Я стал замечать неладное. Моя матушка словно пребывала в каком-то ином мире, доступном только ей одной. Поводов для опасений за ее здоровье не было, ни малейшего недомогания, с которым я мог бы решиться обратиться к нашему семейному врачу, но эта ее отстраненность... И я решился на наш переезд на две недели раньше срока.

  Одним субботним утром дом наполнился жизнью.

  Выстирали, высушили и проветрили шторы. Тяжелые портьеры из душного бархата и невесомую паутину тюля.

  Полы тщательно скребли и натирали воском, каждую паркетину.

  Столовое серебро так же не было обойдено вниманием слуг - вываренное с содой и натертое мягкими тряпочками, оно сияло первозданным блеском.

  Легкий сквозняк гулял по дому, разнося запахи свежести - мастики для полов, лавандовых саше, цветочных букетов, расставленных повсюду.

  Дом оживал. Как, впрочем, и всегда в это время, когда матушке хотелось уединения, подальше от городского шума. Она говаривала, что уже стало привычкой весной переезжать в наше поместье в деревне, а осенью, до первых затяжных дождей, возвращаться в город.

  Сквозь свежеотмытые окна проникало столько света, что казалось, на улице стоит ясная погода. Обычно ей нравились все эти хлопоты и предощущение праздника, поэтому я возлагал на наши привычные перемены большие надежды.

  Впрочем, матушку в последнее время не смогли порадовать ни свежий воздух, ни ясное солнышко, ни даже мои некоторые успехи в ведении дел моего отца.

  Отчего она вдруг становилась грустной и вздрагивала, стоило мне ее спросить об этом? Отчего все чаще случались с ней приступы меланхолии, когда она с тоской вглядывалась в небо?

  Сам я не видел в небесах ни малейшего знака, который мог бы намекнуть мне на истинное положение вещей.

  Уже прошла неделя с нашего приезда в деревню. Я, обязанный заниматься нашими делами, то и дело ездил в город. Каждый раз, оставляя матушку, я опасался, что ей станет хуже, что моя жизнелюбивая родная мама вдруг сотворит что-то ужасное.

  И какой была моя радость каждый раз, что мои страхи оставались беспочвенными.

  Я старался радовать ее, привозя корзинку с тепличной клубникой, коробочку пирожных, новый сентиментальный роман популярного автора или передавая ей приветы от ее близких подруг.

  Матушка, видя мои попытки приободрить ее, на некоторое время избавлялась от своей тоски, словно заставляя себя двигаться в привычном танце балерины из музыкальной шкатулки.

  Так ли оно было на самом деле, или она действительно ощущала себя лучше, но мне казалось, что эта мелодия, дающая жизнь маленькой фарфоровой куколке, испортилась, стала звучать с чуть слышным дребезжанием.

  И с каждым днем дребезжание испорченной мелодии становилось все явственнее, пока однажды матушка не решилась на разговор.

   - Николя, я не хочу быть похожей на типичную мать со своими претензиями, но не мог бы ты...

   - Все, что угодно, матушка.

   - Постой, сначала выслушай. Я не знаю, сколько мне еще осталось. - Она снова грустно и как-то беспомощно улыбнулась. - Да-да, я еще не так уж и стара. Но я хотела бы познакомиться с твоей избранницей как можно раньше. Чтобы успеть... Ах, Николя, я так хотела бы, чтобы мое спокойствие было нарушено заботами о внуках.

  Я не ожидал, что моя матушка к своим сорока годам захочет нянчить моих детей. Она никогда не ассоциировалась у меня с пеленками, детскими криками и будущими внуками.

  Возможно ли, что это ее желание подержать на руках своих внуков связано с ее мыслями о возрасте? А что может навести женщину на мысли о возрасте, как не зеркало.

  Очень кстати, слышал я, что один мастер изобрел способ создавать зеркало, которое показывает не самого человека, а его душу.

  Душа моей матушки - вечно юная и прекрасная, ей бы это зеркало пришлось по нраву. Что же, почему бы и нет. Тем более, один из моих деловых компаньонов недавно хвастался, что заполучил эту новинку. Может быть, мастер делает эти зеркала на заказ?

  Деловой партнер не стал скрывать имя мастера и даже похвастался своим приобретением. Из тяжелой на вид деревянной коробки появилось на свет небольшое блеснувшее хрустальной гранью зеркальце. Компаньон был настолько любезен, что дал мне его подержать. Стоило ему озвучить выложенную за этот предмет роскоши сумму, как я от неожиданности чуть не выронил сокровище.

  На мой критичный взгляд - обычное зеркало, в ладонь длиной, достаточное только для того, чтобы разглядеть свое лицо. Больше ничего особенного я в зеркале не видел - обычное свое отражение (разве что чуть более четкое и ясное, чем в обычных полированных пластинах) - непомерно дорогая игрушка.

   - А что за материал такой? - Нужно дать человеку похвастаться новинкой.

   - Мастер сказал, что это - стекло со специальным напылением из металлов.

   - Очень хрупкий предмет. Стекло же может разбиться?

   - Его продают в ящике, предотвращающем от повреждений.

   - А почему за такую сумму и такой маленький осколок? У моей матери есть полированная серебряная пластина в мой рост. И то, она обошлась в свое время моему отцу раза в три дешевле.

   - Что-то связанное с технологией производства. И мастер говорит, что зеркало большего размера может быть опасным.

   - Чем же?

  Партнер замялся, словно ему было неловко повторять слова мастера.

   - Он говорит, что зеркало больших размеров становится более хрупким и, по его расчетам, может поймать чужую душу.

  Я рассмеялся. Большей нелепости в жизни не слышал. Компаньон поддержал меня смехом, но как-то не очень уверенно, словно действительно опасался суеверия.