2001 Груздь впитал в себя всю грусть… Груздь впитал в себя всю грусть прошлогодних воскресений, просветлённый лес осенний заучивши наизусть: птиц уже скупую речь, веток ветхие одежды, листьев скудные надежды на возможность новых встреч. В наши зимние пиры груздь свои привносит нотки. В нём причина, а не в водке зачастившей к нам хандры. 2010 За дальним полем над перелеском… За дальним полем над перелеском зима расправит седые крылья, наполнит воздух их ясным всплеском, стеклянным блеском, морозной пылью. И мы, студёным дыша привольем, сдержать не сможем суровой дрожи. Как будто полем жлобы с дрекольем бегут к нам, скорчив рябые рожи. 2002 Когда вода соседнего пруда… Когда вода соседнего пруда однажды вдруг становится тверда, там ночью можно видеть господина, что грудью ударяется об лёд и, телом вжавшись, жалобно зовёт кого-то странным именем Ундина. 1997 Сквозь замороженные стёкла… Сквозь замороженные стёкла водой сочился лунный свет. Уже давно варилась свёкла на новогодний винегрет. Отчасти заменяя лампу, цвела плита нездешним цветом. Лизал испачканную лапу пушистый кот под табуретом. Опять припомнились мечты. За стенкой муж храпел на ложе. Из крана капало. И ты печальная сидела тоже. 1994 В городе валенки подорожали… В городе валенки подорожали. В городе всюду позёмка струится. В городе, кутаясь в рваные шали, бродит большая и серая птица. Жгучесть она ледяную вдыхает, а выдыхает, с парком, укоризну. Мало кто в наших краях одобряет вечную склонность её к пессимизму. Может, конечно, и нам веселиться как-то особенно нечему. В общем, бродит по нашему городу птица. Очень большая. И серая очень. 1997 В такой мороз и письма не идут… В такой мороз и письма не идут: свернул ямщик куда-нибудь с дороги, сидит и пьёт в какой-нибудь берлоге, и наплевать ему, что письма ждут. И как-то не волнует подлеца, что кто-нибудь уже почтовый ящик припадочно сломал легко, как хрящик, и зашвырнул в созвездие Стрельца. 1997
Барометры вещают – ясно… «Н. Гоголь глядит свысока…» А. Самойлов Барометры вещают – ясно. Сюда пришёл антициклон. И стало холодно ужасно, и тихо, и со всех сторон остолбеневшие, как змеи, которых дудочкой индус заклял, дымы из труб деревни повылезли, таят укус. И солнце краешком, транзитно, под очень небольшим углом скользит, и градусник не видно за замороженным стеклом. Занятья отменили в школе — у телевизоров сидим. Учитель Клим Кузьмич доволен: он любит в школе быть один. Подбросив в печь ещё поленьев, подходит к полке, наугад с неё берёт: И. С. Тургенев. Ему учитель очень рад. 1995 Издалека Помнишь, как-то на реке в пара облаке-дымке опустившись на колени и бока худые, в пене, надувая до овала, лошадь воду целовала? Так же истово, до дрожи я тебя целую тоже из заснеженной глуши. До свидания. Пиши. 1999 Я дворник, вот моя лопата… Я дворник, вот моя лопата. Вот телогрейка. Видишь, вата видна в её глубоких ранах. Есть у меня крупа в карманах, поскольку я зиме плачу пшеном, заботой о синицах за ёлки праздничной свечу, за иней на твоих ресницах. 1998 Под ногами ледяная корка… Под ногами ледяная корка. Поздний вечер. Вьюга. Стужа. Вторник. Девушка стучится в двери морга, рыжий санитар – её любовник. Рыжий санитар в халате белом занят у стола привычным делом, как хирург, корпит над бренным телом (в это время девушка стучит). Сквозь больные завыванья вьюги санитар услышит эти звуки, санитар помоет быстро руки и на зов любимой поспешит. А потом разбавит спирт водою, а потом из шкафа вынет снедь, огненной, как лев, тряся главою, очень задушевно будет петь. Девушка пожмёт в порыве руку санитару, за талант воздав. Станет тот ласкать свою подругу на кушетке с надписью «Минздрав». Под ногами ледяная корка. Поздний вечер. Вьюга. Стужа. Вторник. Девушка стучится в двери морга, рыжий санитар – её любовник. Я иду своей дорогой мимо, и тревожит мысль одна уколом, — что и мне холодным, молчаливым быть придётся встречи их декором. |
