Как можно нежнее, я скатал с ее ножки чулок, аккуратно расстегивая замочек подвязки. Когда холод перекиси коснулся ссадины, Белла зашипела от боли, и из ее глаз скатилась слезинка, упавшая на мою щеку. В этот момент я почувствовал, как меня накрывает волна испепеляющей нежности, словно прохлада крохотной капли ее слезы привязала меня к ней еще сильнее, чем прежде.

Обработав раны на второй ножке, я замер, рассматривая любимую в темноте спальни: белоснежная кожа слегка светилась каким-то таинственным, почти волшебным светом, на щеках мерцали бриллиантовые дорожки выплаканных слез – не такой я хотел видеть Беллу в этот вечер. Мне хотелось подарить ей мир, сделать счастливой, слышать искрящиеся переливы ее смеха, смотреть в глубокие глаза и видеть там танцующие смешинки…

Мои руки гладили израненные ноги Белз мягко, деликатно, замирая у каждой ссадины и очерчивая ее, словно прося прощения. Я легонечко дул на каждую ранку, оставляя подле нее поцелуй. Нежа ножки любимой в своих руках, я упустил тот момент, когда она положила мне на плечи ладони, склонила ко мне голову и прошептала: – Люби меня, прошу… Кончиками пальцев я коснулся подбородка Беллы, приподнимая ее голову так, чтобы взглянуть ей в глаза. Несколько коротких мгновений мы смотрели друг на друга, безмолвно признаваясь в любви и нежности, выражая заботу и преклонение, обожание и потребность. Белз протянула ко мне руки, хватая за рубашку, порывисто, быстро, почти отчаянно расстегивая пуговицы. Я коснулся ее руки, останавливая:

- Не надо, маленькая, позволь я все сделаю сам, – я разжал ладони любимой, оставив по поцелую на каждом розовом ноготке. Она мгновенно расслабилась, безропотно подчиняясь моей просьбе.

Я медленно ласкал ее ножки, нежил поцелуями хрупкие щиколотки, слегка покусывал пальчики, щекотал пяточки, скользил губами вдоль стопы, устремляясь вверх, к израненным коленям, целовал, едва касаясь губами каждой царапины, слегка дул на нее, отчего на сливочной коже расцветали россыпи крохотных мурашек.

Обхватив ладонями округлые бедра любимой женщины, я выводил только мне одному веданый узор на их упругой мягкости, добавляя акценты своими губами, видя, как нежная кожа оттаивает под моей лаской, окрашиваясь в розовый цвет, подобный самому красивому румянцу.

Белла откинулась на постель, ее пальцы захватили в свой плен синий атлас покрывала, терзая его, сминая, словно требуя чего-то. С ее губ слетали бессвязные звуки, в которые загадочным образом вплеталось «Эдвард». Только Белз произносила его так, что сердце в моей груди начинало петь, словно мое имя, омытое ее голосом, было самым важным, что я когда-либо слышал.

Осторожно я обнажал тело любимой, наблюдая, как она предстает предо мной в первозданной красоте. Сиреневая тафта ее платья поддавалась моим рукам, как любящая женщина подчиняется мужчине. Маленькие крючки сдавались моим пальцам, и, расстегивая их один за другим, я не забывал оставлять поцелуй на открывающемся моему взору великолепии мягкой кожи. Иногда я встречался с чем-то гладким, атласным, моему взору открывался кусочек кружева, маня, призывая раскрыть весь его затейливый рисунок. Белла выгнула спину, помогая мне снять сиреневую тафту, и то, что было спрятано под ней, захватывало дух – точеное тело моей девочки было облачено в самое пикантное белье, что я когда-либо видел. Каждый изгиб был подчеркнут кружевными и атласными полосками ее корсажа, а тонкие косточки подчеркивали элегантные изгибы, делая их еще более манящими. Я очерчивал губами узоры кружев, обводил языком атласные ленты, захватывал зубами косточки корсажа сквозь тончайший кружевной простор. Я чувствовал тепло и мягкость кожи обожаемой женщины, слышал, как трепещет ее сердце; оно отбивало звенящий ритм, словно цимбалы пели в руках танцовщицы, подчиняясь ловкости ее рук, сплетая мелодию восточных звуков. Шитье белья загадочным образом переплеталось с атласом, устремляясь вниз тела любимой, словно зовя меня, но прежде я должен был отдать дань упругой мягкости плоти груди Белз. Слегка поддев кончиком пальца гладкую чашечку лифа, я оттянул ее, приоткрывая сливочную кожу и выпуская на волю розовый сосок, расцветший подобно розовому бутону. Обхватив его губами, перекатывая, сжимая, отпуская, и точно зная, как нравится Белле, я читал ее тело, вызывая отклик каждым своим действием.

