– Я сразу тебя узнала и так испугалась за тебя. Больше, чем за себя.

– Как у тебя дела? – перевел тему Зак, ощутив резкий укол чувства вины.

– Мы так давно не виделись, я много раз хотела позвонить…

– Я знаю, – прервал ее Зак.

Ему было не по себе, и казалось, что недавний сон начинает сбываться, только в реальности он получил награду за роль худшего отца. Ему хотелось сказать «прости», но он не умел этого делать. Он никогда не просил прощения. Буквы не складывались в нужном порядке.

– У меня все нормально, – выдавил он, понимая, что в окружающей обстановке его ответ звучал по меньшей мере нелепо.

В воздухе повисла тишина. По стене вверх пополз маленький паук, а лампочка замигала.

– По-моему, надвигается шторм.

– Ты больше не снимаешь кино?

– Нет.

– Ты больше никогда не будешь его снимать?

– Нет.

Казалось, что неприятный день Оливии был официально завершен на подходящей этому настроению ноте.

– Я постелю тебе. Ложись спать, Ливи, – сказал Зак. – У тебя был длинный день.

Оливия смотрела на него не мигая, как будто хотела услышать что-то еще, но он поспешно вышел из кухни.

Зак впервые спал хорошо, но совсем недолго, потому что уснуть ему удалось только под утро. По крыше и окнам тяжелыми каплями ударял дождь, а ветер яростно заставлял уставшие, измученные деревья тревожно шуметь. Шторм бушевал всю ночь, и Зак, как ночной сторож, прислушивался к комнате, где спала Оливия, словно охранял ее сон. Его глаза привыкли к темноте, и он больше с ней не боролся.

Как круто и в одно мгновенье может порой измениться жизнь. Зак даже представить себе не мог, что эту ночь он проведет в одной квартире с дочерью. Он попытался проанализировать происходящее, но мысли как назло не слушались его, и он не мог ясно рассуждать.

Его привычная мысленная жвачка наконец-то кончилась, и события вечера привнесли в его голову новые мысли. Зак не мог понять, счастлив ли он или напуган и сметен. Он не знал, о чем говорить с Оливией, и не погружался в сон, словно чтобы продлить ночь до бесконечности.

Дочь не казалась обиженной на него, скорее она была расстроена из-за собственных неудач. Мог ли он ей как-то помочь? Наверное, мог. Но он понятия не имел, каким образом. Он не знал, как себя с ней вести, как не ляпнуть что-нибудь неуместное.

Утро забрезжило тусклым молочным светом. Шторм по-прежнему не унимался. Ветер за окном завывал, прерываясь на то, чтобы собраться с новыми силами и налететь на затаивший дыхание город. Зак очнулся от беспокойной дремы и поспешно встал с кровати. Он увидел, что комната, где спала Оливия, пуста. Он прошел на кухню, но там тоже было пусто. Оливия словно испарилась. Зак заволновался, что она могла уехать, но ее вещи были на месте. Ветер глухо забился в окно, и вслед за ним, как по команде, обрушился ливень. Солнце пробивалось через холодные серые тучи, освещая прозрачные блестящие капли, размазанные по стеклу. Сердце Зака заколотилось, и он увидел, что тяжелые, высокие двери запретной комнаты были приоткрыты. Он понял, что Оливия была там. Он подошел к дверям и твердо сказал:

– Доброе утро, Ливи. Как спалось?

Ответа не последовало, и Заку пришлось повторить.

– Доброе утро, Ливи, – прокричал он, и голос его задрожал от раздражения и досады.

– Доброе утро, папа, – донесся до него беспечный голос дочери.

Она вышла из комнаты, и он увидел, что ее свежее, румяное лицо светилось. Ее озорные карие глаза искрились, а золотые волосы непослушно торчали в разные стороны.

– Папа, я так горжусь тобой, – произнесла она и бросилась ему на шею.

Былое раздражение Зака улетучилось. Не заглядывая внутрь комнаты, он с грохотом закрыл двери и вместо того, чтобы произнести заготовленную за эту минуту порицающую речь, мягко посмотрел на Оливию и сказал:

– Пойдем куда-нибудь позавтракаем?

