– Завтра вы начинаете обучение. Учитесь хорошо, постигайте все науки. Наш луноликий не любит необразованных. Его мать тоже не любит необразованных. Сегодня она разговаривала с Нормой и пришла к выводу, что такая девушка не понравится ее сыну. С глупыми скучно. Светлоокий не помешан на любовных утехах, он любит разговаривать с женщинами. Вы должны уметь поддержать разговор.

Зейнаб так сильно закивала, что, казалось, голова сейчас отделится от тонкой шеи.

– Мы будем стараться, – пообещала она. Старуха улыбнулась, отчего морщины на ее худом смуглом лице стали еще глубже.

– Ночи у нас жаркие, – проговорила она. – Если будет невтерпеж, можете подняться на крышу, подышать воздухом.

С этими словами она покинула комнату невольниц. Анетта усадила Норму к себе на кровать и попыталась расспросить о том, что произошло. Вероятно, она немного знала английский, потому что девушки долго шептались, о чем-то споря, а потом, накинув халаты, направились к деревянной лестнице, ведущей наверх. Гюльжан догадалась, что она ведет на крышу, и, накинув на голову платок, предложила Зейнаб:

– Пойдем подышим воздухом.

Черкешенка покачала головой:

– Что-то не хочется. Лучше отдохну.

– Как знаешь.

Гюльжан поднялась наверх и оказалась на плоской крыше. Лейла сказала правду. Пара сотен невольниц облюбовали плоскую поверхность и нежились, подставляя тела серебристому свету луны. Ночная темнота позволяла безбоязненно полностью открыть лица, подставив их легкому бризу, и женщины пользовались этим. С высоты черкешенка впервые увидела, как огромен дворец падишаха. Он напоминал большой восточный город с множеством двориков, галерей, входов и выходов. Лунный свет пронизывал и легкую дымку, тянувшуюся от моря и голубоватой вуалью окутывавшую все вокруг, придавая дымчатую призрачность даже тяжеловесному минарету ближайшей мечети. Он казался таким вытянутым, колеблющимся и легким, что от одного взгляда на него кружилась голова. Пахло мятой и пряностями. Время от времени то тут, то там появлялся чернокожий женоподобный евнух-страж. Он делал обход, следуя по узким галерейкам, окаймлявшим крыши, и по закоулкам утопавших в зелени двориков. На высветленном луной небе выделялись эти медленно бредущие сумрачные фигуры, рыскавшие по потайным уголкам, где мог бы спрятаться дерзкий возлюбленный, но совершенно равнодушные к переговорам и перешучиванию между соседствующими крышами. Где-то за высоким забором серебрилось море, не сине-голубое, а агатовое, спокойное, с гладкой зеркальной поверхностью. А где-то за морем, этим гигантским зеркалом, которое сейчас не вызывало никаких эмоций, спрятались родные горы, а между ними – родная деревня… Один Аллах ведает, суждено ли ей когда-нибудь увидеть родных? Девушка обхватила колени руками и задумалась. Может быть, попробовать убежать из гарема? Но как убежишь, если тебя денно и нощно охраняют противные евнухи и, как тень, маячит Лейла? Или… все-таки попробовать? Да, попробовать, когда выпадет удобный момент. Он должен выпасть, во что бы то ни стало! От этой мысли немного полегчало, и когда окрик смотрительницы прервал ее думы, она медленно поднялась и отправилась в комнату. Норма и Аннет давно вернулись и спали, разметав руки. Зейнаб тоже сморил сон, и девушка прихрапывала. Лейла подошла к ней, склонилась и покачала головой.

– Падишаху не нравятся храпящие женщины, – бросила она. – Боюсь, ей не видать его постели. А ты тоже храпишь?

Гюльжан пожала плечами:

– Не знаю. Во всяком случае, мне никогда никто об этом не говорил.

Смотрительница кивнула:

– Ладно. В таком случае не пугайся, если вдруг проснешься среди ночи, а рядом будет сидеть один из наших евнухов. Об этом женском недостатке мы обязаны докладывать валиде-султан. А сейчас раздевайся и ложись, чтобы в школе не выглядеть сонной мухой. Я вас предупредила: все науки вы должны постигать с усердием.

Девушка не стала спорить. Она юркнула под благоухавшую простыню и вскоре заснула.

