– По-твоему, я полный отстой, не знаю, как люди живут?

– Честно? – подняла на него глаза Вика. – Думаю, не знаешь.

– Моя бабушка прожила всю жизнь в коммуналке на третьем этаже трехэтажной развалюхи с протекающей крышей, принципиально не переезжала к родителям. Она считала их огрызками капитализма, классовыми противниками и не принимала никакой помощи, даже когда нуждалась. Мне приходилось всеми правдами и неправдами подсовывать ей продукты и деньги, я врал, будто сам зарабатываю.

– Правда? – не верилось ей.

– Правда. И полы мыл на лестнице, в коридоре и злополучном сортире, когда наступала бабушкина очередь, но она болела.

– Ничего себе!

Виктория попробовала представить его в растянутых трениках с половой тряпкой, шваброй и ведром… нет, это невообразимо! Она прыснула, да тут же вспомнила, что не к месту выдает положительные эмоции, и закусила губу, опустив голову. А через полминуты ее осенила жуткая мысль, Вика отстранилась от Даниила и с беспокойством выпалила:

– А тебя не будут подозревать?

– На основании чего? – Он остался совершенно спокойным, чем немного и Вику успокоил, но не до конца. – В основе каждого преступления лежит мотив, то есть в результате убийства кто-то хочет получить нечто ценное или важное. Это может быть наследство, деньги, страховка, квартира-дом, бизнес. У меня нет мотива, потому что всем этим я владею в избытке. Дом и бизнес достались от отца, а не приобретены в браке, так что со смертью Ирмы я ничего не получу в материальном плане.

– Но это могут быть и нематериальные ценности, – возразила Вика. – Месть, ревность… Как насчет свободы от жены?

– Это не мотив, Вика, – немного раздраженно бросил он. – Для того чтобы избавиться от Ирмы, мне достаточно было выставить ее за дверь с парой чемоданов и без счета в банке, так как детей у нас нет.

– Не сердись, просто я подбрасываю возможные версии, которые можешь услышать в полиции, чтобы ты был готов к нападкам…

– Скажу честно, жалею, что не выставил. Я не уверен, что Ирма после этого осталась бы жива… но теперь, в связи с ее убийством, и мое имя будут трепать на всех углах.

– Так-таки на всех?

Виктория намекнула, что не столь уж он известен в городе, чтобы только о нем и говорить, все-таки не звезда шоу-бизнеса, а Даниил указал глазами на экран телевизора, там начался повтор репортажа с места происшествия:

– Вон… этого достаточно.

Он смотрел репортаж с выражением едва уловимой гадливости. Стоит себя поставить на место Даниила и увидеть весь ужас на экране его глазами, начинаешь понимать, как ему, мягко говоря, не комильфо. Но слов утешения не находилось, нет, правда: любовница утешает любовника, дабы тот не страдал из-за бесславной гибели своей дуры жены, – не глупо ли? Можно и другими способами выразить отношение лично к нему: прижаться теснее, обнять крепче и дать ему то, чего он всегда был лишен в собственном доме, – покой и любовь. Пусть сейчас Даниил мыслями далек от нее, он все равно с ней, к тому же впервые делился тем, что его волновало и тяготило:

– Знаешь, а для нее, может быть, смерть – лучшее, что случилось. Ирма дошла до последней точки распада.

– А ты не пробовал лечить ее?

– От чего? Она не хроник-алкоголик, спокойно могла не пить, но пила из вредности, когда вспоминала, что трезвая. И эпатировала – лишь бы досадить мне. Распад внутри Ирмы образовался, она больная ходила, если бешенству своему не давала выхода в извращенной форме. Это называется – психически неустойчивая, неуравновешенная.

– Почему же тогда…

Вспомнила, что дала себе слово не лезть в его отношения с женой, никогда не интересоваться – почему так, а не иначе, и прикусила язык, однако Даниил закончил ее фразу:

– Не разводился? Жалел, представь себе. Вот уж точно: чемодан без ручки – тяжелый, ненужный, а выбросить жалко. Ирма ничему не научилась, работать не привыкла, да и где бы она работала с характером богатой стервы, кто терпел бы ее? Я ждал, когда запас бешенства и злости на весь мир у нее истощится, когда она перебесится или хотя бы устанет от самой себя, чтобы договориться и расстаться по-тихому. Видимо, Ирма это понимала и мстила мне, заранее мстила.

