(Перевод О. Румера)
Вот средневековый арабский поэт ас-Саиаубари.
Посмотри: дугою льётся охлаждённое вино,
Словно жертвенная кровь, шипит и пенится оно,
Влажный блеск его родился в самом сердце самоцветов,
Не вино – гранат расплавленный с водою заодно!
(Перевод С. Ахметова)
Что касается прозы, то гранат не раз упоминается – правда, под псевдонимом «яхонт» (этим понятием раньше объединяли гранат и рубин) – и в «Тысяче и одной ночи» (как свидетельствуют Аладдин, Али-Баба и Синдбад-мореход), и в романе В. фон Эшенбаха «Парцифаль», и в «Гаргантюа и Пантагрюэле» Ф. Рабле, и в рассказах о Холмсе («Голубой карбункул», «Знак четырёх») А. Конан Дойла, и в сказках и «Портрете Дориана Грея» О. Уайльда. В русской литературе – в «Вешних водах» И. Тургенева, рассказах Н. Лескова, поэзии В. Майкова, И. Дмитриева. И, кстати, у уже упоминавшегося Куприна в повести-легенде о любви простой девушки и царя Соломона «Суламифь», где гранат носит старинное имя «анфракс».
Суламифь заслушивалась его, когда он рассказывал ей о внутренней природе камней, о их волшебных свойствах и таинственных значениях. «Вот анфракс, священный камень земли Офир (легендарная библейская страна, богатая драгоценностями. – Ред.), – говорил царь. – Он горяч и влажен. Погляди, он красен, как кровь, как вечерняя заря, как распустившийся цвет граната, как густое вино из виноградников энгедских, как твои губы, моя Суламифь, как твои губы утром, после ночи любви. Это камень любви, гнева и крови. На руке человека, томящегося в лихорадке или опьянённого желанием, он становится теплее и горит красным пламенем. Надень его на руку, моя возлюбленная, и ты увидишь, как он загорится. Если его растолочь в порошок и принимать с водой, он даёт румянец лицу, успокаивает желудок и веселит душу. Носящий его приобретает власть над людьми. Он врачует сердце, мозг и память…»
И в заключение – сонет португальца Камоэнса, высоко ценимого Пушкиным и, судя по тексту, знавшего толк в камнях. (Поясним, что фольгу, упоминаемую поэтом, подкладывали под гранат, чтобы усилить его сияние).
О нимфа, неприступна и строга,
Ты словно вся из камня и металла:
В копне волос, что золотом упала
На мрамор лба, как солнце на снега,
В рубинах рта, где зубы – жемчуга,
В смарагдах дивных глаз, в горящих ало
Гранатах щёк – холодный блеск кристалла,
Бездушность глыбы, мёртвая фольга.
Рука – слоновой кости. В стройной шее
На алебастре высвечены вены —
Лиловый плющ, что в извести увяз.
Ты вся из камня. И всего страшнее,
В тебя влюбившись, осознать мгновенно,
Что это сердце твёрже, чем алмаз.
(Перевод В. Резниченко)
Камень влюблённых – гранат
Продолжение темы: А. Куприн «А все-таки «Гранатовый браслет» – был».
Ольга Иванова.
