За столом девочка с золотистыми локонами, в воздушном белом сарафане. Мое настроение, прежде радостное, теперь упало. Элоиз. Она пьет из кофейной чашки и оживленно болтает с парнем и девушкой. Присматриваюсь к ним – да это же та самая парочка, что днем целовалась у фонтана с купидонами. Странно. У мальчика бледное лицо и рыжеватые волосы, он одет в футболку Daft Punk. Он обнимает хорошенькую девочку: ярко-красная помада, темная кожа, на каштановых волосах небольшой модный начес. Девушка внимательно слушает Элоиз. По виду они больше похожи не на школьных звезд, а на творческих ребят. И это тоже странно.

Я топчусь на тротуаре, соображая, как бы побыстрее смыться, но тут Элоиз поворачивает голову. У меня все холодеет внутри. Она меня видит. Голубые глаза расширяются, лицо бледнеет. Наверное, именно в таком случае говорят: «Ты выглядишь так, будто увидел привидение». Я думаю, что сделать – помахать, подойти или сделать вид, что не заметила ее. Но я могу только стоять как вкопанная.

Лицо Элоиз становится жестким и злым, она прищуривается и плотно сжимает губы. Потом поворачивает голову и что-то шепчет парню и девушке. Они оглядываются на меня. Девочка – возможно, это и есть Колетт – изучает меня, в ее темных глазах не только любопытство, но и намек на враждебность; очевидно, она знает, что мое присутствие здесь нежелательно. А вот парень выглядит глуповато, будто сделал что-то плохое, а его застукали.

И тогда до меня доходит. Я понимаю, как было дело. Элоиз и ее друзья нарочно сегодня не пошли в Café des Roses, ведь Элоиз знала, что я могу туда прийти. И вот они здесь, в Café des Jumelles, переживают мелкую неприятность – встречу, которой так и не удалось избежать.

Мне мешает ком в горле. «Почему она меня ненавидит? – думаю я, глядя в холодные глаза Элоиз. – Что я ей сделала?» Правда, для того чтобы заслужить презрение Скай Оливейры и ее команды, я тоже ничего не сделала, если не считать моих неудач в спортзале и оставленного без внимания листка с инструкцией о том, как стать популярной. Сейчас, переминаясь с ноги на ногу на тротуаре, я вдруг теряю уверенность в себе. Я нелепа. А ведь лишь несколько секунд назад я, наоборот, была охвачена радостным волнением и даже полна надежд.

Похоже, недобрый взгляд Элоиз перечеркнул то, что случилось в Café des Roses. Какая же я дурочка! Растрепанная, не замолкающая ни на секунду американка, набросилась на свой bouillabaisse и то и дело заливалась румянцем. А Жак просто хотел позабавиться. Или получить хорошие чаевые.

Ком в горле не уходит, и на глаза – того хуже – наворачиваются слезы. Я, поспешно отвернувшись от Элоиз и ее друзей, опускаю голову и иду, все быстрее и быстрее, шлепая вьетнамками по брусчатке. Элоиз, несомненно, сейчас смеется надо мной из-за того, что я просто молчала, уставившись на них.

Я бегу вниз по бульвару, мимо закрытого бутика, мимо TABAC с его ярко-красной вывеской. Вот наконец и фонтан. Каменные купидоны со своими луками и стрелами словно хохочут надо мной. Тем не менее я подхожу к ним вплотную и сажусь на бортик фонтана.

Надо бы спешить к папе домой, чтобы написать Руби, спросить, что делать и с Элоиз, и с Жаком, и со всем остальным. Но Руби, скорее всего, на вечеринке в честь Четвертого июля и не сможет мне ответить. От этого еще больше хочется плакать.

За спиной журчит фонтан. Я вздыхаю. Уезжать из Франции я не хочу – и в то же время больше всего мечтаю о домашнем уюте. Если бы я только могла оказаться в двух местах одновременно! Разделиться на две половинки, как круассан. Я запрокидываю голову и смотрю на звезды, вспоминая нашу веранду и мамины теории о вселенной. Здесь, во Франции, то же небо, что и над Хадсонвиллем. То же самое! Это кажется таким же невероятным, как и мамины теории.

Вечер становится прохладнее, я не знаю, который сейчас час. Но все сижу на краю фонтана, смотрю наверх, будто ищу ответы среди звезд.

Я ОТВЕЧАЮ НА ЗВОНОК. Подношу мобильник к уху и отхожу в сторону.