– Иногда мне кажется, что ты железный человек, Тайлер. Ты ведь только сегодня утром прилетел, – сказала Люсиль, увидев мужа, входящего в дом после пробежки, с налипшей на твердые мышцы футболкой. Она вальяжно раскинулась на кремовых простынях, как царица.

– Чьи это часы я нашел в ванной? Они мужские, – спокойно произнес Тайлер, вынимая из ушей наушники.

На лице Люсиль появился хитрый взгляд, а пухлые губы сомкнулись и на них словно застыла насмешка.

– Это Шона, моего персонального тренера. Помнишь, я тебе про него как-то рассказывала, – уклончиво ответила она.

Тайлер не помнил.

– Что тогда этот Шон делал здесь, пока я был в командировке?

Люсиль встала на кровати на колени и притянула к себе мужа.

– Ну хватит тебе, тигренок. Тебе совсем не идет строгий тон. Только не говори, что ты злишься. Мне просто было лень выходить из дома в такую серую дождливую погоду. Ты же не хотел бы, чтобы твоя малышка утруждала себя?

– Я думал, что ты занимаешься в спортзале в нашем здании.

– Иногда. Но мне никто там не нравится и не дает таких советов и результатов, как Шон. В этот раз он любезно согласился потренировать твою жену у нее дома, чтобы к твоему приезду она была аппетитная. Смотри. – Она отбросила одеяло, обнажив стройную фигуру. – Видишь? То-то же, дорогой.

Тайлер не стал спрашивать, почему часы тренера были именно в ванной. Кстати, он обратил внимание, что они были дешевые и безвкусные, а глаза его жены пустые и недоумевающие. Он не знал, что у нее на уме, и вдаваться в такие подробности не собирался. Ему никогда не приходили в голову мысли следить за ней или прослушивать ее телефон. Он не считал брак тюрьмой, а свою жену заключенной. На его взгляд, если даже она нашла кого-то на стороне, а в данной ситуации это почти наверняка был Шон, значит их отношения точно провал, хотя он и не сильно старался в них вникать.

Да, он много отсутствовал, но при этом Люсиль ни в чем не нуждалась. Ему было не в чем себя винить, она прекрасно знала, на что идет, когда выходила него замуж. Они всегда виделись редко, но ее это устраивало. Тайлер не изменился ни в лучшую, ни в худшую сторону. Он оставался самим собой.

– Когда ты в следующий раз уедешь? – спросила Люсиль. – Я хочу сделать химический пилинг. Ты не должен видеть его последствий, дорогой.

Тайлера неприятно кольнули слова жены. Он почувствовал себя чужим в царских покоях Люсиль. И в этот раз его не привлекала ее обнаженность. В ней было что-то неправильное, что-то неуместное.

– Я иду в душ, – сказал он, высвободившись из ее объятий.

Он подошел к окнам и резко раздвинул шторы. Солнечный свет побежал по комнате, тщетно пытаясь оживить позолоченные декорации.

– Я сварю тебе кофе, тигренок, – сказала Люсиль, брезгливо поморщившись от света, и лениво потянулась.

– Не утруждай себя, дорогая, – донеслось до нее. – После душа я сразу убегаю в офис.

Бархатистая темнота спустилась на промерзший до самых костей Лондон. Темно-синее небо заволокла серая дымка, словно паутина, на которой налипли лучи мерцающих звезд. Небоскребы, будто черные статуи, погружались во мрак, сражаясь с ним своими тусклыми желтыми огнями. Воздух рассекали истошные звуки сирен и ревущие моторы спортивных машин.

Тайлер сидел на террасе своего пентхауза и наблюдал за городом, погружающимся в сон. Ему нравилось проводить здесь редкие минуты полного одиночества, слушая дыхание мира. Так трудности на работе и разочарования в браке казались ему незначительными. Он словно возвышался над ними.

Рядом с ним стояла чашка цветочного чая, дымок из которой слабо рассеивался в темноте.

– Дорогой, ты не замерз? – спросила Люсиль, появившись на террасе.

– Нет, мне не холодно.

– Вообще-то мне надо с тобой поговорить. Это можно сделать сейчас?

Вырванный из своих дум, Тайлер вернулся в реальность. Он сделал глоток чая, и его вкус ему показался нестерпимо горьким.