Пять шагов со спины: мягких, со всей осторожностью, которую только можно было выжать из истощенного бегом тела. Первый, второй. Батарианец прорычал что-то, дернув плечами и, видимо, стискивая пальцы сильнее. Три. Рука женщины конвульсивно дернулась в луже крови, преступно отвлекая, почти заставляя сбиться с шага. Четыре. Ребенок, наконец заметивший Шепард, поперхнулся криком, батарианец начал поворачиваться в его сторону… Пять.

Камень обрушился точно в цель. В ту конкретную точку, которую указал холодный голос в голове. Шепард вложила в удар всю свою силу и весь адреналин, бурлящий в крови. Послышался хруст, и батарианец повалился на свою жертву. У Шепард закружилась голова, и она сама едва не упала. Но все же не упала. Вместо этого руки будто сами собой поднялись и обрушились на голову батарианца еще трижды, пока его затылок не превратился в кровавое месиво.

Ребенок снова подал голос, но теперь это был не надрывный визг, а жалкое подвывание. Шепард тряхнула головой и зажмурилась, когда мир перед глазами закружился тошнотворным водоворотом. Когда взгляд сфокусировался, она покосилась на ребенка. Тот уткнулся головой в колени и выл, чуть раскачиваясь и затыкая уши руками.

Оно и к лучшему, – заметил голос. – Не нужно ему видеть.

Шепард отбросила липкий от крови и мозга камень, подобрала пистолет батарианца и только после этого с огромным трудом стащила его тело с женщины. Она потянулась к покрытой ссадинами шее, чтобы проверить пульс, но замерла, наткнувшись взглядом на остекленевшие мертвые глаза. Ее вырвало. Ужин, обед, завтрак… каждый чертов прием пищи за прошедшие шестнадцать лет жизни. Она на четвереньках отползла от мертвой женщины и повалилась на пол. Ее трясло. Она бы тоже завыла, как этот несчастный ребенок в углу, если бы на это были силы, но сил не осталось даже на то, чтобы глубоко вздохнуть.

Поднимайся, если не хочешь разделить ее участь, – жестко приказал голос, и Шепард содрогнулась в новом приступе сухой тошноты от одной только мысли о такой судьбе. И о степени ее вероятности.

Она поднялась. Она не знала, как. Ни тогда, ни годы спустя. Шепард так и не поняла, откуда взяла силы, чтобы встать на дрожащих ногах. Откуда взяла силы, чтобы послать подальше так помогающий ей голос, когда тот посоветовал ей оставить мальчишку здесь. Откуда взяла силы выволочь его из укрытия, поднять на руки и объяснить, что он должен держаться крепко. Держать его было неудобно, и девушка не сразу поняла, что причиной тому был пистолет, который словно прирос к ее руке.

Пистолет – это хорошо, – резюмировал голос. – Это повышает наши шансы.

И они выскользнули из дома до того, как огонь отрезал путь к отступлению. На улице было жарко, ветер нес искры, а некоторые дома, загоревшиеся раньше остальных, вот-вот грозили рухнуть. Шепард побежала, лихорадочно вертя головой в поисках пути к отступлению, но проулки тоже полыхали. Ребенок вжался в ее футболку и часто-часто дышал. Этот звук раздражал. Сбивал концентрацию, заставляя отвлекаться. Шепард крепче прижала мальчишку к себе, и ей показалось, что его дыхание чуть замедлилось. А в следующую минуту и она выдохнула, заметив, наконец, проход, не заваленный полыхающими обломками.

Пробежав по нему так быстро, как только смогла себя заставить, Шепард выскочила в узкий переулок. В обычную ночь тут должно было быть совсем темно, но сейчас хищные отблески пламени проникали даже сюда. Они покрывали землю, как призрачная кровь. Шепард прижалась к стене и пару раз глубоко вздохнула. Ноги у нее тряслись, колени того и гляди норовили подогнуться, сердце колотилось в горле, а виски разрывались от боли. В голове шумело, и было невероятно трудно продираться сквозь обрывки мыслей, чтобы сформулировать цель.

Не останавливайся, – велел голос, и Шепард выпрямилась, заставляя себя встать ровнее. Она знала, голос прав. – На ногах тебя держит только адреналин.

