– Вот она – цена предательства! – Повелитель гневно вскинул руку, указал на русских ратников. Его крымцы сплотились за спиной, стояли напряжённые, готовые ринуться на врага по первому знаку господина. Но хан приказал не им, а ждущим сигнала на башнях воинам:

– Дайте знак Кучуку, пора!

И словно разверзлись, расступились леса, выпуская наружу стремительную конницу. Всадники с бешеным улюлюканьем устремились на врага, с одной стороны казаки, а с другой крымцы. Они ловко орудовали саблями и кривыми ятаганами, врезались в нестройные ряды урусов. Не ожидавшие сопротивления московиты побросали добычу и устремились в лагерь к поспешно сооружённым укреплениям. Казанская конница отступила и исчезла так же внезапно, как налетела. Нахмурившись, смотрел великий князь Иван на трупы своих ратников, это были первые жертвы бескровной победы, которую обещали ему сладкоречивые послы ханики Гаухаршад и улу-карачи Булата. И были они не последними. Ещё несколько дней в ожидании стояли полки под Казанью. Великий князь надеялся на войско из Перми, но оно всё не появлялось. А казанская конница не давала покоя ратям, она терзала их по несколько раз на дню, вырывала людей клоками из русского стана. Московиты огрызались пищальной стрельбой, выскакивали вослед, но всадники растворялись в лесах, известных им до последнего пня, и хоронились там подобно лешим, незримые, защищаемые духами родной земли. Не дождавшись ни пермского полка, ни распахнутых ворот сдающегося города, Иван IV скомандовал отступление. Войска переправились через Свиягу и отправились в обратный путь. Казанцы же вдоволь потешились, когда под стены столицы явился запоздавший полк из Перми. Ни одному вотяку не удалось уйти в тот день из смертельной сечи.

Но гибельный поток лишь начинал набирать силу, он наполнялся кровью новых жертв. К трону казанского повелителя бросили управляющего тайными делами бека Мухаммада. Царедворец был обвинён в измене и соглядатайстве в пользу неверных. Уличающее сановника письмо предоставил Сафа-Гирею торжествующий оглан Кучук. За словами белого свитка укрывалась измена куда более глубокая, и хан повелел узнать, кто ещё был замешан в заговоре. Мухаммад-бека заключили в зиндан, где его ожидали пытки. За вельможу из ближнего круга поспешил вступиться сам улу-карачи. С отважностью барса, защищавшего своё логово, Булат-Ширин требовал, чтобы бек предстал перед шариатским судом. Сафа-Гирей знал: стоило выпустить Мухаммада из рук, и казанские крючкотворы найдут ему оправдание. Ширинскому эмиру было отказано в его ходатайстве, и тогда улу-карачи отдал тайное указание. Палачам повелителя не довелось испытать своё мастерство на вельможе, чьё могущество и власть ещё недавно заставляли склонять перед ним головы. Поутру бывшего управляющего тайными делами нашли бездыханным в тюремной келье.

– Слабое сердце не выдержало позора неправедных обвинений, – со вздохом подытожил смерть Мухаммад-бека улу-карачи Булат-Ширин.

Но все старания главы казанского дивана спрятать нити заговора оказались напрасными. Кучук уже вышел на след других вельмож, которые участвовали в интригах ширинского господина. Под жестокими пытками неосторожное слово вырвалось у одного, другого… Вслед за тем повелителю представили весь список заговорщиков, возглавляемый Булат-Ширином и ханикой Гаухаршад.

Террор начался в тот же день. По приказу Сафа-Гирея воины крымской гвардии врывались в дома именитых казанских вельмож, тащили их на расправу. Столица заполнилась криками и неумолчным плачем. Простой люд боялся выглянуть из своих домов, столкнуться со свирепыми всадниками. Зиндан переполнился. Мрачные закутки тюремных келий почтили своим высоким присутствием Булат-Ширин, Ахмет-Аргын и многие недоступные ранее сановники ханского двора. Не было в зиндане лишь Гаухаршад, но не из-за опасения Сафа-Гирея замахнуться на женщину ханского рода. Знатная царевна исчезла из столицы и самого ханства, словно испарилась, ибо по приказу разгневанного повелителя её искали во всех даругах и даже малых аулах. Никто не ведал, где укрылась она – легендарная дочь Ибрагима и Нурсолтан. Только тёмные воды озера Кабан хранили свою тайну…

В ночь, когда по городу разлилась волна арестов, ханика приказала спустить на воду небольшой чёлн. Она бежала не обычным путём, не через городские ворота, в которых заговорщиков поджидали крымцы, а водой, по Булаку к озеру Кабан. На берегу озера в памятной ей землянке, в которой она когда-то укрывалась с любимым Турыишем, ожидал ханику последний фаворит – один из верных огланов. Укрытые от любопытных глаз быстрые лошади и охрана готовились следовать за предусмотрительной госпожой в Ногайские степи.

