Допущено к распространению

Издательским советом

Русской Православной Церкви —

ИС Р18-813-0482.

(о святой блаженной Ксении Петербургской)[1]

– Дура! Дура!

Мы бежали за ней, крича во все горло и корча ей рожи. Прохожие останавливались и недовольно косились на нас и на высокую молодую женщину в зеленой кофте, красной юбке и стоптанных башмаках на босу ногу Ветер развевал прядь темно-русых волос, выбившуюся из-под ее платка. Сколько я себя помнил (а к тому времени мне было лет семь), эта сумасшедшая нищенка по имени Ксения бродила по окрестным улицам, опираясь на грубо оструганный посошок. Дразнить ее было нашей любимой забавой. Тем более что она безропотно сносила наши выходки. А нам так хотелось разозлить ее, довести до слез – безответность и бессилие жертвы лишь раззадоривают преследователей. Как бы это сделать?

Схватив обломок кирпича, я размахнулся и запустил им в нищенку, едва не попав ей в плечо. Однако она продолжала идти вперед, словно не замечая никого и ничего вокруг.

– Что, немчонок, промазал?! – усмехнулся рыжий Сенька, мой давний приятель и соперник. – А спорим, я сейчас в нее попаду! Вот потеха-то будет!

Брошенный им камень угодил Ксении в спину. Она вздрогнула от боли и остановилась.

В следующий миг в нее полетели комья грязи и камни – друзья явно решили не отставать от нас с Сенькой…

– Что, дура, не нравится? А вот тебе еще! Получай!

Я нагнулся за очередным камнем… И вдруг Ксения резко обернулась и, потрясая своим посошком, бросилась на нас. Она была так страшна в своем внезапном, безмолвном гневе, что мы, сбивая друг друга с ног, с испуганными криками бросились наутек.

На бегу я споткнулся и упал прямо в уличную грязь, проехавшись по ней ладонями и коленками. Впрочем, я тут же вскочил и снова понесся вперед, подгоняемый страхом. Еще бы мне было не бояться! Ведь я первым бросил камень в эту Ксению… И зачем я это сделал?! Если бы я знал!..

Добежав до нашего дома на Девятой линии, я отчаянно забарабанил в дверь, боясь оглянуться в дальний конец улицы, где вот-вот должна была показаться моя безумная преследовательница. Только бы матушка успела открыть! Иначе я пропал!

– Кто это? – послышался из-за двери встревоженный голос матушки. – Кто там?

– Мама, мамочка, открой скорее! – жалобно взмолился я.

Дверь распахнулась. И не успела матушка посторониться, как я вбежал в дом, чуть не сбив ее с ног. У меня уже не было сил ни задвинуть дверной засов, ни даже удержаться на ногах. Я опустился на пол, привалившись к двери.

Матушка с изумлением и ужасом смотрела на меня: перепачканного в грязи, в порванной рубахе, с ссадинами на коленках и ладонях… А потом заохала и запричитала:

– Да что с тобой, Яшенька? Где это ты так поранился, голубчик мой? Кто тебя обидел?

В этот миг я почувствовал резкую боль в ладонях и коленках: при падении я рассадил их до крови. И не столько от этой боли, сколько от жалости к себе я разревелся навзрыд, как девчонка. Да, меня и впрямь обидели… это все она… она…

– Кто «она»? – встревоженно спросила матушка.

– Эта нищая дура… О-ой! – взвыл я, когда матушка стала промывать мои ссадины ветошкой, смоченной в холодной воде. – Мы только пошутить хотели… А она как погонится за нами… тут я и упал… о-о-ой!

– А что вы ей сделали? – с неожиданной строгостью спросила матушка, взяв меня за подбородок и пристально глядя мне в глаза. – Уж не обижать ли вы ее вздумали?

Пришлось рассказать ей всю правду.

– Что ж, поделом тебе, – строго сказала матушка, выслушав меня. – Грех обижать несчастных. Кто убогого обидит, того Бог ненавидит. Да и то сказать: Ксения ведь не всегда была такой…

Эти загадочные слова пробудили мое любопытство. Еще бы! Ведь до сих пор я считал Ксению всего лишь сумасшедшей нищенкой, разгуливающей по улицам в своей нелепой одежонке, на посмешище прохожим и нам, мальчишкам. И никогда не задумывался о ее прошлом. Но кто же она? И отчего она стала… такой?

