Я посмотрела на маму. Она, похоже, напряглась.

– Мне это не нравится. Конечно, в незнакомом лесу легко заплутать, но мы не так далеко ушли.

– Может, этот дядька наши ленточки перевесил? – предположила я.

– Что он, идиот? Хотя, может, и идиот. Пойдем-ка, пожалуй, проверим.

Мы уже не так весело пробрались к красной ленточке. Похоже, это повязали все-таки мы сами. Немного пройдя, мы увидели следующий красный знак, а потом еще один. Все ленточки, мимо которых мы шли, мама, как и обещала, отвязывала и складывала в карман сарафана.

Несмотря на наши опасения, лесник не тронул наши метки, и мы благополучно вышли по ним к задней калитке своего участка.

Мама была озадачена, но не стала обсуждать со мной эти странности. Она всегда так поступала, когда пугалась и не понимала, как объяснить ситуацию, но не хотела пугать меня.

Я никогда не говорила ей, но на самом деле это мамино поведение пугало меня гораздо сильнее, даже если я не была до этого особенно испугана.

Дома на кухне мы приготовили легкий обед (из-за жары даже при хорошем аппетите особо не хотелось наедаться) и с удовольствием поели, просматривая в телефоне фотографии из леса. Даже попытались разглядеть странного лесника, но при приближении фигура его становилась еще более размытой, и мама так и не смогла точно определить, был ли это незнакомец или все же Василий Федорович.

Мама удивлялась, что в таком густом, мало посещаемом людьми лесу мы не встретили никаких диких зверей. Даже ежей и белок. Но радовалась, что клещей мы тоже не подцепили. У нее прямо какой-то бзик насчет насекомых.

Потом мы расположились под яблоней и позвонили папе. Он, к нашей радости, ответил с первого гудка, но голос у него был очень расстроенный. На работе случился какой-то аврал, и вместо предвкушаемой поездки к нам папа отправлялся в командировку в другой город аж на две недели, где должен был работать не покладая рук с раннего утра до позднего вечера, а поскольку предприятие режимное, то связаться с папой будет очень сложно. Папа долго извинялся и беспокоился, хотя был абсолютно ни при чем. Нам с мамой пришлось в два голоса успокаивать его и уверять, что мы не обижены, что с нами будет все в порядке, что мы будем ему звонить только в случае крайней необходимости или если невозможно соскучимся. И вообще будем все время дежурить у яблони, чтобы он мог с нами связаться в любое удобное для него время.

Когда в ванной я начищала зубы (все по правилам, не меньше минуты), внезапно начал мигать свет.

– О, главное, чтобы холодильник не потек! – озабоченно пробормотала мама, проходя на кухню.

Словно в ответ на ее слова, допотопный агрегат дрогнул и заурчал.

– В этом рычании есть что-то успокаивающее, не находишь? – Мама похлопала холодильник по боку, словно это был большой, неповоротливый зверь.

– Но ночью нам свет все равно не нужен. И рычание тоже, кстати!

– Это нам намекают, что спать пора. Особенно тебе. Чур, не сидеть в телефоне до полуночи! – предупреждающе нахмурилась было мама, но быстро спохватилась, вспомнив местную особенность. – Ах да… Прости-прости!

– Вот именно! – не преминула упрекнуть я. – Даже пообщаться с друзьями невозможно!

– Ничего страшного. В мое время…

– …Вообще никакого интернета не было! – закончила я за маму эту ненавистную и нисколько не успокаивающую присказку. Она рассмеялась, чмокнула меня в макушку и пошла спать.

По инерции пошарив в телефоне и всего лишь пять раз погоняв по кругу плей-лист, я выключила так и не пропавший свет и уже стала засыпать, когда под окном завозилось что-то крупное, как и в прошлую ночь. К счастью, оно было закрыто. Я еще вчера обнаружила, что в доме гораздо прохладнее, чем на улице, и лишний жар к себе не запускала (тем более вместе с мошкарой).

Наверняка опять собака шастает по двору. Интересно, как она к нам пролезает? Забор, как я уже говорила, был на удивление крепким, без щелей, хотя калитки запирались чисто символически. Вероятно, опасались здесь не людей, а как раз всякого зверья.

