Во сне летал Онебин снова.
Кричал: “Ребята, уходи!”
Проснулся, видно, от озноба,
Что сон оставил позади.
В землянке и темно и сыро.
Остыло, что костёр нагрел.
Залаяли вдали визгливо,
И он в тревоге встал и сел.
Прислушался: “Нет, показалось.”
Но вынимает пистолет.
“Похоже, зря я испугался.
Кто на болоте…” Хрустнул лёд.
Он вылез, надо удирать.
И вдруг слова: – Не торопись.
Не торопись. Не смей стрелять!
Один с собакой, не боись! —
– По одному и выходи.
Убрал я пушку, не шути.”
Из камышей выходит полицай
С собакою, а шмайсер за спиной.
Привязывает пса: “Молчи, не лай!”
Сняв сапоги залитые водой
Её он быстро, ловко выливает.
Потом, отжав портянки, надевает.
– Знайкомимся, а мэнэ звать Грицай.
“Иван. Твой гость ночной и твой должник.
Но только нынче, ты не осерчай,
Не я, а ты не званный чоловик.”
– А мне чего серчать, пойдём в землянку,
Да с воблою горилки разопьём.
Мне надо обсушиться. Спозаранок,
Бог даст, отсюда мы удвох уйдём.
Костёр горел, валежник разгорелся.
Порты Грицай развесил, пар валит.
Достал краюху, рыбкой расщедрился,
И со знакомством чарка веселит.
– Ты, Ваня, може лётчик не плохой,
А коли сбили, усяки дни бувають.
Но на земле ты просто хрен с душой.
Хто ж шмутки полицаю оставляет?
Мне Найде только дать нюхнуть и свистнуть,
Да по буграм туда-сюда пройти,
Тоби найти ей просто, вроде, дристнуть.
Того, кто здесь, найдёт, как не крути.
– Но я нарочно взял не на восток.
– Куда б не взял, всё будешь на гребнях,
Я их тут бачу все, вот – мой лежак.
Тут всё на десять вёрст в моих руках.
И пусть не я, а всё ж тебя б нашли.
Мы не таких героев обошли.”
“Выходит, ты меня почти что спас.
Скажи, зачем тебе, тогда я пас…”
– Чого? Отложим… Это нелегко.
До рятування нынче далеко.
Да ладно, отгони печаль ты прочь.
Тебя уже ищу и день, и ночь.
– Так ты сказал, что сей топчан
Законно твой, коль я не пьян?
А я решил, артель жила.
Там дальше, место для котла.
На островке нет блох и мух.
Кругом вода, а пол, вот, сух.
– Да, гребень-остревиц, он тоже мий.
Моих дядьков. Их знае уся Кубань.
Здесь Мовчуны держали смертный бий.
Когда попався батько Рябоконь.
– Так что це за история, расскажешь може.
– А расскажу. Покой их души, Боже.
Порты подсохнут, будем собираться.
Тебе на хутор надо перебраться.
– На хутор, да за печку, против я?
А только здесь ведь тоже не свербит.
Я мыслю, пробегут здесь дни не зря.
Забудут про меня, и фронт спешит.
– Всё правильно, но не учёл одно,
Што будэ чрез неделю здесь твориться.
Ломае дида крипко и давно.
То оттепель идэ, идэ водица.
И сядешь ты без лодки до зимы.
А где возьмёшь? Переверну штаны.
Иван смеётся: “А надёжный дед?”
Не сумнивайся, не брехал сто лет! —
– Уйдём, и что? Где хутор, там и власть.
Как в лапы к немцам сходу не попасть?
– Стоит у плавней хутор одинокий.
Семья иногородних там живэ.
Ты биженець, и с долею жорстокий.
Ёго ограбили, бумаги ждэ.
С папиром тем тебе я помогу.
Но ты молчи, о встрече ни гу-гу.
И вот еще деталь для завершення:
Ты здесь в гостях за три дня до падення.
И сразу лучше будь ты не Иван.
А хто, придумай сам, коли не пьян.
Да и кажи еще ты мне, так надо.
Куда девал ты своего камрада?
– Скажу, чого тебе мни врать.
Один летал я воевать.
Больным свалился мой стрелок,
Сейчас он дрыхнет, как сурок.
Один я в этом поле воин.
– Ну, что ж. Вам повезло обоим.
Давай хлебнём по кипятку.
– Давай, расскажешь байку ту.
– Нет, это – дума про казака.
Про партизана, а не врака.
Спою ко я тоби, хохол,
Спою тоби наш гимн кубанский.
Что сотник Рябоконь певал
В той жизни прошлой партизанской.”
