Аврелиан пошел в свой дом. Там его чуть не стошнило от вида трупов, но он преодолел этот позыв и взял сперва тело своей матери. Он перебросил ее через плечо и понес к будущему кладбищу. Он боялся смотреть в ее лицо, ему казалось, что стеклянные глаза смотрят на него с укором. Затем он принес своих младших брата и сестричку, чувствуя не имеющую смысла, но очень яркую вину в том, что он не погиб вместе с ними. В неподвижной тишине юноша стоял перед телами родных, пока холодные ручейки стекали по его щекам на землю. Ему хотелось дождя, чтобы он мог скрыть его слезы, чтобы мокрая одежда поддерживала холод в его груди, но неумолимое солнце не желало входить в его положение. На одном из дворов юноша нашел лопату. Клочья выжженной земли полетели во все стороны, чтобы принять семью сироты в свои вечные объятия. Аврелиан погрузился в работу, чтобы сбежать от мыслей. Когда последняя горсть грунта упала на их головы, юноша взялся за остальную деревню. Два дня он носил тела, закапывал их и спал без снов. Если же его одолевала лень, перед мысленным взором возникало лицо его матери, ее пронизывающий взгляд, что требовал дать людям справедливое упокоение. Наконец, с кладбищем было покончено. Замерзший и голодный, юноша покинул свой погибший дом. Теперь ему была одна дорога: в Лин. Уставшие от непрестанной работы руки зудели и болели, некогда ровная осанка согнулась под тяжестью мыслей о мрачных перспективах, живот же скрутило от голода и жажды. Ему казалось, что он деревянный механизм, бездумно управляемый неизвестным мастером. Всю дорогу по его спине бежали мурашки, его не покидало чувство, что за ним кто-то наблюдает, но ему было все равно. По пути он наткнулся на свой брошенный мешок. Аврелиан выбросил из него все безделушки, оставив лишь деньги, некоторую одежду и посуду. Он взял его с собой и вышел из леса.
Мимо проезжала телега, впряженная мулами. Кучер увидел, как из леса вышел грязный человек, с трудом передвигавший ноги.
– Тебя подбросить? – спросил он.
Аврелиан ответил слезившимся взглядом, после чего взобрался к грузу. Кучер не стал лезть с расспросами, хотя вся его натура кричала об этом, но он многое понял и из нависшего молчания. До Лина они добрались благополучно. Юноша бросил монету вознице и направился в первый попавшийся трактир. В этом заведении царил традиционный для всей империи полумрак, скрывавший лица немногочисленных посетителей и даривший блаженную прохладу, нарушаемый только светом одиноких свечек на столах. В душном заведении стояли как большие столы для компаний, так и небольшие круглые столики для посиделок максимум втроем, но в основном люди сидели большими группками и гремели разговорами. Юноша подошел к стойке с трактирщиком, едва различимым, и заказал себе плотный обед и много выпивки, после чего уселся за один из маленьких столиков. Боль в желудке заставляла его держаться за живот и сидеть чуть скривившись, пока он ожидал еду. Когда же запах жареного мяса ударил в ноздри, он набросился на еду, после чего стал давиться горькой серой жидкостью и дал, наконец, всю волю переполнявшим его чувствам. Шероховатый стол послужил отличным собеседником бившейся об него голове, верещавшей лишь гласные звуки. До крови в пальцах юноша царапал свой стул, когда терял равновесие и пытался удержаться. Еще несколько глотков заставили его уронить и разбить кружку, так что ему пришлось ватными ногами, качаясь как маятник, идти к стойке просить новую. Трактирщик попытался его поддержать:
– Да ладно, парень, она еще пожалеет об этом!
Сперва Аврелиан замолчал и удивленно уставился на него, но когда до него дошел смысл сказанного, он залился безумным смехом, поскользнулся и упал. Перед глазами вспыхнуло ночное небо, и наступила темнота.
