Ро, наверное, чует мое отчаяние и, мягко ступая, подбирается ко мне. Хочу погладить его по голове, но он выгибает спину, мяукает и кусает за палец. И здесь облом. Я встаю и сминаю в руке папино письмо. Уже собираюсь выбросить его в мамину корзину для мусора, но в последний момент останавливаюсь. Возвращаюсь в свою комнату и бросаю ненужную бумажку на стол. Потом плетусь по коридору в кухню.

Мама с тетей Лидией все еще болтают, стоя у стола спиной ко мне. Мама режет бананы, а тетя Лидия засыпает в блендер лед.

– Что это вы делаете? – спрашиваю я, мой голос звучит не так приветливо, как мне бы хотелось.

Ко мне поворачиваются два одинаковых лица. Вообще-то, мама и тетя Лидия очень разные: мама носит очки, а тетя Лидия – нет. Мамины прямые каштановые волосы ровно пострижены и доходят до подбородка, а у тети Лидии с помощью палочек для еды заколоты в озорной пучок. На маме розовая блузка с воротничком, на тете Лидии – винтажная футболка с Бобом Диланом.

Мне всегда казалось, что это здорово – иметь близнеца: у тебя есть лучший друг, и сестра, и двойник. Мама и Лидия даже работают вместе – в Хадсонвиллском колледже. Забавно представлять их обеих в кампусе: мама преподает философию, а Лидия – фотографию. Два одинаковых преподавателя Шапиро.

И у них на самом деле довольно близкие отношения. Помню, как после развода родителей тетя Лидия заходила почти каждый день, приносила пакеты с чипсами и гуакамоле собственного приготовления – называла его «целительной пищей». Они с мамой допоздна засиживались в гостиной и шептались, а я через коридор старалась заснуть. Однако в последнее время они проводят время по-разному. Для мамы нет занятия приятнее, чем послушать классическую музыку и почитать книгу о Платоне, а тетя Лидия мотается в импровизированные поездки слушать Arcade Fire и ходит на свидания с парнями, у которых все руки в татуировках и хипстерские очки. В результате я ее вижу реже, чем хотелось бы.

Сейчас они с мамой мне улыбаются.

– С добрым утром, соня, – говорит мама нараспев, ее карие глаза блестят. – Мы делаем красные, белые и черничные смузи, что же еще? У меня не было черники, а Лидия ее принесла! Кризис предотвращен.

А-а, сегодня Четвертое июля. В груди шевелится – нет, не счастье, а… назовем это не-грустью. Я обожаю этот праздник, он наступает ровно за две недели до моего дня рождения, у него вкус маминых клубничных, банановых и черничных смузи и запах зажаренных гамбургеров; он приносит с собой веселье, жару и беззаботность. Может, стоит поблагодарить папу за то, что позволил мне этим летом провести День независимости в Америке?

– Да, я герой, – говорит тетя Лидия, улыбаясь нам с мамой.

Я улыбаюсь в ответ. Мама хмыкает и возвращается к бананам.

– Итак, ребенок, – продолжает тетя Лидия беззаботным тоном, вдумчивые глаза следят за мной, – я слышала, у тебя изменились планы на лето.

Сердце сжимается.

– Можно и так сказать, – бормочу я и бросаю взгляд на маму.

Может, рассказать ей о моих сегодняшних бесполезных попытках позвонить отцу? Но это заставит ее волноваться, а она сейчас такая веселая, какой я не видела ее уже много месяцев. Даже наша вчерашняя ссора вроде забыта и прощена. Возможно, потому что в определенном смысле мама одержала верх.

– Да, я говорила с авиакомпанией! – вступает мама, глядя на меня через плечо, она прямо сама бодрость. – Сказали, что твой чемодан вернут в течение трех-пяти рабочих дней.

– Супер, – говорю я и бреду к шкафу. Достаю коробку Cheerios и зачерпываю целую горсть. Маму бесит, когда я не насыпаю хлопья в тарелку и не заливаю молоком, как все «цивилизованные люди» (ее выражение), но сегодня она не ругается. – Мой чемодан путешествовал больше меня, – бубню я с набитым ртом.

