Поспешно спрятав в карман кошелек, прихожанка юркнула в храм. Сторож последовал за ней, плотно прикрыв за собой церковную дверь. А Ксения все стояла на паперти… Я нашарил в кармане монетку и протянул ей. Серебро в моей ладони тускло блеснуло в лучах заходящего солнца. Ксения протянула руку, но не за монеткой. Казалось, она хотела коснуться меня. Я слышал ее бормотание, но не мог разобрать слов. Нет, это явная сумасшедшая! И хотя мне не раз доводилось видеть душевнобольных, я испугался и отпрянул…

Она отвернулась и, постукивая своим посошком о камни мостовой, медленно пошла по улице. А я, так и не зайдя в храм, направился своей дорогой – к Ивану Крестьянычу.

Едва я вошел, как старый врач бросился мне навстречу. Он прямо-таки светился от радости.

– Вот что, Якоб! – воскликнул он. – Правду говорят: если надеяться да стараться, всего добьешься! Ты поедешь в Германию!

Я изумленно таращился на него. Уж не разыгрывает ли меня Иван Крестьяныч? Хотя с какой стати ему это делать? Тогда… что же могло случиться?

– Сегодня я ездил к господину Н., – пояснил Иван Крестьяныч. – Он – мой коллега, служит при дворе. Когда-то мы учились вместе, и я надеялся, что по старой дружбе он поможет мне. Вдобавок, я слышал, будто господин Н. собирается послать своего сына Михеля в Геттингенский университет. Оказывается, он и впрямь намерен это сделать. И теперь подыскивает для него слугу, непьющего, расторопного и бегло говорящего по-немецки. Если ты ему подойдешь, он готов оплатить твое обучение в Геттингене. Какая удача, Якоб, какая удача! Это просто чудо!

Я был согласен с Иваном Крестьянычем – и впрямь чудо! Лишь бы только этот господин Н. не передумал и не нанял для своего Михеля другого слугу! Тогда не видать мне университета как своих ушей! Господи, только бы все удалось!

Назавтра Иван Крестьяныч представил меня господину Н. Надо сказать, что высокомерный придворный медик оказал мне весьма холодный прием. Точнее, обошелся со мной довольно грубо. Что поделать, гордыня и грубость – плоды одного дерева… Он подробно и строго расспросил меня о том, кто я, откуда, кто мои родители (я заметил, что при упоминании о германских предках господин Н. несколько смягчился), справился, не склонен ли я к пьянству и праздности, присущим «русским Иванам». После чего заявил, что согласен взять меня в услужение к своему сыну, многозначительно добавив, что делает это исключительно из уважения к своему почтенному коллеге господину Беккеру… Мне было не по себе от этого унижения. Однако я слишком хотел учиться и потому был готов на любые жертвы. Пусть этот старик и его сынок унижают меня, как хотят, главное, что теперь я выучусь на врача!

Но и тут Господь оказал мне милость. Мой новоявленный господин, Михель Н., оказался вовсе не чванным и грубым великовозрастным болваном, каким я его себе представлял, а вполне симпатичным рыжеволосым и голубоглазым парнем, напрочь лишенным отцовской спеси. Правда, поначалу он показался мне угрюмым и замкнутым. В присутствии отца Михель почти всегда молчал, а если произносил слово-другое, то только по-немецки (как и господин Н., говоривший на русском языке крайне редко и неохотно). Однако стоило нам покинуть Петербург, как мой молодой хозяин изменился до неузнаваемости – оживился, заулыбался и бойко заболтал со мной по-русски. Вскоре мы настолько подружились, что Михель заявил:

– Вот что, Яша! Давай будем с тобой на «ты»! И знаешь что: не зови меня Михелем. Не люблю я это имя, словно козел блеет: Михе-ель… Мишка куда лучше! Идет?..

Со временем он поведал мне свою невеселую историю:

– Знаешь, Яша, я ведь так не хотел никуда ехать! Меня фатер[4] заставил… Видишь ли, он желает, чтобы я непременно стал врачом. Ты, говорит, как почтительный и послушный сын, обязан продолжить и приумножить мое дело. А я не хочу быть врачом, видит Бог, не хочу! Да еще и трупов боюсь, и крови тоже. Да только отца еще больше боюсь. Некуда мне деваться… так хоть немного потешусь на свободе, а там будь что будет!