Сююмбика
Главы из романа
к 500-летию казанской царицы Сююмбики
Продолжаем публиковать отрывки из трилогии Ольги Ивановой «Повелительницы Казани». В предыдущих выпусках мы давали главы из романов «Нурсолтан» и «Гаухаршад». Сегодня знакомим читателя с главной героиней третьей книги – «Сююмбика»
Часть IV
Глава 11
ДЖИЕН пришёл в Казань в солнечный пятничный день. Любимый праздник ждали с нетерпением, столица уже накануне переполнилась гостями, прибывшими издалека. Ближние родственники казанцев, проживавшие в окрестных селениях, съезжались поутру. По улочкам и слободам разносился весёлый скрип деревянных колёс, кони, украшенные яркими лентами, тащили арбы и подводы, позванивая вплетёнными в густые гривы колокольчиками. В повозках чинно восседали нарядные мужчины и женщины. Рядом дети, словно воробышки, щебетали и крутили головами, им никак не сиделось на месте. Молодые снохи не могли сдержать радостных улыбок, поглядывали по сторонам, узнавая родные места, но не забывали следить за корзинами с угощением. А в корзинах завёрнутые в вышитые полотенца пышные лепёшки, пироги со сладкой начинкой, тушки вяленых гусей, истекавший мёдом бавырсак. Готовились угощения женщинами загодя, и везли их снохи в родительский дом, откуда ушли совсем недавно. Шла их семейная жизнь в соседних аулах и даругах, но везли они к родному порогу сладкую выпечку, что говорила сама за себя: «Хорошо мне живётся с избранным мужем, сладок сон в приветливом доме, храним Всевышним мой покой».
В слободах слышался оживлённый говор, широко распахивались ворота для дорогих гостей, и приветствия звучали отовсюду. В домах сородичей ожидали накрытые дастарханы, девушки выносили тазы и кумганы с водой, предлагали освежиться с дороги, смыть пыль и усталость от долгого сидения в арбе.
Ещё до полуденного моления народ повалил на Ханский луг. Гости из аулов устраивались на траве, расстилали скатерти со снедью. Степняки из Ногаев и хаджитарханских земель выделялись шатрами, составленными в круг. Внутри круга выстилали белый войлок, рассаживали всех представителей рода от мала до велика.
Сююмбика-ханум в окружении свиты проходила меж радующихся, принаряженных людей. Тут и там встречались давно не видевшие друг друга родственники. Старики обнимались, вытирали скупые слёзы, зрелые мужчины сдерживались, степенно кивали, в знак приветствия одобрительно похлопывали друг друга по плечу. А женщины хвалились детьми, вылавливали их по одному из шумных, с визгом носящихся по поляне ватаг. Казанскую ханум узнавали повсюду, кланялись ей. Старейшины рода почитали госпожу радушными приветствиями, их подхватывали десятки голосов. Перед каждым кругом Сююмбика останавливалась, прижимала руки к груди и приветствовала кого почтительным кивком, а кого доброжелательной улыбкой и гостеприимными словами. Бунчук ногайского рода, который вёл корни от легендарного Идегея, ханум заметила издалека. С лёгким волнением вошла Сююмбика в круг близких ей по крови ногайцев, низко поклонилась, так что на голове качнулся высокий калфак, расшитый золотом и жемчугами. Навстречу поднялся старейший мурза Байтеряк и протянул госпоже традиционную чашу с кумысом. Эта древняя деревянная чаша с неровными, будто обгрызенными краями хранилась в роду, как самая ценная реликвия. По преданию из неё пил сам Идегей. С суеверным трепетом Сююмбика приняла чашу, приникла губами к почерневшему от времени дереву, ощутила знакомый кисловато-жгучий вкус ногайского кумыса. Не пила она никогда напитка более желанного и вкусного, и старая эта чаша, овеянная славой легенд, придавала привычному кумысу вкус волшебный и пьянящий. Дочь Юсуфа пила и не могла насладиться вдосталь.
А впереди уже раздавались громогласные призывы, глашатаи собирали борцов и зрителей на борьбу курэш:
– Курэш! Начинается битва сильнейших батыров!
– Спешите на майдан!
Казанская госпожа поторопилась в ханский шатёр, но в роскошном пристанище повелителя нашла лишь жён и детей Сафы. Она опустилась на ковёр к щедрому дастархану, приняла из рук аякчи[1] кубок с вишнёвым шербетом, незаметно склонилась к оказавшейся рядом хатун:
– Фируза-бика, повелитель не появлялся?
Младшая жена покачала головой:
