Однажды к нам в дом пришел гость. Это был давний друг моего покойного отца, пожилой немец Иоганн Карстен Беккер. Правда, пациенты чаще звали его на русский лад – Иваном Крестьянычем, и добродушный старик нисколько не обижался на это. Мало того, он был доволен тем, что в России его считают не чужаком, а своим. Ведь всем известно – если ты Иван, значит, русский… В отличие от отца, Иван Крестьяныч имел собственную практику, небольшую, но позволявшую ему, одинокому холостяку, жить в достатке. Прежде он частенько приходил к нам в гости, приносил гостинцы, среди которых неизменно оказывалась бутылочка вишневой наливки, которую Иван Крестьяныч откупоривал, заговорщически приговаривая: «Тринкен-тринкен, кляйне-кляйне»[3], и по нашему домику разносился сладкий аромат сочных, спелых ягод. Вот и на сей раз он не изменил своему обычаю и привез нам полную корзину всякой снеди. По правде говоря, это было весьма кстати: в ожидании пенсиона мы перебивались, как говорится, с хлеба на квас.

Матушка сварила кофе и принялась потчевать гостя. Погода в тот день была ненастная, и потому я сидел дома и мастерил из деревянной чурки корпус для будущего фрегата. Вдруг до меня донесся голос Ивана Крестьяныча:

– А правда ли, Елизавета Александровна, будто ваш сынок знает латынь?

Матушка замялась. Вроде бы ее покойный муж учил Яшеньку каким-то своим медицинским словам. Но была ли это латынь?..

– А давайте его самого спросим! – предложил Иван Крестьяныч. – А ну-ка, Якоб (он всегда называл меня на немецкий лад – Якобом), поди сюда. Скажи мне, как по-латыни будет «вода»?

– Аква! – ответила.

Надо сказать, что незадолго до смерти отец начал учить меня латинскому языку. И потому я знал кое-какие слова и даже поговорки. Например: veni, vidi, vici — «пришел, увидел, победил».

– Гут! – похвалил меня Иван Крестьяныч. – А как будет масло?

– Oleum! – После этого я решил блеснуть своими знаниями. – А касторка по-латыни – oleum ricini!

– Вот-те на! – восхитился Иван Крестьяныч и даже сдвинул на нос очки в золоченой оправе, словно желая разглядеть меня получше. – Прямо как заправский врач! Да такой знаток латыни просто на вес золота! А мне тут как раз помощник нужен… Вот что, Елизавета Алексеевна, не согласитесь ли вы отдать своего Якоба ко мне в услужение? О жалованье договоримся… Вон какой он у вас толковый! Грех такой дар в землю зарывать! А я его тем временем медицине выучу.

Матушка прослезилась. Ведь предложение Ивана Крестьяныча было как нельзя кстати. Теперь она могла не опасаться за мое будущее. А все потому, что ее покойный супруг догадался выучить меня латыни! И никому – ни матушке, ни мне самому – тогда было невдомек, что Иван Крестьяныч просто пожалел нас… что Господь услышал наши молитвы…

Так началась моя служба у Ивана Крестьяныча, продлившаяся семь лет. В чем она состояла? Я должен был сопровождать своего хозяина, когда его вызывали к больным. А потом доставить им из аптеки господина Зейферта лекарства, выписанные по рецептам Ивана Крестьяныча. При этом я имел возможность наблюдать, как он подолгу, с немецкой пунктуальностью и внимательностью опытного врача, осматривает больных, как беседует с ними, как собирает анамнез. Надо сказать, что Иван Крестьяныч придавал осмотру и расспросам больного крайне важное значение.

– Для врача не может быть слов «мелочь» и «пустяк», – говаривал он. – Врач должен уметь наблюдать и примечать. Невнимательный врач – никудышный врач!

Я уже говорил, что Иван Крестьяныч имел собственную практику. Среди его пациентов были люди разного положения и достатка: от очень состоятельных до бедняков. И вот как-то раз мы с ним отправились к одному больному. Это был человек лет пятидесяти, страдавший ревматизмом. Иван Крестьяныч, как всегда, начал собирать анамнез: давно ли началось заболевание и что послужило его причиной…

– Да я уж шестой год суставами маюсь, – признался больной. – А как заболел? Видите ли, господин доктор, я тогда еще в полиции служил. Как-то раз велело мне начальство проследить за одной женщиной. Ксенией ее зовут. Может, вы о ней и слыхали… Странная женщина, а такие всегда подозрительными кажутся, ведь преступник та еще лиса, что ему стоит дурачком прикинуться, чтобы нас с толку сбить. Вот я за ней и следил, разумеется, тайком: куда она – туда и я за ней. И чем дольше я это делал, тем больше мне казалось, что она не просто так по улицам бродит, а с какой-то целью. Что ж, голубушка, выведу я тебя на чистую воду, непременно выведу!