Надо сказать, что обретенная свобода основательно вскружила голову моему юному другу и хозяину. И, в отличие от меня, он проводил большую часть времени не на лекциях и занятиях, а на студенческих вечеринках и пирушках в обществе местных Гретхен и Клерхен. Лишь перед очередным экзаменом Михаил брался за книги и с моей помощью с грехом пополам наверстывал упущенное. Но едва экзамены оставались позади, он снова возвращался к своим собутыльникам. Как я ни уговаривал Михаила посвящать учебе хотя бы половину того времени, которое он тратил на кутежи, как ни стращал его отцовским гневом, он отмахивался и отшучивался:

– Полно, дружище! Бог не выдаст, свинья не съест! А вот мы сегодня как раз и закажем в «Ученом осле» жареного поросенка! Нас свинья не съест… ей самой будет капут! Ха-ха-ха!

И в его пьяном смехе слышалось отчаяние обреченного…

Наконец мы получили аттестаты об окончании университета и вернулись в Россию. Как же я тосковал по ней все эти годы! Вспоминал матушку, Ивана Крестьяныча… Господи! Только бы они были живы! И, сам не знаю отчего, я вспоминал нищенку в красно-зеленой одежде, бредущую по нашей улице с посошком в руке. Тогда я впервые задумался над тем, насколько имя этой женщины подходит к тому образу жизни, который она ведет. Ведь Ксения значит «странница». Вот только знает ли она цель своего пути, как утверждал тот бывший сыщик, следивший за ней? И если это и впрямь так, то какова эта цель? Впрочем, разве мы, будучи и сами странниками в этой жизни, знаем, куда идем и куда придем? Право слово, странные раздумья посещают нас на чужбине…

Сразу же по возвращении в столицу я отправился к своему учителю и благодетелю Ивану Крестьянину. Ведь именно ему я был обязан тем, что стал врачом. Однако старик едва ли не с порога заявил мне:

– Вот что, Якоб. Сперва съезди-ка ты к своей муттер. Добрый сын должен чтить свою мать – так и в Библии сказано. Побудь у нее, сколько будет нужно. А мы с тобой еще успеем наговориться.

Выйдя на улицу, я кликнул извозчика и поехал к матушке.

– Мне нынче, барин, на ездоков везет! – похвастался румяный веселый парень-возница. – Еще бы! Ведь сегодня она в мою пролетку села.

– Кто «она»? – в недоумении спросил я. В самом деле, что за чушь городит этот извозчик? Впрочем, чего еще ждать от мужика?

– А это есть у нас тут, барин, женщина одна, вроде как блаженная, – поспешил объяснить словоохотливый извозчик. – Ходит в зеленой юбке да в красной кофте, а в руке посошок. Увидишь – сразу узнаешь. Ксенией ее кличут. Так вот, мы уж который год примечаем: если она кого приветит, жди удачи. Зайдет к купцу в лавочку, возьмет яблочко или пирожок – к барышу. Так ведь еще и не у каждого она берет. Иному скажет: «У тебя не возьму, ты людей обижаешь…» Ребеночка приласкает – к счастью. Вон, у соседской дочки ушко болело, да как Ксения ее по головке погладила – болезнь как рукой сняло! А у нас, у извозчиков, своя примета есть: к кому она в пролетку сядет – к большой выручке. Мы, как увидим Ксению, мчимся к ней наперегонки, просим позволения ее прокатить. Сегодня я ее первым подвез! Вот от того мне сегодня на ездоков и везет!

Я удивился. Ведь когда-то, в далекие времена моего детства, многие считали Ксению сумасшедшей. А теперь все почитают ее за чудотворицу. Так кто же она?! Безумная нищенка или подвижница?

Впрочем, мне не пришлось долго размышлять над этим – вдалеке показался наш старый дом. Вскоре я уже обнимал матушку. А она не могла наглядеться на меня, на мой немецкий кафтан, треуголку, рубашку, отороченную кружевами, – праздничную одежду геттингенского студента. И повторяла сквозь слезы:

– Яшенька, голубчик мой, наконец-то ты вернулся! Слава Богу, дождалась я тебя! Вот счастье-то!

Ее чепец сбился на затылок, и я увидел, что некогда темно-русые волосы матушки стали совсем седыми… Бедная моя матушка!