Я тяжело сажусь за кухонный стол и смотрю в окно на однообразные улицы нашего района: одноэтажные дома с квадратами газонов и тарахтением разбрызгивателей. Чуть позже, я знаю, мы с Руби пойдем в Сосновый парк смотреть фейерверк. Но что мне делать на следующий день? В голове звучит строчка из шекспировской пьесы, которую мы в этом году проходили по английскому: «Мы дни за днями шепчем: “Завтра, завтра”, так тихими шагами жизнь ползет…»[34]

– Итак, племянница моя, – громко говорит тетя Лидия, споласкивая клубнику в мойке, – у меня есть к тебе предложение.

– Лидия, – мама качает головой.

– Люси, прекрати, – отвечает Лидия. – Мы же договорились.

Я немного выпрямляюсь, сквозь туман жалости к себе пробивается заинтересованность. И о чем это у них был тайный разговор, обрывки которого я услышала?

– Какое предложение? – спрашиваю я.

Тетя Лидия поворачивается ко мне, вытирая руки о кухонное полотенце.

– Ты же знаешь, что этим летом я веду курс фотографии в колледже?

Я киваю.

– Да, как мама.

– Ну, – тетя Лидия поправляет палочку в волосах, – на снобистский философский курс твоей мамы принимают только студентов университета. А мой курс может посещать кто угодно. – При этих словах она со значением выгибает брови.

Я смотрю на нее непонимающе. Тетя Лидия смеется, всплеснув руками.

– Ну что же ты, Саммер? Будешь ходить на мой курс или нет?

– Погодите. Я? – от удивления я моргаю. Она кивает головой и опять смеется; мама с шумом открывает холодильник. – Но… я же ничего не знаю о фотографии, – возражаю я.

– Вот для этого и необходим курс, – замечает тетя Лидия. – Там учат. Кроме того, – добавляет она, ее карие глаза сверкают, – ты же понимаешь, я не могла не заметить, что ты всю жизнь что-то снимаешь. Наверняка умеешь больше, чем тебе кажется.

Тепло приливает к щекам, я пожимаю плечами.

– Все снимают. Ничего особенного.

Но ведь я и правда первая среди подружек зарегистрировалась в инстаграме, и случалось, что я целыми днями ходила с телефоном за Ро, чтобы снять его спящим. И еще я мечтала опробовать во Франции свою новую камеру, почти профессиональную…

– Камера у тебя уже есть, – добавляет тетя Лидия, будто прочитав мои мысли. Она берет из коробочки идеально спелую красную клубничку и подносит ее к свету. – Ты же знаешь, именно такие «Никоны» я даю своим студентам на время занятий.

– Правда? – Я бросаю взгляд на маму, которая что-то ищет в холодильнике.

Мой интерес возрастает. Прошлым летом моя подруга Элис ездила в Вермонт, чтобы пройти курс истории музыки. Судя по рассказам, это было круто.

– Занятия каждый день, с утра, – продолжает тетя Лидия, жуя клубнику, – а три раза в неделю после обеда практика: мы работаем в проявочной или осваиваем фотошоп. Думаю, пару раз съездим на учебные экскурсии.

Я наблюдаю за мамой, она молча выкладывает йогурт в блендер.

– Мам, ты мне разрешишь? – спрашиваю удивленно. Может, все будет как и в случае с моим нецивилизованным поеданием хлопьев, думаю я. Может, мама и отступит от своих правил на этот раз, ведь она сочувствует мне.

Мама вздыхает и поворачивается ко мне, в руке ложка.

– Допустим, разрешу, если ты действительно этого хочешь. Но лучше бы ты на лето устроилась поработать…

– Люси, – перебивает тетя Лидия, закатывая глаза. – Я же пообещала не брать с вас денег за учебу.

– Да дело не в деньгах, – сердится мама, – а в ответственности и…

Пока они пререкаются, я барабаню пальцами по столу, буквально разрываясь. Часть меня согласна с мамой: летняя работа – это проявление сознательности. И я всегда так делаю. Можно даже спросить у Руби, есть ли вакансии в кафе. Было бы здорово работать вместе, как два года назад в кинотеатре.

Но другая часть, побольше, никак не может отделаться от ощущения, что курс тети Лидии – что-то другое, новое, свежая струя.

И самая большая часть все еще надеется и мечтает, что с Францией все же что-то может получиться.

Мама с тетей Лидией продолжают спорить, а я резко, отодвинув стул, встаю.

– Пойду к Руби, – объявляю я.

Там, у Руби, мое убежище, я отправляюсь туда каждый раз, когда мне сразу не удается принять решение, а такое происходит регулярно.