попрощался с гостями.
- Ну, люди добрые, так я вам благодарный, что не знаю, как и сказать... Такие вы для меня сегодня родные, что... вот... четверть с вами распил бы... так служба... чтоб боялись нас куркули да еще кого-нибудь в петлю не сунули... Прощевайте. - И еще раз исподлобья взглянул на Софию.
А она защебетала грудным заплаканным и счастливым - в своем выздоровлении? - голосом:
- Ты, Степушка, поезжай да справляй службу, а я уж тут без тебя... А дитя наше больше никто не обидит... Живоглоты поганые!..
Он мрачно улыбнулся и, как бы оббивая с сапога грязь, звякнул шпорой. И, сознавая свою внутреннюю силу, сдвинул на затылок красную фуражку.
- Так что прощевайте еще раз.
Когда Степан вышел и запрыгал на одной ноге, примеряясь, чтобы вскочить в седло, София заважничала:
- Вот какой у меня муж! Сказал - как отрубил! И знаете, сегодня меня так стеганул разок!.. Но за дело. За дело. Потому как мы, бабы, только и умны при мужьях.
Иван Иванович печально улыбнулся. Возражать ей сейчас было бы напрасно. Кроме того, он и сам в душе оправдывал поступок Степана в отношении жены. "Бывает, что и арапник - хороший наставник".
- Ну что ж, София, очень рад тому, что вы поступили по правде да и мужа надоумили.
- А как же, не раз говорила: заберем, мол, ребенка от тех живоглотов...
Нина Витольдовна не сдержалась и захохотала. Павлина тоже усмехнулась.
- А как же - живоглотов!.. - София заморгала чистыми серыми глазами. - Это их так Ригор Полищук окрестил, а я и себе.
Иван Иванович провел ладонью по лицу, стер улыбку - то ли София и вправду не поняла его колючей реплики, то ли была искренна до глупости - и сказал:
- Если Титаренко будут с вами судиться, то возьмите нас в свидетели.
- Куда там! - махнула рукой хозяйка. - И не пискнут!
- А в женсовет запишетесь? - Это Нина Витольдовна.
София заиграла всеми своими ямочками.
- Я что... Вот как муж позволит...
На этот раз Нина Витольдовна сдержалась - сжала губы и опустила глаза.
Зашли в комнату попрощаться с Яринкой.
- А я тебя узнала, - Павлина нагнулась и поцеловала молодичку.
- Я тебя - тоже... - Яринка задумалась. - Только поздно ты пришла.
- Зато теперь я тебя не оставлю. Вот и завтра приду. И послезавтра.
- Кому я теперь нужна...
- Ну, ничего. Я тебя расшевелю. Ты у меня пойдешь!
Вечером в хате-читальне состоялось женское собрание.
Чтобы все явились, Ригор Власович разослал исполнителей с таким напутствием:
- Как начнут спрашивать женщины, так не сразу говорите, а помнитесь немножко и шепните... Дело, мол, шибко секретное. И власть, мол, не хочет мужчин звать. Они как напьются, все разболтают... А женщины, мол... Одним словом, что вас учить... И еще раз в дверях уже скажете: "На мужиков, мол, Ригор не полагается..."
