Сейчас это невозможно себе представить, но в те годы, в конце семидесятых, у нас на хирургическом отделении не было палаты реанимации и парня после операции поместили в общую палату под присмотр дежурного анестезиолога. Всю оставшуюся ночь я со страхом ожидал утра. Перевязка бедренной вены чревата критическими нарушениями кровообращения в нижней конечности, вплоть до развития особой формы гангрены – «флегмазии». Оставалась небольшая надежда, что венозный отток будет происходить по подкожным венам, что они возьмут на себя весь объем оттекающей крови.
Утром парень был жив, но нога мне не понравилась – холодная, бледная, окоченелая, с отсутствием пульсации на стопе и неврологическими нарушениями. Мы вызвали сосудистого хирурга из больницы Мечникова. Приехал зав. отделением, Козмарев – толстый, пожилой дядька, несколько потешной внешности, с угреватым, обрюзгшим лицом и добродушным басом. Осмотрев парня, он распорядился подавать его в операционную, я пошел ему ассистировать.
– Сейчас превалирует артериальная недостаточность. – сказал Козмарев, полоща руки в тазу с «муравьями» , выслушав мой рассказ о проведенной операции. Со вздетыми вверх стерильными, волосатыми руками прошел в операционную и, пока сестра напяливала на него халат, со знанием дела рассказывал ей, чем лучше всего выводить лобковую вошь.
Под наркозом сняли швы, развели края раны.. При ревизии кровотечения не было, перевязанные культи вены не кровили, диастаз между ними был порядка трех сантиметров. Козмарев обнажил бедренную артерию, лежащую рядом с веной – она не пульсировала.
– Во время операции пульсировала?
– Не знаю, не обратил внимания. Увидел, что цела, а дальше занимались ранением вены. – признался я, ощущая себя никуда не годным дилетантом. – Никак не могли остановить кровотечение.
– Видишь ли, у большинства хирургов нет личного опыта лечения таких ран. Пациентов, как правило, не успевают довезти до операционной. Опель специально выезжал на передовую, чтоб увидеть таких раненых. Парню еще повезло.
– Скорая отъезжала от приемного покоя и на соседней улице увидела, что лежит человек.
– Да, повезло. Ну, что – будем артерию смотреть.
Козмарев подвел под сосуд резиновые держалки, выкроив их из хирургических перчаток, вскрыл просвет и зондом Фогарти извлек тромб. Появился слабый кровоток.
– Контузионный тромбоз. – сказал он свой диагноз. Зашив артерию, он вырезал кусок большой подкожной вены и, перевернув его клапанами вниз, последовательно вшил его в периферический и центральный конец перевязанной бедренной вены. Получился такой тоненький мостик, соединивший обе культи. Работал он виртуозно и быстро, безошибочно делая вколы атравматической иглой в сосудитстую стенку. Снял клипсы – включил кровоток. Не успел я порадоваться, что теперь все сделано, как надо, как Козмарев сказал:
– Вот и все, а теперь – ампутация. – Заметив мой недоуменный взгляд, решительно высказался – Конечность не спасти. Уже развилась ишемическая контрактура мышц. А это я проделал, чтоб тебе показать, как надо поступать в таких случаях.
Ногу отняли в верхней трети бедра. Когда сели писать протокол операции, Козмарев пробасил
– Не переживай. Ты все правильно сделал. У парня огромная кровопотеря была, шок. В таком состоянии сосудистой пластикой не занимаются, тут надо жизнь спасать. Все правильно сделал.. Вызови машину, скажи, что через десять минут буду готов.
– Куда везти, в больницу?
– Нет, домой поеду. Я ведь тоже после суток. … Иглодержатели у вас говно. Надо со своими ездить. Уже столько вам перетаскал… Куда ваша старшая их девает?