– Если хочешь знать, она не из простых людей. – Матушка явно вознамерилась поведать мне историю Ксении. – Мужу нее полковник был… да что там, – придворный певчий! Фамилия ему была Петров, а звался он Андреем Федоровичем. Я-то их почти не знала… да и откуда было знать? Ведь они на другой улице жили, на Одиннадцатой линии… Опять же важные люди, не нам чета. Да слухом земля полнится: сказывали, будто жила эта Ксения со своим муженьком в любви и согласии. Как говорится, душа в душу. Только пожили они вместе всего-то три годочка. А потом этот Андрей Федорович вдруг возьми да умри. Говорят, будто…

Матушка смолкла, словно боясь поведать мне какую-то зловещую тайну, связанную с внезапной смертью полковника Петрова.

Лишь спустя некоторое время она продолжила свой рассказ:

– Мало ли что люди болтают… Одно правда – умер он такой смертью, что упаси Бог, без покаяния. А вслед за тем прошел слух: мол, Ксения, вдова его, разумом повредилась. Вырядилась в мужнюю одежду и говорит, будто это она умерла, а Андрей Федорович-де в нее воплотился. Сколько ее ни уговаривали образумиться, одно твердит: «Я не Ксения, я – грешный Андрей Федорович, а Ксеньюшка-то моя вечным сном на кладбище почивает». С тех самых пор и бродит она по улицам, словно бездомная нищенка… который год уж так бродит. А у нее ведь свой домик был, да, говорят, и денежки водились, только после смерти мужа она все раздала. Иные говорят, будто помешалась она с горя. Да большинство иное толкует: мол, это она на себя такой подвиг приняла, чтобы нераскаянные грехи своего мужа замолить. А правду лишь Бог ведает. Одно скажу: впредь не смей обижать Ксению! Любишь, когда тебя дразнят? То-то же. Чего сам не любишь – того другому не делай! Понял?

На другое утро я, как обычно, вышел погулять на улицу. И первым делом увидел Сеньку и еще нескольких мальчишек с нашей улицы, занятых игрой в камешки. Как раз в этот момент в конце улицы показалась Ксения. Заметив ее, Сенька хитро подмигнул мне и легонько хлопнул себя пониже поясницы. Похоже, он получил от родителей хорошую взбучку за нашу вчерашнюю выходку.

С тех пор мы никогда не дразнили Ксению…

Здесь мне придется отвлечься от рассказа о ней, чтобы поведать о себе. Потому что без этого просто-напросто не обойтись. Уж слишком тесно оказались связаны наши судьбы. Итак…

Как вы знаете, я врач. Причем потомственный. Отец мой, Николай Иванович Немчинов, служил армейским лекарем. Что до дедушки, то, по рассказам отца, он тоже был врачом, происходил из немцев и будто бы даже лично знавал покойного императора Петра Алексеевича, который его очень уважал и привечал. Что в отцовских рассказах было правдой, а что вымыслом – судить не берусь. Однако в нашем доме хранились старинные немецкие медицинские книги и инструменты. А отец свободно говорил и читал по-немецки и меня этому языку выучил. Судя по всему, мы и впрямь из немцев, оттого и зовемся Немчиновыми. Хотя по рождению я, как и вы, русский человек.

По правде сказать, в детстве я терпеть не мог своей фамилии. Ведь из-за нее соседские мальчишки дразнили меня «немчонком». Зато отец очень гордился и этой фамилией, и связанными с ней семейными преданиями. И твердил, что я непременно должен стать врачом, таким же искусным и знаменитым, как мой дедушка. Увы, отцу не довелось дожить до этого времени: когда мне было лет десять, он внезапно умер от приступа грудной жабы[2]. Врач, лечивший других, он не смог спасти себя самого. К сожалению, такое случается нередко…

Матушка тяжело переживала его смерть. Ведь теперь мы остались без средств. Казенного пенсиона, положенного ей как вдове армейского лекаря, еще нужно было дождаться, а деньги на жизнь требовались уже сейчас. Но больше всего матушку заботили посмертная участь отца и моя судьба. Сколько раз, просыпаясь ночью, я слышал ее приглушенные рыдания. Матушка молила Бога простить вольные и невольные грехи новопреставленного Николая и позаботиться обо мне. Правду говорят: кто горя не знавал, тот Богу не маливался…