– Алло? – решаюсь я. Чувствую, как представитель авиакомпании наблюдает за мной.

Ничего не слышно, одни помехи. Сильно бьется сердце.

– Алло? – повторяю я, уже жалея, что ответила.

– Саммер?

Сквозь шум прорывается мужской голос. Хоть он мне и знаком, не ожидала услышать его здесь, в аэропорту Нью-Йорка, за считаные секунды до взлета.

– Папа? – кричу я в трубку и улыбаюсь. Я придвигаюсь к одному из коричневых сидений и поправляю сумку на плече, чтобы она не упала. Папа звонит, чтобы уточнить, когда прибывает мой рейс? По-моему, он не такой организованный. – Что случилось? – спрашиваю я.

– Послушай, солнышко… – Он замолкает, снова помехи. – Не уверен… следует приезжать… сейчас. – Его голос то исчезает, то снова появляется.

Я пальцем зажимаю второе ухо. Во мне поднимается волнение.

– Пап, я тебя не слышу! – практически кричу я; представитель авиакомпании откашливается. – Что ты говоришь?

На линии сначала треск, но потом помех становится меньше.

– Сейчас лучше? – спрашивает отец. – Я в гостинице в Берлине, и здесь ужасная связь…

– В Берлине? – повторяю я в замешательстве.

– Мисс? Прошу прощения. Мисс?

Я поворачиваю голову: представитель авиакомпании смотрит хмуро.

– Сейчас начнется рулежка, – объясняет она, в ее тоне вежливость борется с раздражением. Последнее одерживает верх. – Вы собираетесь лететь?

– Ой, э-э-э… – Я иду в ее сторону. Вдруг замечаю, что у выхода на посадку пассажиров больше нет. – Пап, подожди минутку. Мне надо пройти в самолет.

Он издает нервный смешок:

– В том-то все и дело, дорогая. Я говорю, не надо. Я останавливаюсь. Внутри холодеет.

– Не надо что?

– Давайте скорее, мисс, – недовольно торопит представитель авиакомпании.

Я слышу, как папа вздыхает.

– Саммер, я думаю, тебе не надо приезжать. – Мы оба молчим. Потом он начинает очень быстро говорить. – Понимаю, что позвонил в прямом смысле в последнюю минуту, и я искренне прошу прощения, солнышко, но я много думал и понял, что сейчас не лучшее время для визита, ну то есть потому что я в Берлине по работе и все такое, и еще могут возникнуть другие обстоятельства, так что, возможно, следующим летом…

Следующим летом? Не лучшее время? До меня не доходит смысл слов. Голова будто в тисках, ее зажимает все туже и туже, внутри разрастается боль.

– Так мне не прилетать? – шепчу я, в горле ком. – Не садиться в самолет?

– Извини, пожалуйста, солнышко, – тихо продолжает папа. – Просто сейчас не самое подходящее вре…

Его прерывает жалобный предсмертный сигнал, и наступает тишина. Я отвожу телефон от уха и тупо смотрю на пустой экран. Ну конечно. Батарейка села. Мне и самой хочется жалобно вскрикнуть и отключиться.

– Мисс, если вы не летите, – говорит мне представитель авиакомпании, – я должна закрыть двери. Простите. – Ее тон из недовольного превратился в злобный.

Поднимаю к ней голову, слезы застилают глаза.

– Папа мне только что сказал, чтобы не прилетала, – объясняю ей, будто ей есть до этого дело и она поймет.

Но мои слова для нее – сигнал к действию. Не веря своим глазам, наблюдаю, как на своих высоченных каблуках она идет к двери, ведущей к самолету. Щелк. Дверь закрывается, и я вздрагиваю. Все кончено.

Голова болит уже по-настоящему, ноги дрожат, и я просто падаю на коричневое сиденье. Прижав к груди сумку-шопер, я еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться. «Я думаю, тебе не надо приезжать», – сказал отец, и его голос теперь эхом раздается в моей голове. Почему он так поступил, отменил все, испортил? Не мог раньше сказать? А я строила планы, собирала чемодан, радостно предвкушала поездку – и все это перечеркнуто одним звонком. Готово. Бах. Фокус-покус.

И тут в ушах начинает звенеть мамин голос, будто родители объединили силы и сошлись в нестройном хоре. Боюсь, тебя ждет разочарование. Ты же знаешь, какой он. Я трясу тяжелой головой. Да, теперь знаю. Я испытала разочарование – можно даже сказать, сильнейшее разочарование. Я окунулась в него мгновенно и вся целиком.