Сон не шел к Заку. Он слышал, как за окном одиноко завывает ветер, громко прохаживаясь по подоконникам. Сквозь жалюзи пробивался желтоватый свет уличных фонарей. Ощущая затяжной приступ голода, Зак понял, что уснуть не получится. Он встал и, пройдясь по квартире, на минуту задержался у запретной комнаты. Ему показалось, что сила была именно в ней. Он отворил дверь и вошел внутрь.

Нажав на выключатель, он увидел, как темная комната озарилась неярким светом, как зажглись, словно лунными лучами, полки с тысячами дисков и видеокассет, аккуратно выстроившихся в бесчисленные ряды. На стене висели грамоты и черно-белые фотографии любимых кинокадров. В шкафу за стеклом, переливаясь золотым светом, стояли награды. Посередине на стене висел огромный плоский телевизор, а под ним, словно под священным алтарем, располагалась аппаратура с множеством кнопок и приспособлений. На потолке расположилась красивая декорация из налепленных друг на друга квадратиков.

Когда-то ему нравилось творить здесь, в приглушенном свете, струящемся по черным стенам. Скользящим взглядом он окинул рабочий стол, на котором стояла лампа и лежали книги и бумаги. Зак подошел к шкафу. Золотая маска с отверстиями вместо глаз безмолвно и равнодушно смотрела на него сквозь стекло, словно показывая, что для величия недостаточно слов и эмоций, недостаточно таланта и усилий, недостаточно даже веры. Нужно просто уметь быть, а не казаться. Вне зависимости от всего. В самой простоте, но при этом и полноте своего существования.

И когда-то у него это неплохо получалось. Он умел быть. Быть лучшей версией себя как режиссера, но никогда как мужа и отца. Он думал, что творчество и семья несовместимы. Он жил кино. И оно без остатка вытеснило все остальное из эгоистичного бытия Зака.

Он вспомнил, как фоторепортеры безжалостно фотографировали его одного, громко приказывая ему отойти от жены. Они выкрикивали его имя, и его эго в эту минуту сладостно ликовало. Он выпускал мягкие, бархатные пальчики Элвы, бросая ее, смущенную и несчастную, на растерзание будущих сплетен, и вдоволь наслаждался своим триумфом на ковровой дорожке.

Один. Приглашения на вечеринки приходили на его имя, и в них указано было «плюс один».

Элва была его «плюс один» и никогда не была названа своим собственным именем. Он стер ее как человека, превратив в тень. И судьба словно насмехалась теперь над ним. Она как будто серьезно настроилась показать ему, что без семьи он на самом деле ноль. И тенью, на самом деле, был он сам.

Зак посмотрел на диски. Конечно, среди них были и его фильмы. Его собственные фильмы. Он достал один из них и усмехнулся. Он вспомнил, что снимал его, когда Оливия была маленькой. Когда она сочиняла стихи и истории, а ему ни разу не было до них дела. И что это был один из лучших фильмов в его жизни, которые он срежиссировал, заплатив за это очень дорогую цену. Именно поэтому он решил себя наказать и запретил себе заходить в эту комнату. Он решил наказать свое тщеславие, которое, свесив гладко выбритые, стройные ножки, сидело у него на шее и управляло его жизнью.

Он вставил диск в проигрыватель, и на черном экране появились первые кадры. «Лучше поздно, чем никогда. Люди неспроста ведь так говорят», – подумал Зак, откинувшись в кресле и больше не ощущая голода, которому щемящее чувство сожаления не оставило места.

Уже почти рассвело, когда он отправился в постель. За долгое время он впервые по-настоящему хотел спать, его тяжелые веки набухли, а голова гудела. Он хотел лечь в кровать и погрузиться в забытье, чтобы набраться сил и начать жить по-новому. Этой холодной, иссиня-черной ночью он несколько часов находился в прошлом, думая о будущем, совсем забыв про настоящее. И теперь, когда за окном горизонт окрасился робкими оранжевыми красками, он повалился на помятую темно-серую кровать и забылся глубоким сном.

