III Пошли за Власом странники; Бабенок тоже несколько И парней с ними тронулось; Был полдень, время отдыха, Так набралось порядочно Народу – поглазеть. Все стали в ряд почтительно Поодаль от господ… За длинным белым столиком, Уставленным бутылками И кушаньями разными, Сидели господа: На первом месте – старый князь, Седой, одетый в белое, Лицо перекошенное И – разные глаза. В петлице крестик беленький (Влас говорит: Георгия Победоносца крест). За стулом в белом галстуке Ипат, дворовый преданный, Обмахивает мух. По сторонам помещика Две молодые барыни: Одна черноволосая, Как свекла губы красные, По яблоку – глаза! Другая белокурая, С распущенной косой, Ай, косонька! как золото На солнышке горит! На трех высоких стульчиках Три мальчика нарядные, Салфеточки подвязаны Под горло у детей. При них старуха нянюшка, А дальше – челядь разная: Учительницы, бедные Дворянки. Против барина — Гвардейцы черноусые, Последыша сыны. За каждым стулом девочка, А то и баба с веткою — Обмахивает мух. А под столом мохнатые Собачки белошерстые. Барчонки дразнят их… Без шапки перед барином Стоял бурмистр. «А скоро ли, — Спросил помещик, кушая, — Окончим сенокос?» – Да как теперь прикажете: У нас по положению Три дня в неделю барские, С тягла: работник с лошадью, Подросток или женщина, Да полстарухи в день, Господский срок [96] кончается… «Тсс! тсс! – сказал Утятин князь, Как человек, заметивший, Что на тончайшей хитрости Другого изловил. — Какой такой господский срок? Откудова ты взял его?» И на бурмистра верного Навел пытливо глаз. Бурмистр потупил голову, – Как приказать изволите! Два-три денька хорошие, И сено вашей милости Все уберем, Бог даст! Не правда ли, ребятушки?.. — (Бурмистр воротит к барщине Широкое лицо.) За барщину ответила Проворная Орефьевна, Бурмистрова кума: – Вестимо так, Клим Яковлич. Покуда вёдро держится, Убрать бы сено барское, А наше – подождет! «Бабенка, а умней тебя! — Помещик вдруг осклабился И начал хохотать. — Ха-ха! дурак!.. Ха-ха-ха-ха! Дурак! дурак! дурак! Придумали: господский срок! Ха-ха… дурак! ха-ха-ха-ха! Господский срок – вся жизнь раба! Забыли, что ли, вы: Я Божиею милостью, И древней царской грамотой, И родом и заслугами Над вами господин!..» Влас наземь опускается. «Что так?» – спросили странники. – Да отдохну пока! Теперь не скоро князюшка Сойдет с коня любимого! С тех пор, как слух прошел, Что воля нам готовится, У князя речь одна: Что мужику у барина До светопреставления Зажату быть в горсти!.. И точно: час без малого Последыш говорил! Язык его не слушался: Старик слюною брызгался, Шипел! И так расстроился, Что правый глаз задергало, А левый вдруг расширился И – круглый, как у филина, — Вертелся колесом. Права свои дворянские, Веками освященные, Заслуги, имя древнее Помещик поминал, Царевым гневом, Божиим Грозил крестьянам, ежели Взбунтуются они, И накрепко приказывал, Чтоб пустяков не думала, Не баловалась вотчина, А слушалась господ! «Отцы! – сказал Клим Яковлич, С каким-то визгом в голосе, Как будто вся утроба в нем, При мысли о помещиках, Заликовала вдруг. — Кого же нам и слушаться? Кого любить? надеяться Крестьянству на кого? Бедами упиваемся, Слезами умываемся, Куда нам бунтовать? Все ваше, все господское — Домишки наши ветхие, И животишки хворые, И сами – ваши мы! Зерно, что в землю брошено, И овощь огородная, И волос на нечесаной Мужицкой голове — Все ваше, все господское! В могилках наши прадеды, На печках деды старые И в зыбках дети малые — Все ваше, все господское! А мы, как рыба в неводе, Хозяева в дому!» Бурмистра речь покорная Понравилась помещику: Здоровый глаз на старосту Глядел с благоволением, А левый успокоился: Как месяц в небе стал! Налив рукою собственной Стакан вина заморского, «Пей!» – барин говорит. Вино на солнце искрится, Густое, маслянистое. Клим выпил, не поморщился И вновь сказал: «Отцы! Живем за вашей милостью, Как у Христа за пазухой: Попробуй-ка без барина Крестьянин так пожить! (И снова, плут естественный, Глотнул вина заморского.) Куда нам без господ? Бояре – кипарисовы, Стоят, не гнут головушки! Над ними – царь один! А