Тем временем смеркаться стало. И тут пошла она (куда б вы думали?) за город, в лесок. Я – за ней. Притаился за деревом, смотрю, встала она на колени и давай молиться. Крестится и поклоны земные на все четыре стороны кладет. Так всю ночь до рассвета и молилась. А ночка та, как на грех, морозной выдалась, и промерз я до костей, хотя и одет был тепло. А она-то в одной кофтенке да юбчонке была… да в рваных башмаках. Вот с тех пор я и болею…

Похоже, Иван Крестьяныч не придал этому рассказу особого значения, он принялся осматривать пациента, а потом стал выписывать рецепты: перцовую мазь, желчь для примочек, хинин, чтобы снять воспаление и жар в больных суставах. Зато я призадумался над услышанным. Кто же все-таки эта Ксения? Несчастная женщина, с горя потерявшая рассудок? Или тайная подвижница в обличье безумной нищенки? И почему бывший сыщик решил, что в ее блужданиях по городу есть какая-то цель?

Если бы знать!

Тем временем моя служба у Ивана Крестьяныча шла своим чередом. Старый врач учил меня всему, что знал и умел сам: методике осмотра больного: пальпации, перкуссии, аускультации. Объяснял клинические особенности различных заболеваний, а также симптомы, по которым можно отличить одну болезнь от других, похожих на нее. Учил и латыни. Вскоре я так поднаторел в ней, что бегло читал аптечные сигнатуры и даже мог сам выписывать рецепты. Иван Крестьяныч был доволен моими успехами:

– Из тебя, Якоб, хороший врач выйдет, – говаривал он мне. – Только не мешало бы тебе еще подучиться, лучше всего за границей. Или в Страсбургском университете (там я сам когда-то учился), или в Лейдене, а лучше всего в Геттингене, там профессура хорошая. Только вот как это сделать?

Действительно, как? Ведь для учебы за границей требовались немалые деньги, куда большие, чем те, которыми располагал Иван Крестьяныч. Вдобавок была необходима протекция какого-либо влиятельного лица из Медицинской коллегии или из числа придворных. Разумеется, Иван Крестьяныч имел кое-какие связи и потому надеялся, что чиновные и сановные соотечественники и пациенты не откажут ему в просьбе за ученика. Что до моей матушки, то она уповала лишь на Божию помощь.

– Молись, Яшенька, – кротко говорила она, когда я сетовал на то, что моей мечте об учебе в Германии, похоже, так и не суждено сбыться. – Положись во всем на Бога. Господь милостив – Он все управит…

Увы, чем дальше, тем меньше я верил и в людскую, и в Божию помощь. И все-таки однажды, возвращаясь от матушки к Ивану Крестьянычу, я решил зайти в храм Святого апостола Матфея. Это была наша приходская церковь. Когда-то в ней венчались мои родители, потом в ней крестили меня. И в этом же храме семь лет назад пели «вечную память» моему отцу. Вся жизнь нашей семьи была связана с этой церковью. Может быть, здесь Бог скорее услышит меня?

Подойдя к храму, я увидел Ксению, в ее нелепой красно-зеленой одежде, с посошком в руке. Она стояла на паперти. Как видно, ей хотелось войти в храм. Однако церковный сторож, по виду из отставных солдат, за долгие годы службы привыкший наступать и держать оборону, грозно прикрикнул на нее:

– А ну, поди отсюда! Кому говорю! Убирайся!

– За что ж ты убогую-то гонишь? – робко встала на защиту Ксении пожилая, бедно, но опрятно одетая прихожанка. – Что она тебе сделала?

– Мне-то, положим, и ничего, – согласился сторож. – Только я обязан все по закону делать. А по закону таких, как она, в людные места пускать не велено. Чтоб, не дай Бог, чего не вышло… – Он покосился на сердобольную прихожанку, извлекшую из кармана потертый вязаный кошелек, и добавил: – И по закону милостыню им подавать тоже не велено! Все должно быть по закону! – заключил он с видом хозяина положения.