Открыв глаза от яркого и теплого солнечного цвета, он сначала приятно потянулся, как вдруг подскочил и схватил телефон. На экране высветилось время: двенадцать тридцать, три неотвеченных вызова от дочери и одно сообщение, тоже от нее. «Привет, папа. Ты, скорее всего, забыл, что мы встречаемся сегодня. Оливия».

Зак закрыл руками лицо и почувствовал, как оно загорелось от негодования. Он проспал важную встречу. Пожалуй, самую важную за всю его самодовольную жизнь. Что ей ответить? Я проспал? Она называет меня папой. Какой же я после этого «папа»? Я безответственный кретин, каким, впрочем, всегда для нее и был.

Насколько сон прошедшей ночью казался сладким, настолько явь теперь казалась горькой. Зак никогда ни у кого не просил прощения. И этот раз не был исключением. Он набрал номер дочери и, убедившись, что она еще в колледже, поспешно выбежал из дома.

Мириады разноцветных деревьев украшали сдавшийся в плен осени шумный город. Городской воздух пропитался липкой влагой и запахом сырого асфальта.

Тайлер вернулся домой около семи. Он целый день был занят на работе, ощущая себя свежим и бодрым. После поездки к тетушке Джемме он словно зарядил свои изрядно севшие батарейки, а новый проект на работе вдохновлял его и придавал сил. Зайдя домой, он увидел, как Люсиль пыталась сделать фотографию селфи, но ее нос морщился, и красивое лицо искажалось недовольством.

– Тигренок, наконец-то ты вернулся домой. Сделай мне красивую фотографию, хочу выложить ее в инстаграм и подписать «я после бурного похода в Анабелс», или как ты думаешь, что можно подписать? Мне всегда так трудно подбирать слова для фотографий, не понимаю, как остальные пишут длиннющие тирады. Мы так напились вчера, дорогой. Я ничего не помню. Кто привез меня домой, как я поднималась на лифте, – как будто память отшибло. Но было так весело!

Люсиль, как кошка, растянулась на диване в черном шелковом платье-сорочке и сделала томный взгляд. Ее платиновые волосы были небрежно собраны наверху в пучок. Ее лицо было без макияжа и, несмотря на похмелье, имело отдохнувший и ухоженный вид.

– Я готова, – скомандовала она.

Тайлер сделал несколько фотографий, и жена, просмотрев их, осталась недовольна, воскликнув:

– Какая я опухшая, глаз совсем не видно. Ну и ладно, зато не придется теперь ломать голову, что написать под фото.

Люсиль отложила телефон в сторону и посмотрела на мужа:

– Как ты провел время у Джеммы? Как она?

Приехав на работу после времени, проведенного с Джеммой, он не заикался. На душе было спокойно, и он забылся, как только перешагнул порог своего офиса. При виде жены слова застряли колючим комком у него в горле.

– Нормально, – выдавил из себя Тайлер.

Он прошел на кухню и включил чайник.

– Нормально? И этим словом ты ограничишься? Не хочешь разговаривать, так и скажи. И налей мне тогда шампанского. Голова раскалывается, хоть я и приняла таблетки. Вот такая плата за веселье!

Тайлер не хотел думать о том, как его жена может так себя вести, находясь в положении. В последнее время ему казалось, что он ее совсем не знает. Эта женщина появилась в его жизни как цветное пятно на сером полотне неба, но теперь ему больше не симпатизировал этот цвет. Он казался неуклюжим и неуместным, а небо, напротив, не серым, а пастельно-голубым.

Тайлер налил шампанского и принес жене. Она резко схватила мужа за запястье.

– Посиди со мной, тигренок. – Она похлопала по дивану наманикюренной розовым цветом рукой, как будто отдавала команду хорошо надресированной собаке.

Тайлер послушно сел.

– Обними меня.

Тайлер послушно обнял.

– Поцелуй меня.

Больше всего на свете Тайлеру не хотелось целовать жену. От нее пахло сладкими удушливыми духами, перемешанными с алкоголем. Он почувствовал, как отвращение растеклось по его телу.

– Извини, – высвободившись, сказал он, – мне надо налить ч-ч-чаю.

– Чего налить?

Люсиль приподнялась на локти. Тайлеру не хотелось повторять, но он, пересилив себя, все же сказал: