Закрытые глаза сделали свое дело – Энрост задремал. Сквозь дрему к нему пробивались звуки, которые уже сделались неузнаваемыми и от того почти что таинственными. Он даже начал видеть сон – пляшущие в воздухе искры, медленно, но верно вырастающие в клочки пламени, цветущая скумпия с тяжелыми каплями темной ароматной смолы и почему-то длинными и гибкими вьюнковыми побегами, придающими ей хищный и опасный вид, спиралевидные кинжалы, которыми играл Валька – медленно и вальяжно…

Запах паленого вырвал из сна. Оказывается, ветерок занес в затухающий уже костер мусор из птичьего гнезда, и всякие шерстинки и перья затлели там раньше, чем их обнаружили. Вонь была неприятной и, что опечалило Энроста, довольно сильной. Недооценивать ч-ра он разучился давно и отлично знал, что любые не соответствующие ароматы легко выдадут их укрытие. Оставалось надеяться, что никто в Рыжие Дроки не забрел, и никому дела нет до странных запахов, мигом разнесшихся по зарослям.

Высказывать свои опасения вслух он не стал. Зачем? Валька и так издерганный весь, лицо осунулось, глаза ввалились от недосыпа и тревог. Если он еще и решит вдруг, что виноват в этой вонючей сигнализации, совсем себя изгрызет. Лучше потом как-нибудь они это обсудят. Можно будет использовать этот случай и все объяснить, как урок. Главное, чтобы ничего не случилось.

Первое дежурство оказалось именно таким, каким и представлял его себе Энрост – простым и тяжелым. Никаких нападений, странностей или неожиданностей – все спокойно, погода балует, нет ни ч-ра, ни хищников, ни иных напастей. Просто. И тяжело – потому что измотанное раной и скачкой тело, вкусив этой простоты, бдеть совершенно не желало и неудержимо жаждало покоя.

Снова бередить рану? Валька заругается…

Энрост усмехнулся. Когда такое было вообще, чтобы он так думал о младшем? «Заругается», ишь ты… Но ведь спать-то нельзя. Может, и пусть заругается? Помереть Энрост уже не помрет, братниными стараниями. А так хоть не заснет – боль не даст. Пожалуй, все же придется… иначе никак.

Боль в потревоженном боку плеснула остро и горячо, но вполне терпимо – уже хорошо. Ничего. Еще пару дней, ну может, три. И можно будет расслабиться дома. Отец уже приехал, наверное. Будет сердиться. Хоть бы не на Вальку – отравит ему всю победу своим гневом, нехорошо выйдет. А на него? А на него пусть гневается, не в первый раз. По камням ведь размажет – за погоню эту глупую, за то, что доспех снял, за плохую разведку… и вообще. И не посмотрит, что старший сын на ногах не стоит – выдаст по самую маковку, разве только рукоприкладством побрезгует. Надо бы на себя весь его гнев отвлечь сразу, чтобы Энвальту не досталось. И не просто не досталось, а чтобы похвалили… Как бы это так устроить? Отец-то, если уже в замке, то знает, как младший уезжал. И вряд ли готов за это хвалить.

С Дедушки Чина послышалось деловитое шуршание, и скрипучий крик козодоя задребезжал в сумерках. Повеяло прохладой, и во влажный воздух, донесшийся с ручья, вплелись запахи мокрого песка, нагретого за день аира и почему-то рыбы. Хотя, Энрост знал, в этом ручье рыбы отродясь не водилось – больно мелкий…

Ну да ладно. Рыба – не ч-ра, рыбу он потерпит.

Он усмехнулся и чуть изменил позу – тело, отвыкшее от движения и здоровья, быстро уставало и затекало. Любое шевеление порождало боль, даже почему-то головой или ногами, но без этих шевелений он очень быстро начинал ощущать себя почти готовым трупом. Хорошо хоть ноги не немеют – значит, хребет и впрямь цел. Если Валька умудрится довезти его до дома, то там он рано или поздно встанет. И снова сядет в седло и уедет с отрядом. И опять. И еще раз.