Нужно было найти укрытие, но Шепард не понимала, в какой части поселения находится. Подумалось, что стоит спрятаться там, где уже побывали батарианцы, но они, похоже, поджигали дома намеренно, а те, которые оставались в целости, вероятно, собирались для чего-то использовать.

Ненадежно.

Значит, оставалось одно: выбраться из поселения, спрятаться в холмах и надеяться, что там тщательно искать не будут. Шепард с трудом отодвинула от себя мальчика, чтобы посмотреть ему в лицо. Зареванное, опухшее от слез, перекошенное от страха. В блестящих глазах едва проглядывали искорки разума.

Голос в голове холодно предположил, что ребенок помешался от стресса. Шепард велела голосу заткнуться на этот счет и зашептала уже вслух:

— Мы отсюда выберемся, хорошо? Ты меня понимаешь? Я тебе обещаю, мы выберемся. Только ты должен вести себя тихо. Очень-очень тихо, ладно? Даже если тебе будет страшно. – Мальчик смотрел на нее, не моргая, совершенно замерев, будто кукла. Шепард поднесла к губам другую руку, в которой был пистолет, и попыталась изобразить жест тишины. Но не выпуская оружие это было сложно. А выпускать оружие она не собиралась. – Ни звука, ты понял? Если будет страшно, не кричи, а… – она кивнула на свое плечо, на которое собиралась его пристроить, и медленно изобразила укус. – Нас никто не должен заметить.

Так и не добившись от мальчика реакции, Шепард закинула его на плечо и трусцой побежала прочь, стараясь прижиматься к стенам там, где тени были гуще всего.

Впереди, над дальними домами, призрачно маячили темные силуэты деревьев. Шепард всегда считала, что их поселение маленькое, она проходила его из конца в конец даже не устав, но сейчас околица, казалось, переместилась на тот конец Вселенной, и продираться к ней надо было сквозь пожары и звенящий от воплей и выстрелов воздух, который стекловатой набивался в легкие и душил.

— Мы выберемся, выберемся, выберемся… – бормотала она, то ли для себя, то ли для прилипшего к плечу мальчишки, которого продолжало трясти. Да и ее саму трясло не меньше, судя по тому, как вибрировал голос.

Они шли и шли, бормотание Шепард превратилось в едва уловимый речитатив, гипнотизирующий их обоих. Деревья приближались мучительно медленно. Но приближались.

— Мы выберемся, выберемся, выберемся.

…а в следующий момент в воздухе прогрохотал выстрел. Пуля пронеслась настолько близко, что Шепард ногой ощутила движение воздуха.

Нога, – тут же начал свой анализ бесстрастный голос. Не тратя времени на понимание того, как их заметили. – Значит, хотят только ранить, не убить. Батарианцы – работорговцы…

Голос продолжал свои расчеты, считая, что этот факт дает больше шансов на выживание, ведь она молода – значит более перспективна в качестве живого товара, к тому же молодую не воспримут, как серьезную опасность, а следовательно, приложат некоторые усилия, чтобы поймать живой. Это давало время и место для маневра. Но у Шепард уже в самом начале этой логической цепочки потемнело в глазах от отвращения и ужаса, и она, припав к стене за кучей какого-то ненадежного хлама, начала стрелять в ту сторону, откуда прогремел выстрел, а теперь звучали голоса. Она стреляла снова и снова, едва ощущая боль в плече, когда в него впились зубы мальчишки. Время растянулось на вечность…. А вот заряды бесконечными не были.

Они в укрытии, но через несколько секунд поймут, что заряды кончились. Беги, – скомандовал голос.

Снова надо было бежать. Шепард закричала, потому что не было сил сдержать досаду и отчаяние, но побежала. Пистолет стал бесполезен, и она бросила его, поудобнее перехватив мальчика и перетянув его ближе к середине своего тела, уменьшая вероятность того, что батарианцы прострелят мальчишке голову. Впрочем, тогда она едва ли осознавала свои действия. Улица шаталась и прыгала; казалось, что после каждого шага нога попадает в яму, сохранять темп становилось все сложнее, но вдруг дома кончились, и укрытие за деревьями оказалось так близко! Всего один рывок, еще всего один!

А потом впереди появились какие-то люди. Шепард слабо осознавала, что происходит, мир перед ее глазами пульсировал красным и то и дело расплывался. Но она была уверена, что у этих по два глаза, не по четыре. И они стреляли ей за спину, а там раздавались характерные звуки падающих тел.