Белз была вся в моих любящих руках, она раскинулась на синеве покрывала, ее голова запрокинулась, а каскад спутанных каштановых кудрей разметался подобно шелковому водопаду, в котором искрились золотистые, медные и почти черные пряди.

Мои губы скользили вдоль шелковых вставок на боди любимой, стремясь вниз. Ладонь ласкала ее естество сквозь полупрозрачное кружево, которое почти не создавало преград: сквозь него я ощущал каждую складочку, возвышение и углубление, чувствовал ее жар, зовущий меня, просящий утолить потребность Беллы в моих ласках.

Когда мои губы сменили пальцы, с губ Белз слетел протяжный стон, пронзивший каждую клетку моего тела, вибрируя в глубине моего сознания, окутывая волнами наслаждения – доставляя удовольствие любимой, я парил на грани экстаза. Язык очерчивал все изгибы естества моей девочки сквозь паутину кружева, и я знал: нужно расстегнуть три крохотных застежки, создававшие преграду между моими губами и манящей плотью Белз, но намеренно оттягивал этот момент. Мои руки властно удерживали дрожащее тело любимой, она металась под моими руками. Бессвязное бормотание, мольбы, мое имя – все смешивалось в тех звуках, что слетали с ее искусанных губ. Пальчики Беллы то вцеплялись в мои волосы, подтягивая все ближе и ближе к себе, то разжимались – ее руки безвольно падали на постель, отдаваясь, сдаваясь.

Когда терпеть не было сил, одним ловким движением я расстегнул три заветных крючка, слегка потянул кружева, оставляя их на талии Белз, обнажая ее для себя, дабы повести к экстазу. Мои губы сомкнулись на вершине естества любимой, а пальцы выводили дразнящие круги вдоль складок, мягко поглаживая их, легонечко сжимая, язык повторял движения моих пальцев – я был окружен ароматом Беллы, который усиливался с каждым моим движением. Легкой удар кончиком языка по розовой вершине, и протяжный стон слетел с губ Белз, мои пальцы обволакивал жар ее лона, которое пульсировало, сжималось: любимая балансировала на тонкой грани реальности и блаженства.

Отстранившись лишь на несколько коротких мгновений, чтобы избавиться от своей одежды, я устремился к своей девочке, которая мгновенно распахнула свои руки, обнимая меня. Кончики ее пальцев порхали вдоль моей спины, она слегка щекотала меня вдоль боков, ноготки едва ощутимо царапали кожу, оставляя почти незаметный след, исчезавший спустя пару мгновений. Ножки обхватывали мою талию, сцепляясь в замок, скользя вдоль ягодиц, лаская меня мягкими пяточками, надавливая, словно говоря: «Медлить нет смысла. Она желает меня так же сильно, как и я ее, наша потребность друг в друге обоюдна».

Приподнявшись на локтях, я обхватил ладонями личико Беллы, большим пальцем обвел контур рубиновых губ, которые тут же приоткрылись и схватили его в свой плен. Легкое посасывание, дразнящий язычок, умелые прикосновения – блаженство… Миллионы поцелуев вдоль каждой любимой черты ее лица, тысячи порхающих прикосновений ее рук, мириады приглушенных звуков слетающих с наших губ, сливающихся в гармоничную линейку звуков… Обхватив рукой ножку Белз, я боготворил ее своими губами, обводя изящную щиколотку, повторяя линии, не забывая о ссадинках и царапинах, которые я бережно очерчивал, слегка дуя на них. Я расположил ножку драгоценной девушки на своем плече так, чтобы касаться губами каждого пальчика, розовой пяточки, обожая ее маленькие стопы, которые так идеально ложились в мои ладони и были сладкими, как конфетки.

Моя Белла была подобна самой изысканной сладости, и я терял разум от присущего только ей аромата, сотканного из свежести полевых цветов, орошенных утренней росой, едва ощутимых ноток майский роз и сладости фрезий, от гладкой кожи, шелка волос, теплоты дыхания, глубины ее души и открытости сердца – все это было моим, созданным для меня, как и я был создан для лишь для нее. И сейчас наши тела сливались воедино, подобно тому, как сплетаются кусты жасмина с дикими розами, образуя неразделимый тандем.