Подумав про опасных зверей, я, успокоившая было себя, снова стала пялиться в темноту и вслушиваться. Память услужливо подкинула мне воспоминание об этой истории с оборотнем в дурацкой брошюрке. Он точно так же толкался в стекло, пытался пробраться внутрь, когда почуял, что в сторожке кто-то есть живой. Конечно, обыкновенная логика подсказывала мне, что никаких оборотней здесь нет. И вообще не существует никаких оборотней.

Под окном что-то продолжало расхаживать. Я даже услышала легкий скрип, будто кто-то толкал оконное стекло, но это, конечно, мне только мерещилось.

Зато в памяти всплыло бессмысленное лицо старушки-соседки. Вдруг это она сейчас бродит под нашими окнами и, прижав лицо к стеклу, пытается рассмотреть, что творится внутри дома? И если я сейчас встану и отдерну занавеску, то встречу этот пустой взгляд…

Сразу вспомнился мамин рассказ, как она в детстве боялась слов колыбельной из детской передачи «Спокойной ночи, малыши»: «Обязательно по дому в этот час тихо-тихо ходит дрема возле нас». Удивительно, что песня, которая должна успокаивать и убаюкивать, наоборот, навевала на маленькую маму пугающие видения.

Дрема…

«А Дрема уже ходит?» – спрашивала моя мама свою маму, когда та гасила на ночь свет.

«Да уж давно ходит!» – усмехалась моя бабушка и прикрывала за собой дверь в детскую.

Мама была уверена, что к ним домой Дрема не проберется, потому что дома родители, они обязательно прогонят ее и спасут свою дочку. Их комната сразу напротив детской, и засыпают они значительно позже, так что дома безопасно. Дрема давно ходит… Если не дома, тогда где? Да под окнами же! Шторы задернуты, ничего сквозь них не видно. Но мама знала: она там, притаилась и ждет. И абсолютно неважно, какой этаж, хотя жили они на первом, что страшнее. Если тихонько подняться, прокрасться к окну и чуть-чуть отодвинуть штору, то сразу увидишь ее, Дрему. Эту неопрятную, сгорбленную, серую, в оборванной одежде старуху с крючковатым носом и злыми, пронзительными глазами. Своим мерзким лицом она прижалась к стеклу и смотрит прямо на тебя! Близко-близко!

Но трогать шторы никогда нельзя! Ведь однажды может случиться, что окно будет открыто: лето, жара… Возможно, ветер раздует занавески, а ты не будешь спать и посмотришь… И Дрема будет уже не через стекло…

Мама очень живо описывала, как она, сжавшись в комочек, во все глаза вглядывалась в темноту, прислушивалась к шорохам и скрипам, чтобы не пропустить сгорбленную тень и вовремя спрятаться. Ведь старуха могла проникнуть в дом и утащить увидевшего ее малыша навсегда. Поэтому нельзя было сразу открывать в темноте глаза, чтобы не столкнуться с Дремой нос к носу.

Хорошо еще, что своими воспоминаниями мама поделилась со мной уже после того, как я перестала смотреть «Спокойной ночи, малыши». Правда, сейчас, пялясь в темноту, я подумала, что лучше бы мне вообще никогда не слышать этой истории…

Да нет, это, конечно, никакая не Дрема и не соседская бабка, а просто местная собака.

Потом псина удалилась. Во всяком случае, под моим окном ничего не толкалось. Еще минут пять я лежала и смотрела в потолок.

Тут мне показалось, что у мамы в комнате что-то упало, но, как я ни прислушивалась, больше никаких посторонних звуков не доносилось.

Сон отчего-то как рукой сняло. Я ворочалась с боку на бок, простыня казалась жаркой и вся в неудобных складках. Одеяло я ногами сбросила на пол. Огнедышащую подушку пару раз перевернула другой стороной. В конце концов пошла в туалет.

Двери в свои комнаты мы с мамой по уговору не закрывали, и я, возвращаясь к себе, мимоходом заглянула в ее спальню. Глаза немного привыкли к темноте, и можно было различить лежащую посреди кровати на спине маму. В непонятном беспокойстве я немного постояла на пороге, прислушиваясь к ее равномерному дыханию. Окно было слегка приоткрыто, тюлевая занавеска едва колебалась от сквозняка. Я подумала о собаке снаружи и звуке падения, но в маминой спальне все было мирно и сонно.