Красавица черкешенка сидела на плоской крыше, вдыхая аромат моря и пряностей, и думала о том, что два года пролетели как один миг, и за этот миг ей так и не представился удобный случай сбежать отсюда. Однако, пока не было доказательств ее полового созревания, ей не о чем было беспокоиться. Поднявшись сегодня утром, она обнаружила красное пятно на белоснежной простыне, позвала Зейнаб, которая давно прошла этот период, но так и не удосужилась быть представленной падишаху: валиде-султан, поговорив с черкешенкой, нашла, что она глупа, неразвита и ей не помогли даже занятия в школе. Правда, эти занятия, где учителями были опытные пожилые рабыни – калфы, – особого образования не давали. Будущие наложницы учили язык, основы Корана (от них требовали читать наизусть Суры), литературу, поэзию, каллиграфию. Каждая должна была уметь написать любовное послание в стихах, да такое, чтобы в душе падишаха загорелась искра. И никто не задавался вопросом: можно ли чем-нибудь удивить мужчину, видевшего на своем веку много прекрасных и умных женщин самых разных национальностей? Кроме того, девушки овладевали искусством танца и игры на музыкальных инструментах. Калфы предупреждали, что порой падишах хотел, чтобы невольница всю ночь танцевала, играла и пела. В перерывах между танцами или музыкальными произведениями господин мог попросить набить трубку табаком или принести кофе и сладости, и его избранница должна была сделать это умело и изысканно. А чтобы танец не казался безобразным, наложницы поддерживали физическую форму. Гюльжан с тоской вспоминала обильные вкусные обеды и ужины в родном доме. Да, в гареме ее кормили гораздо чаще – семь раз в день, но кормили фруктами, рисом и рыбой – совсем маленькими порциями. Фигура становилась стройной, но чувство голода не заглушалось. Потом, позже, к нему привыкали и уже не рыскали по гарему в надежде урвать у кого-нибудь кусочек шербета. Когда промчался год, им стали преподавать искусство ухода за собой. Почти все ученицы, кроме Гюльжан, уже стали девушками и готовились выдержать экзамен, устраиваемый валиде-султан. Они надеялись оказаться в постели падишаха, поэтому с особым рвением готовили маски и специальные ароматические составы, учились наносить косметику, правильно одеваться и подбирать украшения. Под руководством наставниц они вновь и вновь репетировали танец «Ракс шархи», во время которого наложница не только демонстрировала искусство владеть животом, но и элегантно скидывала с себя одежды. Калфы утверждали: именно этот танец возбуждал любовное настроение и желание султана. Кроме того, в программу входила интимная гимнастика. Все упражнения были противны Гюльжан, и ее заставляли силой. Когда одна из калф, недовольная воспитанницей, пожаловалась Лейле, старуха отвела черкешенку в сторону и, брызгая слюной из беззубого рта, долго объясняла, что от самой Гюльжан почти ничего не зависит. Если она приглянется матери падишаха, а потом попадет к нему в покои, ей придется делать все, чему терпеливо учили, иначе девушка рискует навлечь на себя гнев. «В Серале не терпят непокорных, – добавила она, сверкнув черными глазами. – От них избавляются. О, если бы их просто изгоняли – для них было бы слишком хорошо. Но нет. Их бросают в мешок, как ненужную вещь, привязывают к камню и скидывают со скалы в море. Еще ни одной не удалось выбраться из морской пучины. Сказки про русалок, придуманные славянками, – чушь. Хочешь проверить на себе? Что ж, давай, моя девочка. Некоторые, особенно нетерпеливые, не дожидаются этого дня, они сами сводят счеты с жизнью, бросаясь с крыши. Их обезображенные тела кидают на съедение львам и крокодилам».

Вспомнив об этих словах, Гюльжан поморщилась и плотнее завернулась в накидку. Тогда, после занятий в школе, она поднялась сюда с намерением покончить с собой, но в последний момент ее покинуло мужество. Нет, все-таки, чтобы умереть и таким образом не достаться падишаху, нужно иметь большую силу воли. А этого у нее, оказывается, не было. Слабая, никчемная тварь – вот она кто! Широко раскрытыми глазами девушка всматривалась в темноту южной ночи, узнавая знакомые постройки. В свободное время она любила гулять по роскошному саду, где можно было полюбоваться экзотическими цветами и деревьями, насладиться их ароматом и даже поведать им свои тайны. Сопровождавшие ее евнухи не понимали, о чем шепчет малышка с Кавказа старому оливковому дереву с морщинистым стволом. А малышка просила дерево, чтобы оно помогло ей встретиться с султаном здесь, в саду, где, как говорили, он порой горделиво прохаживался, бросая корм многочисленным котятам и щенкам, бегавшим по тропинкам. Повелитель любил животных. Где-то, по рассказам евнухов, стояли вольеры с белыми слонами и тиграми-альбиносами. Падишах часто подходил к клеткам, беседовал с животными и, вероятно, гордился, что в его садах есть все, что и должно быть у богатого султана. Гордился луноликий и своими конюшнями. Лошади, вычищенные, ухоженные, размещались в роскошных помещениях с мраморными сводами. Между стойлами били фонтаны, и чистая питьевая вода текла по желобам, выложенным голубой и зеленой мозаикой. Отдыхая душой на природе, в эвкалиптовой роще, среди животных, слушая пение экзотических птиц (разноцветные попугаи садились ему на плечи, и повелитель подставлял им губы для поцелуев), он становился добрым и порой выполнял желания как близких, так и подчиненных. Гюльжан надеялась припасть к его ногам, попросить, чтобы он отпустил ее… Кто знает, может быть, ей повезет, и он разрешит ей уехать на родину? Однако ей повезло только в одном: девушка действительно увидела падишаха. В расшитом золотом халате, золотых остроносых туфлях, в тюрбане, он кормил с рук тигрицу, и та ластилась к луноликому, будто тоже ожидая от него особой милости. Хозяину еще не было сорока, но он показался Гюльжан глубоким старцем, и она внутренне содрогнулась, представив себя в его постели. Черкешенка решительно шагнула к луноликому, но один из вездесущих евнухов, Исмаил, преградил ей дорогу: