Аналогии с гражданским правом (опекун не мог отказаться от наследства, передаваемого наследнику), во-первых, несостоятельны по причине различной природы права (гражданское и государственное право разнятся в своих объектах и субъектах) и, во-вторых, не применимы к акту отречения Николая II. Действительно, правовая основа опекунства, согласно Основным Законам, предусматривала возможность «правительства и опеки» (то есть главы власти и главы семьи) в «одном лице совокупно или же раздельно». При первоначальном варианте отречения от Престола «правительство» передавалось Михаилу Александровичу, а опекуном становился бы Николай II. В этом случае он оставался членом Дома Романовых, а не носителем верховной власти. Еще 1 августа 1904 г., после рождения Цесаревича, Николай II Высочайшим Манифестом утвердил: «На случай кончины Нашей, прежде достижения Любезнейшим Сыном Нашим… совершеннолетия, назначили Правителем Государства до Его совершеннолетия, Брата Нашего Великого Князя Михаила Александровича». И хотя 30 декабря 1912 г. этот Манифест был отменен (в частности, по причине неравного (морганатического) брака Михаила Романова), акт отречения в первоначальной редакции должен был бы восстановить статус Михаила в качестве Правителя Государства.
Противники отречения за Наследника склонны были уравнять акт отречения Николая II с фактом его кончины (20). Приводилась ссылка на статью 44 Основных Законов, согласно которой «… по кончине Его (Государя Императора. – В.Ц.) правительство государства и опека над лицем Императора в малолетстве принадлежат отцу или матери». Также, согласно статье 200 «каждому лицу Императорского Дома предоставляется, на случай своей кончины, назначить опекуна к остающимся после него малолетным его поколения, и если духовное о том распоряжение при жизни завещателя утверждено Государем, то оное долженствует быть исполнено в полной его силе». По статье 201-й: «Когда завещание умершего не было утверждено при жизни его Самим Императором или завещания такового вовсе не окажется, то попечение над оставшимися его поколения принимает Император на Себя, и в таком случае опекун назначается Высочайшею властию».
Но Николай Александрович Романов был жив и как член Царствующего Дома, и как, условно говоря, «физическое лицо». По статье 141-й: «Кончина Особ Императорского Дома означается так же, как и рождение их, в родословной книге». Акт отречения никоим образом не мог быть приравнен к кончине.
Следует учитывать то, что акт отречения за себя и за сына был единым и утверждался в качестве официально последнего и единого акта Царствующего Императора. Тем самым не нарушалась и 43-я статья, согласно которой «назначение Правителя и Опекуна, как в одном лице совокупно, так и в двух лицах раздельно, зависит от воли и усмотрения Царствующего Императора…». Николай II прецедентно, единолично разрешал вопрос и о Правителе, и об опекуне: он стал уже не нужен, так как Алексей Николаевич Романов также утрачивал свой статус Наследника Цесаревича.
Единственной, хотя и весьма неопределенной, правовой перспективой могло бы стать обжалование решения своего отца самим Цесаревичем и заявление о своих правах на Престол согласно степени родства. Но и подобное гипотетическое положение могло бы возникнуть не ранее совершеннолетия Алексея Николаевича Романова (то есть в 1920 г.) и лишь в том случае, если бы «Основные законы» не были бы к этому моменту пересмотрены Учредительным Собранием или преемником Престола Михаилом Александровичем Романовым, как это предусматривалось отречением Николая II.
Но решение Государя об отречении было правомочным не только в контексте соответствия нормам законов о Престолонаследии. Он мог принимать такие решения и в соответствии со своим статусом Главы Государства. Несмотря на то что Российская Империя после Высочайшего Манифеста 17 октября 1905 г. развивалась уже как «думская монархия», статья 4-я Основных Законов гласила: «Императору Всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть». Важнейшее условие для существования и развития «думской монархии» предусматривалось статьями 7-й, согласно которой законодательная власть разделялась Императором с законодательными учреждениями – «Государь Император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным Советом и Государственною
Думою», – и 44-й, гласившей, что «никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного Совета и Государственной Думы и восприять силу без утверждения Государя Императора». При этом и Государственная Дума, и Государственный Совет уравнивались в своих законодательных правах согласно статье 65-й Основных Законов: «Государственный Совет и Государственная Дума пользуются равными в делах законодательства правами». Российскому «парламенту» принадлежало право запросов и законодательной инициативы (статья 65-я): «Государственному Совету и Государственной Думе… предоставляется возбуждать предположения об отмене или изменении действующих и издании новых законов».
Но, несмотря на это нововведение, статья 8-я наделяла Государя правом законодательной инициативы и исключительным правом пересмотра Основных Законов: «Государю Императору принадлежит почин по всем предметам законодательства. Единственно по Его почину Основные государственные законы могут подлежать пересмотру в Государственном Совете и Государственной Думе». Законодательная инициатива Государя в отношении Основных Законов подтверждалась и статьей 65-й: «Почин пересмотра которых (Законов. – В.Ц.) принадлежит единственно Государю Императору».
Статья 10-я устанавливала безусловный приоритет власти Государя в системе исполнительной власти: «Власть управления во всем ее объеме принадлежит Государю Императору в пределах всего Государства Российского. В управлении Верховном власть Его действует непосредственно (то есть не требует согласования с какими-либо структурами. – В.Ц.); в делах же управления подчиненного определенная степень власти вверяется от Него, согласно закону, подлежащим местам и лицам, действующим Его именем и по Его повелениям». Особое значение имела 11-я статья. Она позволяла Государю издавать нормативные акты единолично: «Государь Император в порядке Верховного управления издает, в соответствии с законами, указы для устройства и приведения в действие различных частей государственного управления, а равно повеления, необходимые для исполнения законов». Данные акты также могли приниматься единолично, хотя и не должны были менять существа Основных Законов. Верховное управление обеспечивало значительную степень независимости власти Императора. Устанавливалась градация нормативных актов. «Законы» действительно требовали предварительного обсуждения в Думе или Совете (порядок их обсуждения утверждала 3-я глава «О законах»), но «указы и повеления», издаваемые «в порядке верховного управления», никакого обсуждения не требовали и лишь «скреплялись» председателем Совета министров или «подлежащим министром». Помимо этого, Государю принадлежало единоличное право издания внешнеполитических актов и «верховное начальствование над всеми сухопутными и морскими вооруженными силами Российского государства» (на практике это реализовалось в принятии Государем Верховного Главнокомандования в 1915 г.).
Правовая специфика «указов и повелений», издаваемых «в порядке верховного управления», довольно полно рассматривалась Н. М. Коркуновым. Он отмечал, что подобные акты (особенно указы и повеления, имевшие «чрезвычайный» характер) имели законодательный характер и, следовательно, не могли оспариваться как «нарушения» принципов государственного права.
Таким образом, «верховная самодержавная власть» сама по себе делала Государя высшим носителем и единственным источником права при издании определенных категорий законодательных актов. Акт отречения от Престола вполне соответствовал статусу акта, издаваемого в «порядке верховного управления», поскольку он не менял системы власти, утвержденной Основными Законами, он сохранял монархический строй. Но даже и при этом Государь выразился о своем отречении – «в согласии с Государственною Думою», как бы разделяя правовую ответственность за это свое решение. Иное дело, что акт так и не приобрел окончательного нормативного статуса. Учитывая, что события, связанные с Царствующим Домом, оформлялись как «Манифесты», можно предположить, что акт получил бы именно такое значение (как его и называли «неформально» после февраля 1917 г.).