мужики вязовые — И гнутся-то, и тянутся, Скрипят! Где мат крестьянину, Там барину сполагоря: Под мужиком лед ломится, Под барином трещит! Отцы! руководители! Не будь у нас помещиков, Не наготовим хлебушка, Не запасем травы! Хранители! радетели! И мир давно бы рушился Без разума господского, Без нашей простоты! Вам на роду написано Блюсти крестьянство глупое, А нам работать, слушаться, Молиться за господ!» Дворовый, что у барина Стоял за стулом с веткою, Вдруг всхлипнул! Слезы катятся По старому лицу. «Помолимся же Господу За долголетье барина!» — Сказал холуй чувствительный И стал креститься дряхлою, Дрожащею рукой. Гвардейцы черноусые Кисленько как-то глянули На верного слугу; Однако – делать нечего! — Фуражки сняли, крестятся. Перекрестились барыни. Перекрестилась нянюшка, Перекрестился Клим… Да и мигнул Орефьевне: И бабы, что протискались Поближе к господам, Креститься тоже начали, Одна так даже всхлипнула Вподобие дворового. («Урчи! вдова Терентьевна! Старуха полоумная!» — Сказал сердито Влас.) Из тучи солнце красное Вдруг выглянуло; музыка Протяжная и тихая Послышалась с реки… Помещик так растрогался, Что правый глаз заплаканный Ему платочком вытерла Сноха с косой распущенной И чмокнула старинушку В здоровый этот глаз. «Вот! – молвил он торжественно Сынам своим наследникам И молодым снохам. — Желал бы я, чтоб видели Шуты, врали столичные, Что обзывают дикими Крепостниками нас, Чтоб видели, чтоб слышали…» Тут случай неожиданный Нарушил речь господскую: Один мужик не выдержал — Как захохочет вдруг! Задергало Последыша. Вскочил, лицом уставился Вперед! Как рысь, высматривал Добычу. Левый глаз Заколесил… «Сы-скать его! Сы-скать бун-тов-щи-ка!» Бурмистр в толпу отправился; Не ищет виноватого, А думает: как быть? Пришел в ряды последние, Где были наши странники, И ласково сказал: «Вы люди чужестранные, Что с вами он поделает? Подите кто-нибудь!» Замялись наши странники, Желательно бы выручить Несчастных вахлаков, Да барин глуп: судись потом, Как влепит сотню добрую При всем честном миру! «Иди-ка ты, Романушка! — Сказали братья Губины. — Иди! ты любишь бар!» – Нет, сами вы попробуйте! — И стали наши странники Друг дружку посылать. Клим плюнул: «Ну-ка, Власушка, Придумай, что тут сделаем? А я устал; мне мочи нет!» «Эх, Влас Ильич! где враки-то? — Сказал бурмистр с досадою. — Не в их руках мы, что ль?.. Придет пора последняя: Не выедем никак, В кромешный ад провалимся, Так ждет и там крестьянина Работа на господ!» – Что ж там-то будет, Климушка? «А будет, что назначено: Они в котле кипеть, А мы дрова подкладывать!» Пришли сыны Последыша: «Эх! Клим-чудак! до смеху ли? Старик прислал нас; сердится, Что долго нет виновного… Да кто у вас сплошал?» – А кто сплошал, и надо бы Того тащить к помещику, Да все испортит он! Мужик богатый… Питерщик… Вишь, принесла нелегкая Домой его на грех! Порядки наши чудные Ему пока в диковину, Так смех и разобрал! А мы теперь расхлебывай! — «Ну… вы его не трогайте, А лучше киньте жеребий. Заплатим мы: вот пять рублей…» «Ну, так скажите барину, Что виноватый спрятался». – А завтра как? Забыли вы Агапа неповинного? «Что ж делать?.. Вот беда!» – Давай сюда бумажку ту! Постойте! я вас выручу! Вдруг объявила бойкая Бурмистрова кума И побежала к барину, Бух в ноги: – Красно солнышко! Прости, не погуби! Сыночек мой единственный, Сыночек надурил! Господь его без разуму Пустил на свет! Глупешенек: Идет из бани – чешется! Лаптишком, вместо ковшика, Напиться норовит! Работать не работает, Знай скалит зубы белые, Смешлив… так Бог родил! В дому-то мало радости: Избенка развалилася, Случается, есть нечего — Смеется дурачок! Подаст ли кто копеечку, Ударит ли по темени — Смеется дурачок! Смешлив… что с ним поделаешь? Из дурака, родименький, И горе смехом прет! Такая баба ловкая! Орет, как на девишнике, Цалует ноги барину. «Ну, Бог с тобой! Иди! — Сказал Последыш ласково. — Я не сержусь на глупого, Я сам над ним смеюсь!» «Какой ты добрый!» – молвила Сноха черноволосая И старика погладила По белой голове. Гвардейцы черноусые Словечко тоже вставили: Где ж дурню