Но это было потом, а пока я стоял возле напоминающего больничную каталку прозекторского стола, где лежал труп с содранной на бедре кожей и , как мог, отбивался от ехидных замечаний и вопросов своего преподавателя. Машкара вела нас все полтора года до экзамена. Только раз на третьем семестре, на время болезни, ее подменил аспирант кафедры – кубинец, невысокого роста, смуглый, с короткой полукруглой челкой, говоривший по-русски с сильным акцентом. Как-то раз мы вместе с ним вышли после вечерних занятий и пошли под осенним, моросящим дождем к метро по улице Льва Толстого. Он был чем-то заметно расстроен, не хотел прятаться под зонтик, что-то бормотал по– испански, злобно и отрывисто. Я спросил его, что случилось? Он печально произнес: « Сегодня сообщили, что погиб Че Гевара». – «А кто это?» – «Революционер. Соратник Фиделя. Это очень большая утрата для нас, для Кубы». Мне показалось, что в этот момент он был готов отдать все на свете, лишь бы срочно возвратиться на родину. Здесь ему не с кем разделить свою скорбь. Здесь только дождь, ветер и неприветливый свет фонарей в черноте улицы чужого города…
Разумеется, анатомия была не единственной медицинской дисциплиной, изучаемой на первом курсе. Были еще и гистология, биология, нормальная физиология… но эти кафедры не оставили во мне заметного следа, и со временем стерлись из памяти. Так физиология запомнилась только одним… Практическое занятие по синаптической передаче нервного импульса сделали общим для нескольких групп. Приколов булавками лягушку к дощечке, я на секунду отвел взгляд в сторону и увидел за соседним столом ту, о которой грезил потом долгие годы. Каштановые волосы ниже плеч, невыразимо нежные черты лица, плавно закругленный носик, серые, темные глаза с каким-то тонким жеманством осматривающие мир, пауза чуть приоткрывшегося рта… Марина Миллер… Красивых, привлекательных девушек на нашем курсе, в моем понимании, было немного, во всяком случае я засматривался только на двух – на Бэлу Тэслер со второго потока и ее подругу, полненькую, смешливую блонидинку. Но Марина для меня всегда была вне конкуренции. Увидев ее, я почему-то сразу убедил себя в полной ее недосягаемости для меня, и так и не решился открыться ей в своих чувствах. С первых дней ее всегда окружали самые яркие личности нашего курса, с которыми я не мог тягаться, – была у нас такая устоявшаяся еврейская компания ребят, остроумных, веселых, с артистическими талантами, всегда выступавшие на студенческих капустниках. Они больше, чем кто-либо другой, привносили в нашу среду то, что делает студенческие годы особенными, незабываемыми. Алик Майзус, Сеня Минчин, Женька Пикалев, Сима Смирин, Боря Шнейдерман, Кауфман…и еще, и еще. Медицинский институт…В конце второго семестра их чуть было не исключили. Это случилось в преддверии шестидневной арабо-израильской войны, когда нарастало напряжение на границе, пошли боевые стычки… и наша пропаганда выступила с осуждением Израиля. В это время наши ребята были замечены в синагоге, где якобы проходил сбор средств на строительство подводной лодки для Израиля. В шестой аудитории собрали курс с целью дать оценку вопиющему факту, заклеймить позором недостойное поведение некоторых советских студентов, и потребовать от ректората их исключения. Народу набилось – яблоку не упасть. В президиуме декан, зав. кафедрой истории КПСС, члены парткома, комсорги.. Я сидел на первом ряду балкона и в разгар постыдного спектакля с гневными, обличительными речами партийного руководства почувствовал, что обязан выступить в защиту ребят. Никогда до этого я не выступал ни на каких собраниях и, как черт от ладана, бегал от всего, что было связано с «общественной» жизнью. Я давно убедился в том, что я не публичный человек, и всегда дико комплексовал, подходя к трибуне, даже читая лекции по своей специальности. Поэтому мне надо было много преодолеть в себе, чтоб поднять руку и попросить слова. Я начал витиевато – я напомнил присутствующим эпизод из фильма Ромма «Обыкновенный фашизм», где Калинин вручает государственные премии, а гитлеровская пропаганда преподносила эти кадры, как свидетельство того, что правительство СССР одаривает земельными наделами партийных активистов. Этим я хотел сказать, что любой факт можно интерпретировать ложно, и то, что ребята зашли в синагогу, вовсе не означает, что они антисоветски настроены. Заканчивая выступление, я увидел как Боборыкина наклонилась к Щербаку и что-то нашептала ему на ухо, декан вспыхнул и громко произнес, что ребята сами во всем разберутся. Проголосовали за выговор, но без исключения из института.