На взгляд Виктории, позиция Даниила спорная, ну, не имеет смысла мучиться, когда семейная пара существует в контрах, если только оба не мазохисты. При любых раскладах кто-то все равно станет жертвой, как правило, страдает слабая сторона, так что продолжение лишь способствовало бы обострению вражды. Впрочем, спросить-то она хотела совсем о другом – как докатились оба до жизни такой? Ну, раз Даниил понял по-своему, Виктория построила свой вопрос немножко иначе:

– А как объяснишь, что не знаешь о собственной жене практически ничего, что помогло бы следствию?

– Да так и объясню… примерно как тебе.

– Этого нельзя делать. – Впервые Виктория позволила себе тон категоричного ментора. – Только не сердись, но хочешь или нет, а тебя будут подозревать хотя бы для точки отсчета, ну, положено у них так! А поскольку ты человек успешный и состоятельный, начнут вымогать…

Порывисто взяв девушку за плечи, Даниил притянул ее к себе и припечатал поцелуем в губы, через минуту у самого уха Виктории, обжигая ее щеку и шею горячим дыханием, произнес шепотом:

– Хватит об этом. Я приехал сюда не для того, чтобы говорить и думать о том, что случилось. Завтра подумаю.

«Приехал сюда» – волшебные слова! В тяжелый момент, а у Даниила именно такой период, люди бегут к самому близкому человеку за участием, поддержкой, любовью, советом. Он приехал к ней, а не к кому-то другому, значит, Вика для него не временное явление! Она возликовала, но внешне виду не подала, в то же время не отказала себе в порыве обнять его за шею крепко-крепко, подавляя голос совести, напомнивший, что радость Виктории неуместна и цинична.

– Ничего не говорила! – досадливо бросил дед Тема. – Ни вчера, ни позавчера, ни сегодня… Нет, неправда, сказала! Еще в пятницу просила, чтобы я никому ни слова. Да у нас же ничего не утаишь! Телик народ смотрит, правда, не все любят новости, но мне прибегали сказать, что показывали похожую на Иришу девку. И все. А Ириша ни слова. Мне что, клещами тащить из нее? Тогда неси клещи и покажи, как это делать. Я и так слово нарушил, тебе вон растрепался.

Дед Тема плел сетку в своем углу, работа небыстрая, требует внимания, а у него на леске сами собой узлы вязались – потому что то на Гошу отвлекался, то думы всякие беспокоили по поводу Иришки.

Георгий приехал выяснить у деда, что с ней, – мол, какая-то не такая она последнее время. В субботу еле вытащил ее на день рождения бухгалтерши – не хотела идти, дед настоял, мол, нехорошо обижать человека, пусть женщину, с которой работаешь. Артем Иванович товарищ наблюдательный, сразу подметил, что олигарх обеспокоен, это радовало деда, но сейчас речь не о том. Ириша просила – никому! С другой стороны, Гошка в курсе их тайн, скрывать от него нечего, вот и огорошил его:

– В пятницу нашу Иришку второй раз убили, теперь уж наповал.

И рассказал то немногое, до чего сам додумался и то, что услышал от Ириши, – немного, к сожалению. Георгий стоял в дверном проеме, опираясь о косяк спиной, скрестив на груди руки. Нравился он деду Теме, мужик видный, крепкий, основательный, лицом… нормальный. А какое лицо должно быть у мужика? Мужское. Не нравилась прическа, Гошка стригся почти налысо, как зэк – что за мода дурацкая? Но волос у него много, густые, без них как-то удобней, объяснял сам Георгий.

По деревенским меркам в свои тридцать три он достиг небывалых высот: на одно село и четыре деревни, расположенные кучно, единственный олигарх – как его прозвали здешние бабки, а дедки подхватили прозвище. Его уважают, так ведь есть за что: умеет он и работать физически, и руководить, жители деревень пашут у него, что показательно – людей Георгий не обижает, сам прошел школу обид и сделал правильные выводы. В других селах и деревнях разруха, а эти пять поселений живут и в ус не дуют, а ведь разные времена переживать приходилось. Поначалу он и психованным бывал, и ошибок много делал, и с народом не удавалось ему ладить, народ ведь тоже разный, но молодость быстро учится, при условии, если сильно хочет учиться. А родной дед и его друг Артем Иванович направляли горячего парня, чтобы кипяток не ушел в песок.