На Булаке в час побега разгулялся ветер, и Гаухаршад плотней укуталась в тёплое покрывало. Мрачно взирала она на тёмные воды протоки. Вместительное судно легко скользило по Булаку, за порывами осеннего вихря ни одна ханская ищейка не слышала плеска вёсел. Женщина безмолвно наблюдала, как крепкие руки невольников легко управлялись с ходом лодки, её глаза с равнодушием скользили по лицам мужчин. Они старались угодить высокой госпоже, не догадывались, что вскоре должны были умереть. Ханика умела заметать следы, и свидетелей её бегства не следовало оставлять в живых. Женщина погладила прижатый к боку сундучок, в нём была часть её казны, которая должна была обеспечить достойное существование ханской дочери на чужбине. И когда-нибудь эти монеты и драгоценности помогут ей с триумфом вернуться в Казань. Здесь была лишь часть её несметной казны, в ханстве оставались принадлежавшие ей дворцы и имения, то, что она не могла унести с собой.

Гаухаршад затихла, прислушиваясь. Ветер сделался ещё злей, и с каждым новым порывом он всё крепчал. Невольники, опасаясь быть замеченными, не зажигали факелов, но держали их наготове. Чёлн, борясь с ветром, неуклюже входил в Кабан. Косая волна сильно тряхнула его, и ханика невольно вскрикнула. Зачерпнутая бортом вода замочила ноги. Стиснув зубы, госпожа ещё сильней ухватилась за сундучок, молила о быстром достижении берега. Но земли не было видно, кромешная тьма сомкнулась ещё больше, когда пошёл дождь. Над озером зрела буря. Пожилой надсмотрщик с тревогой вглядывался во тьму, торопил невольников. Те, дружно ухая, изо всех сил нажимали на вёсла, но их усилия были напрасны. Желанные берега не появлялись, и судно, казалось, кружилось на одном месте. С трудом зажгли факел, принялись махать им, кричать, но никто не отзывался, только ветер гудел, и волны со свистом накидывались на борта лодки и резким всплеском опрокидывались навзничь. Ханику пронизывала дрожь, одежда промокла, и холод сковывал тело. Она с надеждой оглядывалась по сторонам, высматривала огонёк на дальнем берегу. Но тёмная водяная масса дыбилась перед глазами, как табун взбесившихся жеребцов, и не мелькал спасительный огонь, а надежда покидала обессилевших людей. У одного из невольников унесло весло, другой принялся громко молиться на чужом языке. Надсмотрщик бросил плеть, он указывал на бушующие воды и хрипел, теряя голос:

– Аждаха! Это месть Аждахи. Великий Змей требует жертвы.

– Глупец! – вскричала Гаухаршад. – Кто верит в выдуманные для детей сказки? Если не заставишь рабов взяться за вёсла, пойдёшь первым кормить рыб!

Но обезумевший от страха надсмотрщик не слышал её. Ханика попыталась сама приказать невольникам, но на неё взглянули с такой яростью, что впервые госпожа отступилась. Она затихла, веря, что волны рано или поздно вынесут их на берег, или рассеется тьма, и придёт рассвет, который укажет дорогу. Гаухаршад думала об этом неустанно и не заметила большую волну, пришедшую со шквальным порывом ветра. Волна, как щепку, вознесла судно и сразу низвергла вниз. Лодка перевернулась мгновенно и накрыла собой людей. Холодная осенняя вода объяла барахтающиеся тела. Люди ещё пытались ухватиться за скользкие бока перевёрнутого чёлна, но его вырвало из мечущихся рук и унесло прочь.

Когда тёмная глубина потянула за собой Гаухаршад, она не поверила тому, что это происходит с ней – могущественной и неуязвимой. Судьба всегда хранила её, она помогала спасаться от чужой зависти, последствий глупостей и неосторожностей. Дочь великого хана с рождения пребывала на недосягаемой высоте и вот теперь погибала так глупо рядом с ничтожными невольниками, не стоившими даже перстня на её пальце. Она гневно закричала, бросая последний вызов судьбе или самому Всевышнему, но охрипший рот лишь хватил ледяной воды, а крик потонул в рёве волн. Силы закончились, но женщина всё не сдавалась, барахталась и выбиралась из очередной волны. Голова ханики Гаухаршад скрылась под водой самой последней. Сильные, крепкие невольники, не имевшие и половины железной воли своей госпожи, исчезли раньше. Она пошла ко дну, не ощущая ни холода, ни страха, блаженное тепло вдруг охватило её, и свет прорезал тьму. Чьё-то лицо склонилось над ней. То был Турыиш, она узнала его улыбку, глаза мужчины, которого любила по-настоящему. «Не бойся, – прошептал он, – идём со мной…»