– Вера, запомни – змея никогда не нападает первой на человека и никогда не преследует его, если он уходит от нее или убегает. Она может укусить, только если ты сама наступишь на нее, не разглядев ее в траве. Так что в лесу всегда смотри себе под ноги и будь внимательна.
– Дедушка, а у нас в садике Павлик змею вылепил из пластилина.
– А ты кого можешь вылепить?
– Я могу черепаху и рыбу.
– Молодец.
Странно слышать обращение «дедушка» по отношению к себе. Но он ничего не имеет против. А Борис Петрович, например, терпеть не мог называться дедом, и требовал, чтоб маленькая Даша обращалась к нему : «Боба». И Верка знает, что ее прадедушку звали «Боба».
Вот с чем в зоопарке дело обстояло сравнительно неплохо, так это с детскими аттракционами Карусели нескольких видов, качели, катание верхом на лошадях– были призваны компенсировать скудность фауны, представленной на обозрение. Даша последовательно провела Веру чуть ли не по всем каруселям, и пока он ждал их, сидя на скамейке, он сильно продрог.
Обратно возвращались по набережной Фонтанки. Пересекая Невский он сказал –
– Запоминай Вера, этот мост с лошадьми называется Аничкин. Кстати, Даша, как правильно Аничкин или Аничков?
– Не знаю.
– А мы с мамой точно таких же лошадей видели в Неаполе, перед воротами в какой-то парк с замком, где проживал царевич Алексей.
– Что, тоже творение Клодта?
– Да, абсолютно такие же, только там их не четыре, а две.
– Значит, и еще где-то могут быть.
– Вполне. Казалось бы , – уникальное произведение искусства, а поди ж ты, наделал копий… Все можно копировать, даже «Давида», один стоит в Уффици другой на площади Сеньории, и не отличишь. Одно только невозможно скопировать – свиную кожу.
– Чего, чего?
– Да это я так… мудрствую.
4.
Он действительно мудрствовал, и злился на себя за это. Все его попытки определить в чем же состоит особенность его прошедшей жизни, и существует ли вообще эта особенность, заканчивались неудачей. Он полагал, что особенность не следует путать с индивидуальностью. То, что жизнь каждого индивидуальна, это понятно. Понятно, что каждый человек идет своим жизненным путем, и на этом пути встречается с только ему предназначенными обстоятельствами, людьми, происшествиями и т.д. Но вот , допустим, все смотрят на одно и тоже небо или на картину художника, они же видят разное, и лишь в общих чертах воспринимают это небо и эту картину одинаково, похоже, и никогда не узнать, в чем именно их восприятие, их впечатление от увиденного, услышанного, прочитанного разнится. Бывает, что несколько мужчин влюбляются в одну и ту же женщину, но ведь каждый из них находит в ней что-то свое.
Иными словами его интересовало, в чем состоит сущность индивидуума? Будучи в аспирантуре, готовясь к сдаче кандидатского минимума, он посещал занятия по диалектическому материализму, которые вела преподаватель кафедры их академии – молодая, умная женщина, одевавшаяся вопреки моде в длинные балахоны из темной ткани, призванные подчеркнуть ее независимость в суждениях. Она была влюблена в Маркса, и сумела вызвать в слушателях интерес к его философским взглядам. Действительно, как философ, Маркс представлялся более интересным мыслителем, чем, как экономист. «Тезисы о Фейербахе» – гениальны. Маркс написал их в том же молодом возрасте, в каком Микеланджело ваял «Пьету». «Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В действительности она есть совокупность общественных отношений». С этим следует согласиться. Маугли, воспитанный в волчьей стае, не может считаться человеком. Выходит, что в человеке главное все-таки – «позолота», а не «свиная кожа». По отношению к определению сущности человека это утверждение справедливо, но в чем сущность индивида? Ведь индивидуальность присуща не только человеку, но всему живому, тому же волку, наконец. Это из другой оперы, и общественная жизнь здесь скорее всего ни при чем. Может быть, это вообще не философская категория? Для атеиста это категория анатомо-физиологическая. Просто индивидуальные особенности строения мозга, разное количество нейронов, разная скорость передачи нервного импульса и т.д. Ой ли?
