Представляю, как тоскливо сожалела она по Ядзе, по тихому существу, которую она могла беспрепятственно тиранить своей добротой.

Знаю, что и невестку свою Евфросиния Петровна сможет любить до тех пор, пока та будет принимать как должное душевную щедрость и опытное руководство свекрови. Уж таковы они все, лучшие представительницы рода человеческого, когда дело касается препятствий в их стремлении к полному матриархату...

А наша Павлина организовала-таки комсомольскую ячейку в Буках. Присоединились к ней два парубка, - может, знаете, Антосин Карпо - бедняк из бедняков (отца убили казаки в девятьсот пятом) да Крикун Тодось пришел из лазарета после ранения на Туркестанском фронте. И не испугались, что из веселеньких хат под цинковыми крышами тоненькими змейками выползают слухи. Вон Англия сердится. Вон Польша шевелится. Вон великий князь Кирилл собирает новую рать воевать большевиков. И в газетах пишут... И достанется тогда, ой достанется тем, кто хозяев прижимал, на красную звезду молился!.. Затанцуют они на веревочке, вот вам крест святой!..

Бредила кулацкая Вандея виселицами, тайком точила ножи, кровавая мгла застилала ей глаза.

А в хате-читальне я говорю: люди добрые, наступило уже время мира и покоя на нашей земле, перековала советская власть мечи на орала и честный ратай вздохнет счастливо - отныне и до скончания веков пот, а не кровь станет орошать его борозду. Верьте мне, верьте!

Вчера наконец прибыл в наше село землемер. Про него уже ходят легенды. До завтрака, мол, выпивает бутылку самогона, а закусывает одними сырыми яйцами. И не так чтобы много их потребляет, ровно десяток, и чтоб свежими были. И за обедом пьет точно так же, только уже не яйцами пробавляется, а чтобы был добрый борщ со свежениной и жареная курочка. А на ужин не ест ничего, только выпивает кринку молока.

И сила от этих харчей у него такая, что запросто разгибает подкову и борется с бугаями.

Сегодня утром увидел я этого дивного мужа. В дореволюционной серой тужурке с петлицами, со следами споротых наплечников и в фуражке с эмблемой - астролябия, наполовину обвитая мерной цепью. Усы толстые, как у урядника, на горбатом носище - изящные очки.

Я был как раз в сельсовете, когда он пришел составлять договор. Поскольку денег у мужиков мало, "межевой инженер", как он сам себя назвал, потребовал по десять фунтов жита за десятину пашни и по пять фунтов за десятину общественных выгонов и лугов. Харчи ему обязана была поставлять община бесплатно, как и квартиру с освещением и отоплением.

Заняв за столом место Ригора Власовича, "межевой инженер" каждое свое условие припечатывал тяжелым кулаком. Кроме всего, ему следовало выделять ежедневно подводу (да чтоб не из-под навоза!) и шестерых рабочих, желательно постоянных.

И чтобы придать себе еще больший вес, господин Кресанский (на "товарища" не откликался) вскользь заметил: "М-мда... А то, что я буду получать от казны еще и "заделку", так это не ваше дело!"

Даже Ригора Власовича самодовольный "господин" сбил с панталыку. Ведь председатель сельсовета знал, что землемер мог найти и под землей сгнивший столб. А это у любого крестьянина вызвало бы чуть ли не мистическое удивление: "И как он, чертов сын, знает?.. Вот тут, мол, копай, вот в этом месте!.. И заступ - дзинь, а там камень!.." Но в спесивом "межевом инженере" усматривал Полищук также и олицетворение советского земельного закона, и пропускал мимо ушей не только болтовню, что тот-де "кровью голосовал не за ваш номер", но и пренебрегал тем, что Кресанский очевидный живоглот и на богатство, что давала ему община, смотрел с пренебрежением.

- Что мне ваши фунты? Я вот в мирное время, - Кресанский конечно же имел в виду старый режим, - получал, кроме "заделки", семьдесят пять рублей, а это жалованье армейского капитана, и еще право выхода на пенсию после двадцати лет службы - с мундиром и с инструментами! А вы мне, как нищему, ваши "фунты"! М-да...

Мужики, которые были в это время в сельсовете, вежливо кивали головами, а сами, верно, думали: "Разорвало б тебя от наших фунтов!"

Но тем не менее с его присутствием в селе смирились. Только Тадей Балан, к которому поставили землемера на квартиру, скрипел:

- Мало того, что землю у меня будет отрезать, сапоги вон испортил. Напился, люди добрые, ну, в стельку, а утром я к сапогам, а в них!.. Ну, попроси горшок, а то... в сапоги!.. А я за эти вытяжки аж три рубля отдал!