«И что дальше? Ч-ра не кончатся… и стычки с ними – тоже. Я, похоже, обречен всю жизнь держаться за меч. С ними ведь даже мира не заключить – они никогда на это не идут… ни с нами, ни с Шургиной, ни с Калопой… Откуда же все-таки у них шургинский самострел? Украли? Или купили? Или все куда хуже, и Шургина вооружает их против нас? Хоть бы Сарвера рассказал отцу… чтобы выяснил… Ну или пусть Валька расскажет – может, это отвлечет отца от его гнева… а то ведь я до сих пор не придумал, как же это сделать… Сложная задача, что и говорить!»

Заметив, что мысли ходят по кругу, Энрост чуть слышно фыркнул и привычно заставил себя прекратить дергаться. Ну, не придумывается, и ладно. Потом придумается. А не придумается, все равно не страшно. Переживут – и он, и Валька. В конце концов, не убьют же их.

«Разве что в угол поставят», - мысленно усмехнулся он, ту же представив, как они с Валькой, два молодых мужика в расцвете лет, стоят в разных углах замкового двора и обиженно сопят, лелея страшные планы мести отцу. Как то: поселить ему лягушек в умывальный чан, положить самых отборных репьев в постель и обязательно спереть у него ключи от арсенала.

Усмешка прорвалась наружу, и он еле слышно захихикал, не перестав даже после всплеска боли – рана тут же наказала его за излишнюю веселость.

Нет, ну правда, смешно – проигрывать в уме детские шалости. С братом, которого и узнал-то пару дней назад. Он ведь не знает даже этого – делал ли Валька что-нибудь в этом духе? Или всегда был паинькой? Или наоборот – отчебучивал куда более сложные и интересные выходки? Вот он сам, Энрост, в этом отношении был довольно предсказуемым мальчишкой. И лягушки, и репьи значились в его послужном списке наряду с поющими цикадами в стрехах и уползающими от чернильниц перьями.

Почувствовав, как в очередной раз смыкаются от усталости веки, Энрост снова провел пальцем по ране. Не так опасно, как надавить, но вполне болезненно. И сон отступает, обманутый встрепенувшимся телом.

Козодой задребезжал с какого-то другого дерева, и Энрост нахмурился. Как это он пропустил шум полета дойщика? Или это другой? Но тот-то петь перестал и должен был покинуть Дедушку…

Выходит, он все-таки уснул? И сам не заметил, как? Или… просто отвлекся… но тоже плохо. Где-то тут Валька ему воды оставил. Он с трудом пошевелился, нащупывая флягу, долго возился, пытаясь вытащить пробку. Наконец она поддалась, и он щедро плеснул водой себе на голову, прогоняя сонливость. После чего, закупорив фляжку, пополз из-под навеса наружу. Небо вроде ясное, по звездам сориентируется, сколько времени еще держаться. Потому что долго не протянет, уснет… и надо будет успеть разбудить брата и сдать ему стражу. И еще уломать его на то, чтобы перед рассветом снова поменяться. В конце концов, Вальке сон нужнее – он из них двоих единственный боеспособный. Пусть бы доспал…

Ползти было больно. И еще трудно, потому что нужно было быть тихим, а хотелось быть ну очень громким. Но он справился. И какое-то время лежал и ловил ртом воздух, упрямо пытаясь протолкнуть его в легкие. Потом, чуть оклемавшись, подтянул тело к камню, принимая полусидячее положение. И только тогда, снова отдышавшись, дозволил себе расслабится. Ненадолго. Надолго нельзя, иначе сон сморит очень быстро. А ему еще… да, как минимум пару часов надо продержаться. Лучше бы больше, но он не питает иллюзий насчет своей способности не спать в таком состоянии. Так что… два часа.

«Надеюсь, Валька успеет немножко отдохнуть за это время. И потом… надо будет еще разок подежурить, перед рассветом… Вряд ли он захочет меня разбудить – значит, придется самому как-то… просыпаться».

Звезды казались абсолютно неподвижными, и снова, как когда-то в детстве (и частенько еще потом, у костра в походе, особенно если не ранен) захотелось долететь хоть до одной. И потрогать. Зазвенит или нет? А вдруг бы он потрогал только одну, и она бы как раз не стала звенеть? Остальные вот звенящие, а ему бы досталась обязательно не звонкая… наверное, треснутая. Интересно, звезды вообще трескаются? И если да, то отчего? И как их починить, чтобы снова звенели?

Губы шевельнулись, и тихим, хриплым голосом он прошептал:

- Был бы у меня звездный клей,

Я бы им звезду починил –

Чтобы ей звенеть веселей

И чтоб ярче свет с неба лил…