А Маркса у нас постарались поспешно дезавуировать. Особенно последний тезис: “ Die Philosofen haben die Welt nur verschieden interpretiert, es kommt darauf an Sie zu verndern”. Слово «революция» стало чуть ли не запретным. Услышав его, любой уважающий себя интеллектуал болезненно сморщится и отвернется, как от назойливой мухи : «Что вы, что вы… только эволюционный путь. Никаких революций. Хватит. Уже наелись». И верно – будем эволюционировать, подождем, когда сами собой наступят времена и успешными бизнесменами станут не только жены градоначальников и вице-премьеров правительства, но и обычные граждане; подождем, когда в школах поймут, что их основная задача выпустить из школьных стен нравственного человека, а потом уже, знающего основы точных и естественных наук, а для этого надо прежде всего в корне поменять преподавание литературы, сделав ее главным предметом; подождем, когда в стране престижными окажутся профессии учителя, врача, исследователя, рабочего и фермера и они перестанут завидовать зарплатам телеведущих, шоу-менов, менеджеров по продажам и футболистов; подождем… Спешить некуда. Не мы, так наши внуки… Но ведь революции бывают не только социальными.
Он чувствовал, что все его рассуждения на самом деле банальны и , в общем, убоги. Он просто не хочет расставаться с какими-то эпизодами или иллюзиями своей жизни, которые были важны только для него и которые, как он считал, и составляли ту самую особенность жизни каждого человека, что будет похоронена вместе с ним. В этой жадности сохранения он напоминал себе гоголевского героя, не желавшего расставаться ни с одной копейкой.
Он понимал, что «свиная кожа» каждого абсолютно непознаваема для других, как тайна мироздания. И останется тайной навсегда. Все, что мы можем знать о ком-то, лишь ничтожно малая часть его сути, касающаяся прежде всего «позолоты». Мы ничего не знаем друг о друге, так мы устроены. Закон природы. Эти рукописи сгорают дотла, так никем и не прочитанные.
Понятно, что истоки своей «свиной кожи» следовало искать в детстве, но не вспоминать же все подряд, тем более, что методология поиска по-прежнему была ему не ясна. Он мог вспомнить все, но что толку…
Первая зависть, но еще не ревность, к мужчине, как к объекту женского внимания, возникла у него к герою песни в исполнении Руслановой: « Помню я еще молодушкой была. Наша армия в поход далекий шла. Вечерело, я стояла у ворот, а по улице все конница идет» Он хорошо знал это – «вечерело», это было ему знакомо по дачной жизни, когда кончался томительный летний день, прошедший в скучной, одинокой, праздности детства, и он выходил после ужина с молоком за калитку, садился на лавочку и смотрел на Варшавское шоссе, спускавшееся с Лангиной горы. Красный закат сгущался до черноты у самого горизонта, и пыль, что днем поднимали за собой грузовики , заезжая колесами на обочину, лежала вечером спокойно, как отяжелевшая после дождя. Он понимал, что картина вечернего пейзажа перед его глазами, не такая , как должна быть в песне. Там речь скорее всего шла о широком проселочном тракте, по которому ежедневно гнали скот на пастбище, и жаркий воздух постоянно оглашался затяжным, бестолковым мычанием, а заборы хат или изб были из горизонтально сколоченных жердей, а не из вертикальной решетки штакетника, как у них на даче. Но «вечерело» одинаково, в этом он был уверен. Еще едва ощутимая, прохлада наступающих сумерек; даль, где становится недоступной глазу дорога; преждевременное ожидание нового дня – все это было общим в понятии «вечерело». И еще что-то…
«Наша армия…» Русская армия. Уже в детские годы он испытывал громадное уважение к русской, царской армии. Он уже знал. что царская армия существовала прежде Красной. Хотя в том семилетнем или восьмилетнем возрасте, что достоверного он мог знать о ней? Он видел солдат на картинах Верещагина, печатавшихся в журнале «Огонек» – их белые, выгоревшие на солнце, мундиры туркестанского корпуса , и узкие, прямые штыки над дулами винтовок, висевшие за спинами солдат… он видел фильм «Герои Шипки», и помнил фамилию генерала – Скобелев… и, пожалуй, это все, что он знал к тому времени о русской армии, хотя и рос в семье военного и о Красной Армии знал уже много. Еще рассказ деда, когда они гуляли по парку и подошли к памятнику «Стерегущему», где бронзовая вода хлестала через открытый иллюминатор, и два матроса, как ему сначала подумалось, пытались закрыть его, но оказалось все наоборот. «Они нарочно открыли , чтоб затопить корабль, они не хотели сдаваться врагу». Но даже этих отрывочных сведений хватило на то, чтоб представить нескончаемую колонну пехоты со скатками шинелей на груди, устоять перед которой не дано никакому врагу. Он ясно представлял себе, как пылят по дороге солдатские сапоги, как устало движется колонна, хотя в песне речь шла о коннице, но кавалерия была ему еще меньше знакома и правдиво представить, как она выглядела, он не мог.