Проснулся он на жестком матрасе в низкой комнатушке. Сколько прошло времени, сказать было сложно, так как окон в помещении не оказалось. Юноша лежал в луже своей крови и отрыжки, кости были словно сделаны изо льда, а во рту только песка не хватало для полной картины сухости в нем. Немыслимых усилий ему стоило поднять веки, что же было говорить о движении других частей тела. Ему казалось, что он превратился в холодное желе, которое очень не хотело расплываться, но любое движение начинало его распад. Глаза высохли, так что через новую боль он их прикрыл, но вместо ожидаемого мрака перед ним была палитра художника, которую уронил ребенок. Даже дышать ему было больно, поскольку воздух казался ему как минимум пламенем солнца. В этих мучениях он услышал голос:
– Проснулся? – Аврелиан издал протяжной стон. – Отлично. Выпей это, тебе полегчает.
Некто из-за круговорота цветов приблизился. Чья-то твердая рука взяла мягкого как мокрая глина юношу за спину и приподняла, а другая приставил ко рту что-то стеклянное, откуда в нутро несчастного полилась прохладная жидкость. Юноша поперхнулся, поскольку глотать было так же сложно, как и делать что-либо еще, но когда живот наполнился той влагой, ему и правда стало лучше. Усталость оставалась, но мучения прошли. Аврелиан вновь открыл глаза и увидел перед собой знакомое лицо алхимика Норонина, который тотчас отнял у него пустую колбу и протянул графин с водой.
– Так-то лучше. Что у тебя стряслось?
Аврелиан уставился в свои ноги, не решаясь ответить. Алхимик уселся рядом на полу, и сказал:
– Я вчера случайно здесь оказался и увидел тебя, лежащего на полу. Я снял тебе на сутки комнату. Что бы то ни было, встряска была у тебя ужасная, – у юноши взмокли глаза, и он держался изо всех имевшихся сил, чтобы не дать воли слезам. Алхимик взял его за плечо, и взволнованно продолжил: – Парень, да что с тобой?
Аврелиан, не глядя на собеседника, сделал самое спокойное лицо, какое только мог, и ответил:
– У меня умерла вся деревня.
Норонин отстранился от него, а сирота уткнулся лицом в матрас. Алхимик долго смотрел в сторону, а затем извлек откуда-то из-под одежды маленькую горелку, колбу и пару мешочков. Он сказал:
– Вот что мы сделаем: я пойду куплю еще выпивки, а ты пока сделай зелье для отрезвления. Просто насыпь в колбу маленькие горсти порошка из каждого мешочка, залей водой и поставь на горелку. Как только цвет раствора сменится на золотой, убери колбу и потряси четыре раза.
После этих слов старый алхимик щелчком пальцев зажег горелку и ушел. Аврелиан, почувствовавший поддержку, немедленно стал действовать. Он осторожно насыпал в колбу порошки, залил водой из графина и поставил на огонь. Цвет жидкости долгое время менялся то в лиловый, то в коричневый, и за каждым его изменением юноша следил так, словно от этого зависела его жизнь. Наконец раствор блеснул золотом, и в самом низу стал чуть-чуть оранжевым. Юноша схватил сосуд и внимательно потряс ровно четыре раза. Когда он поднял глаза, перед ним улыбался Норонин.
– Отлично сработано! А теперь давай пить.
Серая жидкость полилась в их желудки. Скоро Аврелиан снова потерял контроль над чувствами, и они подчинили его. Он поведал своему единственному ныне знакомому все свое горе, не скупясь на краски. Алхимик внимательно ловил каждое слово горечи, вылетавшее из стремительных губ Аврелиана. Юноша вспомнил каждый момент, когда он не спал, так что зелье постепенно опустошалось, и еще до конца разговора кончилось. Аврелиан трясущимися руками повторил прошлый опыт, и когда колба победно затряслась, закончил рассказ уже спокойно.
– Мне сложно даже представить твой ужас, – сказал алхимик, когда Аврелиан закончил.
– Даже мне самому сложно. И ведь знаете что? Я совершенно не представляю, что мне дальше делать.
– Ты же хотел стать алхимиком. Мне кажется, это подходящий момент.
Аврелиан в этот момент протрезвел бы, даже если бы не пил золотой раствор. Он снова помрачнел и тихо сказал:
– Но ведь… Разве я сейчас могу?
– А почему нет? Сейчас тебе жизненно необходимо отвлечься, а упорный труд очень с этим поможет.
– Я же могу погрузиться в скорбь и что-нибудь напутать.
– Для этого и нужно обучение. Простое зелье ты создать можешь, а большего от новичка и не требуется.