Мужики чуть за животы не хватались. Советовали Балану:

- Вы, дядька Тадей, по углам гляньте, может, он там еще и...

- Тьфу, анахфемы!..

Днем "господин" Кресанский со своей свитой обмерял углы и линии, а вечерами изнывал в просторной Балановой светлице. Иногда стрекотал тяжеленным арифмометром "Однер", вычислял координаты. Хозяева, сложив руки на животах, стояли у него за спиной, дивились.

Чтобы подчеркнуть свою значимость, Кресанский как-то вечером вынес свою астролябию со штативом во двор, нацелил на луну.

- Смотрите, мужички, на Каина, что взял на вилы своего брата Авеля!.. Ай, глупцы!.. Ай, неотесы!.. М-да...

Ошеломленные зрелищем, открывшимся им через "чертово око", Баланы позвали отца Никифора. Тот тоже заглянул в трубу.

- Не токмо видимое есть сущее.

И хотя Баланы не уразумели поповской мудрости, однако их интерес к трубе землемера угас.

Батюшка же пригласил "господина межевого инженера" на чашку чая и на партийку-другую в "шестьдесят шесть". А поскольку не хватало партнера (третьим была попадья), так позвали и меня. Ради своей Книги Добра и Зла я пренебрег антипатией, которую внушал мне Кресанский.

Карты он сдавал твердо, пристукивая перстнем. На нас с попом смотрел поверх очков с выражением быка, наткнувшегося на неожиданную преграду. И карты называл по-своему: туз - "его императорское величество", король "его превосходительство", дама - "ее превосходительство", валеты ж были "их благородия подпоручики".

Воспользовавшись случаем, я спросил "господина межевого инженера", как он смотрит на теперешнее землеустройство.

Он махнул рукой:

- М-мда... Большевистская ерундистика.

Потом с неожиданной для меня доверчивостью добавил:

- Я, знаете ли, чувствую себя на временной работе. Великий плуг перепашет новые межи.

Я понял: новая война. И подумал про себя: "Ах ты ж!.."

И еще подумал: "Непременно нужно готовить новых землемеров из сегодняшних моих Ванечек и Петриков. Нельзя вливать вино новое в мехи старые".

И сказал я "господину межевому инженеру":

- Не будет великого плуга. Не будет интервенции. Не будет кровавой Вандеи.

- М-мда... Ваше политпросветительство - коммунист?

- Вероятно, все же стану коммунистом. - Я сложил карты и бросил их на стол. - А вам, ваше верноподданство, советовал бы рассматривать свою работу как постоянную. И то, что мы делаем вашими руками, как окончательное, нерушимое и вечное. Только тогда вы будете иметь моральное право носить и в дальнейшем свой инженерский картуз.

После долгого и тягостного молчания, когда батюшка заерзал на своем стуле, а матушка начала ловить ртом воздух как вытащенная из воды рыба, землемер выдавил из себя:

- М-мда... Пардон.

Я сказал:

- Пойду. У меня много дел. Свою работу я считаю постоянной.

После этого партнером в "шестьдесят шесть" приглашают фельдшера диодора Микитовича.

Тот, говорят, так вошел в свою роль, что когда к нему попадает туз "его императорское величество", истово целует карту.

Радуйся, уцелевший великий князь Кирилл: в "великой неделимой России" у тебя есть целых два верноподданных!..

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

ГРОЗЫ И СОЛНЦЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой Иван Иванович Лановенко в меру своих

скромных возможностей отвечает на ноту Керзона, вспоминая попутно

его пособника Юхима Плескало

Снова пришел из тюрьмы Юхим Плескало. Белый такой стал, гладкий, глазки совсем заплыли, нос - как пуговка, и такой сам весь налитой, что рук на пузе не сложит. Скажете - богатей, куркуль. Куда там! Просто сельский воришка. То кусок выбеленного холста стащит, если не присмотреть, и продаст кому-нибудь за четыре гривенника - на полбутылки, то выследит в бурьяне, где соседские куры несутся, - пособирает яйца, то присосется к чьей-либо корове - зажмурит глаза я тянет, тянет, и коровы его, паскудного, любили, ни одна не лягнет, должно быть потому, что ласковый ко всему. Такой уж покорный, что мужики, как поймают его, бывало, на воровском деле, бьют не смертным боем, а вожжами.