С воплем он полетел головой вперед в тот самый колодец, куда собирался столкнуть женщину. Рита не стала досматривать это красочное зрелище и, используя энергию разворота, достала пяткой по уху одноногого.

– Миша! Лента! – заорала она, отскакивая от обожжённой.

Мише не требовались подсказки, совсем не так изящно как жена, он стукнул коленом безногого в темя, подхватил костыль, что уронил одноногий и с нецензурным ревом понесся на выручку жене. Краем глаза, он увидел, как ленточка таки коснулась грязной земли, и стал считать.

Костыль сломался на двенадцатой секунде и четвертой голове, Миша не мог предположить, что все ортодоксы так быстро сообразят, что происходит и кинутся на них гурьбой. Намного позже он догадается, что отнюдь не все попадают к ортодоксам по своей воле и такие драки не редкость.

Если Рита действовала по всем правилам рукопашного боя, проводя эффектные серии и плавно уходя от ответных ударов, то Миша дрался так, как научила улица, не щадя ни противников, ни себя. К сожалению, это только в боевиках, один мастер, раскидывает толпу врагов. В реальной жизни их просто смяли числом.

Миша почти сдался, но тут кто-то двинул ему между ног, не слишком сильно, дыхание не перехватило, но озлобил его такой подлый удар очень. Заорав, как красноармеец под Сталинградом, Миша рванулся изо всех сил и сбросил троих повисших на нем ортодоксов.

Гаврилыч не обманул, над городом раздался громкий металлический щелчок, как будто лопнула гигантская пружина. Звук ударил по ушам и все замерли, скривились от боли даже привычные к истязаниям ортодоксы. На площади появилось четверо ехиатойцев, при их размерах, мощи и скорости, вполне достаточно, чтобы утихомирить фанатичный город.

Но это и не потребовалось, если ортодоксы чего и боялись, так это красных гигантов. Гаврилыч разбирал завал из ортодоксов, навалившихся на Мишу и Риту. С фанатиками он особо не церемонился отшвыривая их в стороны, а ребят извлек со всей возможной аккуратностью.

Как ни удивительно, но они почти не пострадали в столкновении, только у Риты заплыл правый глаз, а Миша прихрамывал, частично от того, что ему двинули между ног, а так же кто-то в азарте прокусил ему икру. Остальные повреждения были совсем пустяковыми, несколько синяков, царапины и ссадины. И все же ехиатойец спросил:

– Вы в порядке?

– Нормально. – не совсем внятно, ей разбили губы, ответила Рита. Миша молча кивнул, потирая укушенную ногу.

– Падшие! – громогласно обратился к ортодоксам один из ехиатойцев, настолько огромный, что рядом с ним Гаврилыч смотрелся щуплым – Во что еще бить вас? Если даже Посланников не узнаете?

Рита посмотрела на Мишу, пытаясь понять, о чем говорит гигант, муж пожал плечами, мол, и сам не пойму что это за галиматья. Но ортодоксы отреагировали на эти речи. Они один за другим бросились на колени и завыли. Сначала тихо заскулили, потом запричитали что-то неразборчивое, после и вовсе заорали. Причем каждый орал что-то свое, и понять смысл их воплей было трудно.

Если и до этого их город напоминал сумасшедший дом, то сейчас это походило на демонстрацию демократов в этом заведении, каждый орал свое, и никто никого не слушал. Огромный ехиатойец прекратил все это, хлопнув в ладоши, раздался тот же металлический звук. Рита и Миша запоздало схватились за голову. Гаврилыч сочувственно им улыбнулся, во всяком случае Рита подумала что сочувственно, лица ехиатойцев вообще мало приспособлены к улыбке.

– Замолчите и слушайте! Где ваш вождь?

Молча, ослушаться фанатики боялись, они извлекли из колодца грязного и окровавленного Филипа, аромат от него стоял такой, что даже перебивал общую вонь города. Миша стоял в десяти шагах от главного ортодокса и его все равно мутило. Он представлял, как плохо было ехиатойцам, с их врожденной чистоплотностью и тонким обонянием.

– Помойте его! – не выдержала Рита.

На нее посмотрели как на сумасшедшую. Ортодоксы считали мытье одним из грехов. Сначала ты начнешь мыться, говорили они, потом тебе понравится, и ты создашь себе идола из собственного грешного тела, которое кроме страданий ничего не достойно.