деревенскому Понять слова господские, Особенно Последыша Столь умные слова? А Клим полой суконною Отер глаза бесстыжие И пробурчал: «Отцы! Отцы! сыны атечества! Умеют наказать, Умеют и помиловать!» Повеселел старик! Спросил вина шипучего. Высоко пробки прянули, Попадали на баб. С испугу бабы визгнули, Шарахнулись. Старинушка Захохотал! За ним Захохотали барыни. За ними – их мужья, Потом дворецкий преданный, Потом кормилки, нянюшки, А там – и весь народ! Пошло веселье! Барыни, По приказанью барина, Крестьянам поднесли, Подросткам дали пряников, Девицам сладкой водочки, А бабы тоже выпили По рюмке простяку… Последыш пил да чокался, Красивых снох пощипывал. ( – Вот так-то! чем бы старому Лекарство пить, – заметил Влас, — Он пьет вино стаканами. Давно уж меру всякую Как в гневе, так и в радости Последыш потерял.) Гремит на Волге музыка. Поют и пляшут девицы — Ну, словом, пир горой! К девицам присоседиться Хотел старик, встал на ноги И чуть не полетел! Сын поддержал родителя. Старик стоял: притопывал, Присвистывал, прищелкивал, А глаз свое выделывал — Вертелся колесом! «А вы что ж не танцуете? — Сказал Последыш барыням И молодым сынам. — Танцуйте!» Делать нечего! Прошлись они под музыку. Старик их осмеял! Качаясь, как на палубе В погоду непокойную, Представил он, как тешились В его-то времена! «Спой, Люба!» Не хотелося Петь белокурой барыне, Да старый так пристал! Чудесно спела барыня! Ласкала слух та песенка, Негромкая и нежная, Как ветер летним вечером, Легонько пробегающий По бархатной муравушке, Как шум дождя весеннего По листьям молодым! Под песню ту прекрасную Уснул Последыш. Бережно Снесли его в ладью И уложили сонного. Над ним с зеленым зонтиком Стоял дворовый преданный, Другой рукой отмахивал Слепней и комаров. Сидели молча бравые Гребцы; играла музыка Чуть слышно… лодка тронулась И мерно поплыла… У белокурой барыни Коса, как флаг распущенный, Играла на ветру… «Уважил я Последыша! — Сказал бурмистр. – Господь с тобой! Куражься, колобродь! Не знай про волю новую, Умри, как жил, помещиком, Под песни наши рабские, Под музыку холопскую — Да только поскорей! Дай отдохнуть крестьянину! Ну, братцы! поклонитесь мне, Скажи спасибо, Влас Ильич: Я миру порадел! Стоять перед Последышем Напасть… язык примелется, А пуще смех долит. Глаз этот… как завертится, Беда! Глядишь да думаешь: «Куда ты, друг единственный? По надобности собственной Аль по чужим делам? Должно быть, раздобылся ты Курьерской подорожною!..» Чуть раз не прыснул я. Мужик я пьяный, ветреный, В амбаре крысы с голоду Подохли, дом пустехонек, А не взял бы, свидетель Бог, Я за такую каторгу И тысячи рублей, Когда б не знал доподлинно, Что я перед последышем Стою… что он куражится По воле по моей…» Влас отвечал задумчиво: – Бахвалься! А давно ли мы, Не мы одни – вся вотчина… (Да… все крестьянство русское!) Не в шутку, не за денежки, Не три-четыре месяца, А целый век… да что уж тут! Куда уж нам бахвалиться, Недаром Вахлаки! Однако Клима Лавина Крестьяне полупьяные Уважили: «Качать его!» И ну качать… «Ура!» Потом вдову Терентьевну С Гаврилкой, малолеточком, Клим посадил рядком И жениха с невестою Поздравил! Подурачились Досыта мужики. Приели все, все припили, Что господа оставили, И только поздним вечером В деревню прибрели. Домашние их встретили Известьем неожиданным: Скончался старый князь! «Как так?» – Из лодки вынесли Его уж бездыханного — Хватил второй удар! — Крестьяне пораженные Переглянулись… крестятся…. Вздохнули… Никогда Такого вздоха дружного, Глубокого-глубокого Не испускала бедная Безграмотной губернии Деревня Вахлаки… Но радость их вахлацкая Была непродолжительна. Со смертию Последыша Пропала ласка барская: Опохмелиться не дали Гвардейцы вахлакам! А за луга поемные Наследники с крестьянами Влас за крестьян ходатаем, Живет в Москве… был в Питере… А толку что-то нет! вернутьсяГосподский срок – по «Манифесту» 1861 г. помещики обязывались в течение двух лет составить уставные грамоты и урегулировать правовые отношения со своими крестьянами. вернутьсяДоднесь – «доныне, до сего дня, до наших дней, времен» (В.И.Даль). |