– Это ему наказание. – нашелся что ответить Гаврилыч.

Такую постановку вопроса ортодоксы понимали и принялись отмывать своего вождя, невзирая на его слабые, он еще не оклемался после падения головой, протесты. Без мыла особого толку от мытья не было, но все же уровень его вони, стал сопоставим с окружающим фоном. Несчастный и относительно чистый Филип подошел к ехиатойцам ближе и упал на колени, старательно так упал, отметила Рита, специально чтобы колени в кровь рассадить.

– Слушаю тебя, приказывай. – пролепетал он.

– В целом, мы довольны твоей общиной. – огромный ехиатойец решил немного погладить фанатиков по шерстке – Вы справляетесь с поставленной задачей. – он огляделся и задумчиво подобрал брошенный кем-то в драке, ржавый зазубренный крюк – Даже проявляете инициативу….

Рита поняла, какую цель преследуют ехиатойцы, они решили обставить их спасение как еще большее наказание. Что же, подумала она, у красных хорошо подвешены языки, так что вывернутся. Ей не давал покоя другой вопрос, она, стараясь не обращать на себя внимания, подошла к Гаврилычу, тот стоял с суровым видом, скрестив руки на груди. Женщина дотронулась до его локтя и зашептала:

– Гаврилыч! Гаврилыч!

– Чего тебе? – почти не шевеля губами, раздраженно спросил гигант.

– Дети! Они забирают детей и творят с ними то же что и с остальными!

– Как вы, люди, меня достали! Это ваши дети и ваши проблемы.

Рита чуть не плакала. Миша подошел с другой стороны и уловил суть разговора. Мужчина понимал, что ехиатойцы терпеть не могут вмешиваться в человеческие разборки. По их убеждению, люди сами должны решать внутривидовые разногласия. Наверное, поэтому Дит, все еще существует, несмотря на то, что у всех гигантов, он сидит в печенке, или что у них там вместо печени. По их мировоззрению, каждое мыслящее существо уникально и ориентированно на созидание, а не разрушение, то есть при нормальном существовании, каждый станет добрым и сострадательным.

Миша считал, что все это красиво в теории, но на практике, попадаются такие уроды, что их даже могила не исправит. Ему было неприятно давить на друга, а Гаврилыча он считал другом, но другого выхода не было:

– Гаврилыч, – зашипел он – если хочешь чтобы мы сунулись в Железную степь, сделай что-нибудь.

Гигант посмотрел на человека с укором, Мише стало стыдно, но он просто не мог допустить, чтобы сюда попадали дети. Как говорится, куда ни кинь, всюду клин. Ехиатойец сдался:

– Ладно, попробую.

Телепатический контакт, для гигантов был привычным делом. Тот громила что толкал пламенную речь ортодоксам, замолчал на секунду, принимая информацию, кивнул и как ни в чем не бывало, продолжил:

– Мы же со своей стороны, готовы содействовать….

Над площадью поднялся гомон. До сих пор, на настойчивые просьбы фанатиков о содействии, ехиатойцы отвечали матом на всех известных языках. Ортодоксов эта новость весьма воодушевила, впрочем, стоило ехиатойцу поднять руку и все снова замолчали, внимая «со страхом и трепетом», как говорили они.

– Все дети в возрасте до четырнадцати лет, переходят в наше распоряжение и все вновь прибывшие дети тоже должны быть переправлены в любой из наших городов.

– Мы, господин, – радостно сказал Филип – их максимально подготовим!

– Ни в коем случае! – взревел гигант, потом, как будто смягчаясь, добавил – У нас для них особая программа.

Он вытащил из-за пояса изящный кинжал, кажущимся игрушечным в его громадной руке, хотя размером почти с меч, и всадил его в скалу по самую рукоять.

– Повторяю, детей не трогать, – сказал он уже спокойнее – при появлении пусть прикоснутся к рукоятке и в течении дня, появится кто-нибудь из нас.

Ортодоксы завистливо смотрели на немногочисленных детей, обдумывая, что придумали красные. Им никогда не могло прийти в их извращенные умы, что грозно выглядящие ехиатойцы обожают детей и балуют их сверх всякой меры и единственное мучение, которое грозит этим детям – несварение желудка от обилия сладостей.